– На него главная ставка. Однако нужен запасной вариант. К тому же Пьетро пока еще не владелец "Турина", а всего лишь капитан. Да и слишком заметен этот корабль. Очевидно, он пригодится нам уже тогда, когда контейнеры с сокровищами будут подняты со дна и встанет вопрос о том, куда их доставлять: то ли к берегам Италии, то ли Франции.
– Никуда их не нужно доставлять. Сразу же поделить и разбежаться. Делить следует здесь. Ваша личная доля может храниться в моей пещере. Будьте уверены, что…
– Не нужно заверений, Могильщик. Наша дружба скреплена временем и кровью. – Они выпили по стакану вина, наполнили бокалы и вновь выпили. Пореччи взглянул на часы. Словно откликаясь на его зов, в дверь постучали, и на пороге появился капитан "Турина" Оливий Пьетро.
– Мне понадобится помощь. По крайней мере, одного из вас, – с ходу молвил он, прежде чем успел поздороваться с хозяином.
– Этим займется вот он, – кивнул Пореччи в сторону Карло.
– Опять труп?
– Но ведь не я же могильщик, а ты. Своим займешься, вернувшись с корабля.
– Повесят нас, Покровитель.
– Это было бы самым ужасным недоразумением из всех, которые происходили за время этой слишком затянувшейся войны. И потом, что тебе, собственно, терять? Тебе, шесть раз извлеченному из могилы.
Историю превращения Могильщика в "темного агента" капитан уже знал, поэтому Пореччи не таился.
– Не хочу оказаться там в седьмой.
– Ничтожества, – врубился в их разговор капитан "Турина", дотягиваясь до посудины с вином. – Вы начинаете свои разговоры тогда, когда их следует прекращать. Враги для того и существуют, чтобы от них избавляться, в лучших традициях сицилийских "семейств".
– В лучших традициях, – многозначительно поддержал его Пореччи.
Приунывший было Могильщик слегка оживился. Он отлично понимал, что сейчас не время демонстрировать свои страхи и сомнения. Лучшие традиции сицилийских "семейств" не терпят этого.
– Но я хотел бы знать, кто за нами стоит, – все же попытался он перевести разговор в более надежное русло.
– Действительно, кто за нами стоит? – неожиданно поддержал его Оливий Пьетро.
– Капитан Пореччи. Этого недостаточно?
– Более чем достаточно, капитан. Особенно если мы узнаем, какое ничтожество стоит за Пореччи, – ничуть не смутился Пьетро. – Все-таки речь идет о сокровищах.
– Германских сокровищах, – уточнил Могильщик.
– За мной стоит не ничтожество.
– Ты же знаешь, что для меня все – ничтожества. Кроме тебя, капитан.
– Кто же все-таки?
Пореччи налил себе вина, полуосушил бокал… Он явно не готов был ко столь напористому выяснению и вначале хотел сослаться на княгиню Сардони. Он уже чуть было не назвал ее имя, но вовремя сдержался, с ужасом подумав, что с этой минуты она могла быть втянутой в их интриги. И на первом же допросе… Если до него дойдет – Могильщик и Пьетро смогли бы указать на нее как на организатора. Капитан нервно поерзал на стуле. Мария-Виктория… Господи… Он никогда не решится бросить тень на эту женщину. Даже если отношения у них не сложатся, если она предаст. Вилла "Орнезия". Скала Любви. Их туземная хижина. Ласки княгини… Как можно предать все это, не предавая самого себя?
– Ладно, скажем… За нами стоит Скорцени, – важно произнес Пореччи, победно осматривая своих сообщников.
– Кто-кто?! – потянулся к нему через стол Могильщик. Он прекрасно помнил, что именно Скорцени организовывал поиски Муссолини на Санта-Маддалене. А после того, как первый диверсант рейха совершил свое похищение, постарался разузнать о нем все, что только возможно было. Однажды даже рискнул отправиться в Рим специально для того, чтобы скупить столичные газеты, в которых много писалось тогда об этой операции гауптштурмфюрера СС. И теперь не собирался скрывать, что Скорцени стал его кумиром.
– Что вас удивляет, сеньоры удачи? Да, тот самый Отто Скорцени. Начальник диверсионного отдела Главного управления имперской безопасности рейха. Иначе я попросту не стал бы втравливать вас в эту историю и не стал бы влезать в нее сам. Скорцени понимает, что, когда кончится война, без помощи итальянцев до "сокровищ фельдмаршала" ему не добраться. Ни здесь, на Корсике, ни тем более в самой Италии.
