– Так точно, господин оберштурмбаннфюрер!
Скорцени вспомнил и прокрутил в памяти весь свой воспитательный разговор с Колпагом после того, как инструктор сообщил о его неблагонадежности. Понятное дело, что Колпага сразу же следовало "изъять" из операции, как это обычно принято. Однако Скорцени отступил от правила. Ему вдруг показалось, что психологического натиска, оказанного на агента, вполне достаточно, чтобы в дальнейшем не сомневаться в его благонадежности. Он даже подумывал над тем, не "укрепить" ли ему подобным же образом и другого агента, Гимпеля. Но Гимпель оказался на высоте, а вот Колпаг…
Теперь Скорцени не исключал, что Колпаг сам сдался агентам ФБР и сейчас активно сотрудничает с ними. Или же его схватили, но на первом же допросе он раскололся. Конечно же, раскололся! Проверочные учебные допросы, которые проводились во "Фридентальской диверсионной школе", показали, что морально и психологически этот агент крайне неустойчив. Да это проглядывалось и во время воспитательной беседы. Но слишком уж он подходил для этой операции по своим анкетным данным, заполучить другого такого агента было трудно, а главное, для этого не оставалось времени.
Самолет уже подлетал к посадочной полосе Пенемюнде, а Скорцени все решал для себя: сообщать Брауну о провале агента или не сообщать? Дело в том, что, страхуясь от возможной неудачи, Ракетный Барон взял со Скорцени слово: в случае провала хотя бы одного из агентов тот немедленно должен сообщить об этом. Браун хотел исключить из цепи причин эту, одну из главных, связанную с радионаведением на цель.
Но к тому моменту, когда легкий генеральский самолетик коснулся колесами бетонной полосы, оберштурмбаннфюрер уже утвердился в мысли, что он не станет посвящать Брауна в проблемы своих американских агентов. Во-первых, Ракетный Барон слишком впечатлительный, а во-вторых, теперь уже – Скорцени решил позаботиться об этом – американцы узнают о намерении атаковать их высотное здание только тогда, когда предпринимать что-либо будет поздно. Или же будет избрана иная цель. А для того чтобы радиомаяк сработал, нужно, чтобы он был установлен всего за десять минут до подлета ракеты.
Браун словно бы предчувствовал неладное: как только Скорцени вошел в командный бункер, в котором сейчас никого из высоких берлинских гостей не наблюдалось, он тотчас же поинтересовался, нет ли каких-либо свидетельств того, что агенты уже провалились или же пребывают на грани провала.
– А что сообщает ваша собственная агентурная сеть, доктор Браун? – съязвил Скорцени.
– Увы, собственной сети у меня пока что нет.
– Так свяжитесь с сотрудниками ФБР, которые давно вами интересуются, и попросите не мешать вашему эксперименту.
– Придется последовать вашему совету, господин обер-диверсант.
Скорцени хотел съязвить еще что-то, однако, почувствовав, что и так перестарался и барон попросту может обидеться, поспешил успокоить:
– Все нормально, господин Браун. Агенты легализовались, здание осмотрено, место установки определено, ждут условного сигнала. И не рассчитывайте, дорогой доктор Браун, – уже более жестко, и не шутки ради, добавил он, – что вам позволено будет списать провал супероперации "Эльстер" на моих агентов.
– В мыслях такого не было, – проворчал Браун.
– И вообще, запомните: если ракета отклонится и, вместо небоскреба Эмпайр Стейт Билдинг, попадет в президентский дворец или в здание сената США, то не только наш фюрер, но и лично я готов простить вам эту непростительную оплошность.
Барон выдержал паузу, достаточную для того, чтобы Скорцени мог насладиться собственным остроумием, а затем перешел на исключительно деловой тон.
– Довожу до вашего сведения, господин Скорцени, что сегодня мы осуществляем пробный, испытательный запуск двухступенчатой ракеты "А-9, А-10". От ракеты, которая должна поразить Нью-Йорк, ее отличает только то, что в ней не содержится заряд взрывчатки весом в одну тонну, дабы в случае неудачи…
– Это понятно, – перебил его Скорцени.
– При общем весе ракеты в сто тонн эта тонна особой роли при испытании ракеты не играет. Кстати, длина ракеты достигает 29 метров, дальность полета – пяти тысяч километров. Упасть она должна в океан, чуть не долетев до американского побережья. Наша цель: испытать все стартовые механизмы, работу двигателей первой и второй ступеней, радиоаппаратуру, словом, проверить все расчетные данные.
– Исходя из ваших расчетов, сколько времени понадобится, чтобы ракета достигла Нью-Йорка?
– Тридцать пять минут чистого лета.
– Всего лишь?! Потрясающе!
– И семьдесят тонн горючего.
– Да черт с ним, с горючим! С такой скоростью США не может достичь ни один самолет, и, да простит меня Геринг, это уже аргумент в пользу ракетостроения. А посему чего мы ждем? Рузвельт нас благословляет.
По внутренней связи Браун еще раз проверил готовность ракеты и пусковой команды, поинтересовался, поднялись ли в небо самолеты из эскадрильи наблюдения, и, перекрестившись, рванул пусковой рубильник.
…Как вскоре доложили члены экспертной комиссии, сразу же после старта ракета вышла из-под контроля, значительно отклонилась от курса и взорвалась в небе над Северным морем, недалеко от Фарерских островов. Это был полный провал, похлеще того, что произошел в США.
– Вы сами все видели и все знаете, Скорцени. – Браун предстал перед оберштурмбаннфюрером бледным, голос его дрожал, чувствовал он себя крайне неловко.
– Но все же она взлетела, а это главное, – попытался утешить его оберштурмбаннфюрер. – Сколько времени понадобится, чтобы проанализировать просчеты и провести еще один пробный пуск?
– Как минимум месяц.
– Гитлер нас, надеюсь, поймет и простит, – в свойственном ему духе отреагировал Скорцени, – а вот перед президентом США Рузвельтом вам придется лично извиняться. Слово надо держать.
– Мне сейчас не до шуток, Скорцени.
– Мне – тем более. Кстати, настоятельно советую: следующую модель готовить с таким расчетом, что она будет пилотируемой, ее поведет пилот-смертник.
– Значит, все-таки с агентами у вас что-то не ладится?
– Просто с пилотом будет надежнее. Доброволец всегда найдется.
Браун немного помялся, но все же изрек:
– Поскольку вы все равно узнаете об этой встрече, то признаюсь, что вчера я беседовал с Марией Воттэ.
– С этого бы и начинали наш разговор.
– Это она сказала, что агентов, засланных в США, ожидает провал и что один из них будет казнен.
– Только один? – как бы между прочим уточнил Скорцени.
– Она так сказала.
– Почему же не сказала, что ракета ваша взорвется, не пролетев и четверти пути?
– Я не спрашивал об этом. Вообще запретил ей что-либо говорить по поводу своих испытаний.
– Это ж почему? Боитесь узнать о будущих проделках своей судьбы?
– Из суеверия. Знаете, с каждым новым испытательным пуском я становлюсь все более суеверным.
– Правильно становитесь, барон, – признал Скорцени, а подумав, что неплохо бы и самому связаться с Неземной Марией, добавил: – И передайте госпоже Воттэ, что, если она и впредь будет умничать по поводу моих агентов, в роли пилота-смертника на Нью-Йорк улетит она сама.
– С удовольствием сообщу ей это. Ведьма она, Скорцени. Это я вам говорю: настоящая ведьма. Может, от нее и происходят все наши беды.
– Лично я в колдовстве никогда замечен не был, тем не менее давно заподозрил, что из любого германского ракетчика получился бы неплохой инквизитор. Притом, что ракетчики они так себе. Уж извините, господин суеверный Ракетный Барон.