– Неужели Скорцени? – окончательно воспрял духом Могильщик.
– А кто, по-вашему, руководит операцией по расчистке подходов к сокровищам от слишком любопытствующих офицеров армии и контрразведки? Я, что ли?
– Тогда это совершенно меняет дело, Покровитель. Нужно было сразу же сказать. Я-то считал, что тот лейтенант… – он вопросительно взглянул на Пьетро, пытаясь понять, знает ли капитан "Турина" о Конченцо, однако Пореччи не дал ему договорить…
– Пьетро это не интересно. Все, что требовалось сказать, я сказал. Теперь вы понимаете, что, как только настанет время, у нас окажется достаточно и сил, и денег, чтобы закончить то, что не удалось Роммелю. Что со Скорцени я знаком давно, ты, Могильщик, знаешь.
– Можете не объяснять, Покровитель.
– Теперь главное – выжить и дождаться конца войны.
– Коза ностра по-сантамаддаленовски.
– Заговариваешься, Могильщик.
25
В Берлин они въезжали с той окраины, которая только вчера подверглась авианалету союзников. Еще дымились, источая трупный чад, руины; чернели обгоревшие глазницы уцелевших домов, у которых машину то и дело останавливали патрульные, требуя предъявить документы или просто заставляя двигаться в объезд, поскольку дорога завалена обломками.
– Берлин вам, конечно, представлялся не таким.
– После того что мне пришлось увидеть на бывших оккупированных территориях, он не представлялся мне никаким.
– Смело, – признал Штубер. – Однако о впечатлениях от оккупированных территорий советовал бы распространяться как можно реже. Не из страха, просто среди офицеров СС это как-то не принято. Не говоря уже об офицерах СД и гестапо.
За рулем сидел Зебольд. Берлин он знал плоховато, водителем был не из самых искусных, а потому вел их "виллис" так, словно сидел за рулем грузовика, пробивающегося по лесной просеке поближе к базе партизан. Во всяком случае, так это казалось Штуберу, которому вдруг вспомнились шпили Подольской крепости и дороги трижды проклятого им Черного леса.
Когда адъютант Скорцени ввел их в кабинет шефа, первый диверсант рейха, увлекшись, еще несколько мгновений блуждал взглядом по висевшей на стене карте. Он знал, что Курбатов, о котором немало наслышан, уже в приемной, и этот его рейд по карте был своеобразной данью мужеству русского диверсанта.
Мысленно созерцая его многокровный путь, Скорцени пытался проникнуться тем чувством, с которым командир маньчжурских легионеров должен был предстать сейчас в столице рейха перед суровой мрачноватостью здания Главного управления имперской безопасности. Состояние "самого страшного человека Европы" напоминало состояние тибетского гуру, сумевшего ввести себя в состояние блаженственного миросозерцания.
– Господин оберштурмбаннфюрер, подполковник Белой русской армии, командир группы диверсантов князь Курбатов, – нагло ворвался в этот экстаз фантазии голос Родля.
Скорцени медленно оглянулся, молча подошел к князю и, пожимая руку, всмотрелся в его исхудавшее, но все еще поразительно молодое, привлекательное лицо. А затем, вложив руки в карманы брюк, долго пошатывался на носках сапог, с любопытством ожидая, как он поведет себя.
Тем временем Курбатов держался спокойно. Они были почти одного роста и одинаковой комплекции, вот только плечи Курбатова казались более приподнятыми и мускулистыми, да и вся фигура представлялась более спортивной и могучей. Одинаковой была и выдержка этих людей, давно познавших, что такое запредельный риск, ненависть и жестокость.
– Мы – странники войны, князь. Вечные ее скитальцы. Это наша судьба. Но кто мог усомниться в том, что этот парень дойдет? – вдруг взорвался Скорцени гортанным камнедробильным рокотом, обращаясь к стоящим чуть в стороне Штуберу и Родлю, словно эти два офицера до сего дня оставались последними источниками неверия. – Кто вообще мог усомниться в этом?!
Вместо ответа Курбатов молча извлек из внутреннего кармана кителя небольшой, завернутый в прорезиненную ткань пакетик, развернул его и подал оберштурмбаннфюреру.
– Послание генерал-лейтенанта Семенова, командующего…
– Знаю. Наслышан о вашем командующем. С тех пор, когда вы оказались в поле нашего зрения, мне пришлось вплотную заняться вашей армией и вашим командующим.