14
Вспоминать подробности всей той операции по затоплению сокровищ оберштурмбаннфюреру не хотелось. Тем более что в памяти она осталась как ночь сплошных кошмаров. Началось с того, что один из контейнеров матросы чуть было не уронили за борт еще во время погрузки на плот. Затем плот едва не подорвался на всплывшей у места захоронения мине. А закончилось тем, что во время выгрузки шестого контейнера фон Шмидт и еще один эсэсовец оказались за бортом. Того, второго, моряки так и не сумели спасти.
Но самое страшное ожидало оберштурмбаннфюрера, когда он вернулся в Берлин. Дело в том, что, прежде чем попасть к рейхсфюреру Гиммлеру, он оказался в кабинете Кальтенбруннера. И вот тут-то все и началось. Узнав о поспешном затоплении драгоценностей – без разрешения из Берлина, без попытки спрятать их на берегу, – начальник полиции безопасности и службы безопасности СД так рассвирепел, что чуть было не пристрелил его прямо в своем кабинете.
– Сколько часов после этого вашего акта трусости линкор "Барбаросса" продержался на плаву? – с ледяной вежливостью поинтересовался затем Гиммлер, когда фон Шмидт попал к нему на прием, уже не столько для доклада, сколько в поисках спасения. Ибо не было уверенности, что Кальтенбруннер оставит его в покое, а не загонит в концлагерь.
– Еще около трех часов. Но, понимаете…
– Сколько?! – поползли вверх брови Гиммлера.
– Около трех, господин рейхсфюрер. Удивив своей плавучестью даже… командора.
На самом деле агония корабля продолжалась не менее четырех часов, просто Шмидту страшно было вымолвить эту цифру.
– И теперь прикажете нам обшаривать морское дно вдоль всего северного побережья Корсики?
– У меня есть карта. И надежные приметы. Очень надежные. Утром британцы могли потопить "Барбароссу" или высадить десант. Наш, германский, катер наткнулся на нас совершенно случайно. Затем уже подошел итальянский торговый корабль. Если бы итальянцы узнали о контейнерах с драгоценностями, то еще неизвестно, как бы они повели себя.
Несколько минут Гиммлер зловеще молчал. Он сидел за столом, угрюмо подперев кулаками виски, и глядел куда-то в пространство мимо оберштурмбаннфюрера. Казалось, он вот-вот взорвется ревом отчаяния…
– У кого находится карта? – устало спросил Гиммлер, не поднимая глаз и не меняя позы.
– У меня.
– А еще?
– У фельдмаршала Роммеля.
– Еще?
– Больше ни у кого.
– Слишком уверенно заявляете это.
– Карты было две: у меня и подполковника Крона, которая теперь перекочевала к Роммелю. Но особые приметы знаю только я. Крон не был со мной на плоту.
– Существенно, – признал рейхсфюрер. – О копии позаботились?
– Так точно.
– Она должна находиться у меня.
Барон предвидел такой исход, извлек из кармана копию и положил на стол перед рейхсфюрером. Но приметы…
– Приметы вы укажете лично, – подарил ему индульгенцию на бессмертие рейхсфюрер. – Я распоряжусь, чтобы ни в коем случае на фронт вас не направляли. Но вы должны знать, я рассчитываю на вас.
…После африканского рейса и встречи с Гиммлером: прошло более года. Порой Шмидту казалось, что в пылу военной горячки в рейхсканцелярии и СД давно позабыли и о нем, и о сокровищах. Служить ему теперь выпало начальником штаба полка ваффен СС, расквартированного почти на самой бывшей границе с Данией, под Фленсбургом, и, поскольку командира полка вскоре должны были отозвать в Берлин, Шмидт всерьез рассчитывал на повышение. И вдруг этот вызов в Главное управление имперской безопасности.
Если, вслед за похищением Муссолини, первый диверсант рейха решит похитить под носом у союзников контейнеры с африканскими сокровищами и прикажет ему, барону фон Шмидту, возглавить поисковый отряд – это окажется лучшим, спасительным вариантом исхода их встречи. Так что остается молить богов.
"Но если Скорцени намерен всего лишь заполучить карту, то он ее не получит, – решил для себя оберштурмбаннфюрер. Он четко выполнил приказ Гиммлера: "На вашей карте вы укажете все мыслимые ориентиры и тотчас же спрячете ее. Спрячете так, чтобы о месте знали только вы и я. Вы – и я. И никто больше. Ни под каким предлогом. Это мой приказ, оберштурмбаннфюрер".
Он, конечно, с удовольствием отдал бы эту карту Гиммлеру и таким образом избавился бы от одной из самых драгоценных тайн рейха, хранить которую с приближением мира становится все опаснее. Но пока что рейхсфюрер не потребовал этого. Скорцени, конечно, может получить копию карты от Крона или, точнее, уже от Роммеля. Но, увы, без ориентиров.
– Берлин! – объявил проводник, как только поезд приблизился к столичному перрону.
"Берлин… Карта… Дерьмо! – молвил про себя, словно заклинание, фон Шмидт. – Главное – уцелеть. После войны я сумею извлечь эти драгоценности без каких-либо карт. Со дна… Без какого-либо снаряжения… На ощупь!"
15
Как только, после прилета из Пенемюнде, оберштурмбаннфюрер Скорцени добрался до своего кабинета в Главном управлении имперской безопасности, раздался телефонный звонок.
– Здесь Герман Шернер, – услышал обер-диверсант рейха в своей трубке взволнованный голос конструктора дисколетов. – Вы просили позвонить в тот же день, когда появится нечто подобное на диск инопланетян.
– А вы уверены, что он уже появился?
– Пока еще только в испытательной модели, там пока что все несовершенно, и все же можно сказать, что принцип работы двигателей, принцип передвижения и управления подобным летательным аппаратом и даже принцип преодоления земного притяжения уже разгаданы.
– Наконец-то хоть одна приятная, утешительная новость в течение всего этого мрачного и сумбурного дня, – признался Скорцени.
– Я знал, что вас это сообщение обрадует и вдохновит. Обещаю, господин Скорцени, что вы станете первым пассажиром германского дисколета, а значит, одним из первых в истории нынешней цивилизации…
– Стоп-стоп, – прервал его вдохновенный монолог Скорцени. – А то вы еще, чего доброго, объявите меня в качестве пилота-испытателя. Я понимаю, Шернер, что вам давно не терпится избавиться от такого шефа, как Скорцени, но нельзя же так сразу записывать его в пилоты-смертники.
Создатель "шернеролетов" смеялся долго и счастливо. А потом так же долго и сбивчиво объяснял, что испытатели-смертники в их деле вообще не в счет и что речь идет о полете на вполне проверенной, испытанной модели. Притом что летать на диске будет значительно безопаснее, нежели на самом надежном из современных самолетов, поскольку они практически безаварийные.
– И все это рассказываете мне вы, конструктор, получивший основные сведения о дисколете, благодаря катастрофе одного из таких инопланетных, или чей он там на самом деле, кораблей в районе Фрейбурга? – охладил его Скорцени. – Ну, знаете, наш дорогой барон Мюнхгаузен!
– Нет, я не утверждал, что он вообще не подвержен авариям и даже падениям, – сконфуженно оправдывался доктор Шернер. – И потом, я понимаю ваше настроение. Очевидно, вы только что узнали о серьезной неудаче барона фон Брауна на испытательном полигоне в Пенемюнде?
"А ведь он позвонил не столько для того, чтобы сообщить о своих собственных успехах в разработке диска, сколько для того, чтобы поведать о неудаче своего коллеги, – подумалось Скорцени. – Слишком уж странным кажется совпадение по времени".
– Вы-то свою пробную модель испытывали на ракетном полигоне СС, под крылом гауптштурмфюрера Энгеля? – спросил он.
– Именно там вы же знаете, что работать в Пенемюнде, рядом с Ракетным Бароном фон Брауном, сложновато. Во-первых, его характер, а во-вторых, дисколеты он считает совершенно бесперспективным видом оружия.
– Что, Браун действительно делал подобные заявления?
– Разве вы не знали об этом?
– Я знаю другое: только что барон фон Браун создал целую конструкторскую группу, которая специально будет заниматься разработкой летающих дисков.
Какое-то время из трубки доносилось тяжелое дыхание, какие-то вздохи и несвязное бормотание человека, мучительно спорившего с самим собой.
– Неужели это возможно, господин Скорцени? – пролепетал, наконец, что-то более или менее связное маркграф фон Шернер.
– Странно, что вы об этом решении не знаете. Но группа в самом деле создана, и теперь у вас появилось несколько серьезных конкурентов.
– Кто же мог войти в эту группу? – растерянно поинтересовался доктор Шернер.
– Только избавьте меня от имен. Кстати, создание такой группы свидетельствует, что недолюбливает-то фон Браун все-таки вас, а вот к дисколетам он относится благосклонно. Однако не будем о земном-грешном. Испытание вашего "шернеролета", как я понял, тоже прошло неудачно?
– К сожалению. Причем я так и не смог понять, в чем причина. Казалось бы, все мыслимые принципы работы двигателей и принципы аэродинамики выдержаны. И все же существует некая тайна, постичь которую так и не удалось. Но, уверяю вас, я очень близок к разгадке. К слову, с минуты на минуту у вас должен появиться наш фельдъегерь с пакетом, там есть снимки моей пробной, пока еще беспилотной, модели.
– С Неземной Марией, случайно, не связывались?
– Беседовал. Сказала, что то, что я сделал, это пока еще только железо, в котором нет души. А вот как подступиться к душе, так и не сказала.
– Что вы хотите, женщина! Она и в собственной душе разобраться не способна, а вы ее – о душе инопланетной машины.
– Что касается Марии Воттэ, то она уверена, что со своей душой она разобралась, а потому и мне посоветовала сначала покопаться в своей собственной душе, а потом уж подступаться к душе чего-то небесного.
Только он произнес эти слова, как дверь открылась, и на пороге возникли адъютант Родль и фельдъегерь с пакетом. Приказав адъютанту немедленно вскрыть послание, Скорцени бегло просмотрел три снимка дисколета, который так и не смог оторваться от земли. Внешне он действительно очень напоминал диск, упавший в районе Фрейбурга, только сотворен был в значительно уменьшенном виде. Может, поэтому и не впечатлял.
– Относитесь к моим словам, Шернер, как хотите, но, по-моему, Мария права: душа здесь почему-то не просматривается.
16
Этот старинный, усеянный островерхими шпилями укрепленный замок располагался километрах в двадцати севернее "Бергхофа". Единственная дорога вела к нему через болотистую низину, лесные топи которой подступали почти под стены Вольфбурга, – отчего, обрамленный небольшим черным бором, он казался еще более мрачным и погибельно неприступным.
Машина, в которой прибыл фюрер, остановилась у высоких массивных ворот, и охрана непростительно долго отворяла их, словно демонстрировала полное пренебрежение к тому, перед кем они должны быть распахнуты.
"Кажется, они уже убеждены, что фюрер давно в замке и в эти минуты восседает на тронном возвышении Рыцарского зала. – Гитлер попытался молвить себе это со снисходительной иронией, но неожиданно ощутил, что за спиной у него повеяло унизительным холодком страха. – Для них ведь совершенно безразлично, кто именно выступает в роли фюрера. Лишь бы он был – этот повелитель рабов и унтерменшей".