Он повертел в руке заклеенный, с поломавшимися сургучными печатями конверт и вопросительно взглянул на Штубера и Родля.
– В дивизии, на которую я вышел, – объяснил Курбатов, – его не вскрыли только потому, что, как видите, на пакете написано: "Вскрыть лично штурмбаннфюреру Скорцени или его непосредственному начальнику".
– Оказывается, даже во фронтовых дивизиях прислушиваются ко столь грозным предостережениям, – улыбнулся первый диверсант рейха, еще больше уродуя и без того изуродованную шрамами левую щеку. – Садитесь, странник войны, как представил вас Штубер. Вы, пасынки ее, – тоже, – обратился к эсэсовцам.
Вскрыв пакет, он не удержался и прочел вслух: "Предъявителем сего является полковник Белой русской армии князь Курбатов, который имеет все полномочия представлять в Берлине и на всей территории рейха командование вверенной мне Россией и Богом армии…"
– Так все-таки, полковник? – оторвался Скорцени от бумаги.
– Меня предупредили, что этого чина я буду удостоен Военным советом армии с момента моего прибытия в Берлин. Таковым было условие командования. Точно так же повышаются в чине и те из офицеров группы, которые прибудут вместе со мной. В данном случае речь идет о поручике, теперь уже капитане бароне фон Тирбахе. Весьма сожалею, что он не приглашен сюда вместе со мной.
– О фон Тирбахе мы поговорим позже, – сухо объяснил Скорцени. – Судя по всему, командование вашей армией на чины не скупится… Нет-нет, – предостерегающе поднял руку, – все заслуженно. Просто у нас, в СС, с чинами куда сложнее, я прав, гауптштурмфюрер? – по слогам произнес он название чина, обращаясь к такому же "страннику войны" Штуберу.
– Зато о нас никогда не забывают, когда речь заходит об очередном рейде, – заметил тот.
– Господин полковник, – вновь обратился оберштурмбаннфюрер Скорцени. – Как вы знаете, у нас создается Русская освободительная армия под командованием генерал-лейтенанта Власова…
– Я не желаю служить под командованием этого дважды предавшего Россию генерала, – резко ответил князь.
Первый диверсант рейха воспринял его реакцию настолько спокойно, что Курбатову показалось, будто никакого иного ответа он и не ожидал.
– Кроме того, создан русский казачий корпус СС под командованием генерала фон Паннвица, а также генералов Краснова, Шкуро, Султан-Гирея…
– Этот вариант для меня более приемлем. Все же речь идет о белых генералах.
– Но там вы сразу же превратитесь в обычного строевого офицера, что неминуемо повергнет вас в убийственное уныние. Вы – казак. Исходя из нашей идеологии, казаков мы относим к потомкам готов.
Курбатов не смог удержаться от скептической ухмылки.
– …Тем не менее, – заметил ее Скорцени, – такой подход дает вам право вступить в ряды СС и продолжить службу в одной из диверсионных групп, находящихся в распоряжении имперской безопасности.
– Чтобы не усложнять вам жизнь своим полуславянским-полуготским происхождением, я согласен служить под вашим командованием, оставаясь общевойсковым полковником. Разница в чинах меня не смущает.
– Вот так, Штубер, – развел руками Скорцени, – войска СС опять посрамлены. Нас не предпочитают… Хорошо, князь. Я позабочусь, чтобы с сегодняшнего дня вы превратились в полковника вермахта, но при этом находились в распоряжении отдела диверсий Главного управления имперской безопасности. И прошли месячную переподготовку на "Фридентальских курсах". В нашем деле появились новинки, ознакомиться с которыми вам не помешает.
– Благодарю, господин оберштурмбаннфюрер.
– Не обещаю, что два Железных креста – за рейд и за личное мужество – вы получите из рук фюрера. Но если эта миссия будет поручена мне – сочту за честь.
26
Вторые сутки над "Бергхофом" бушевал ураган. Горы извергали порывы ветра, словно вулканическую лаву, и они набрасывались на виллу с неудержимой силой, разрушая деревья и строения, осыпая зелень долин погибельными россыпями горной пыли и гравия.
Вилла казалась Еве слишком хрупкой для такой стихии, и рейхсналожница металась по ее залам и комнатушкам, будто по каютам полузатонувшего корабля, спасаясь от собственного страха и не веря в погибельность того великогерманского ковчега, в котором – только в нем – по-настоящему могла чувствовать себя защищенной.
"Это не случайно", – уверяла она себя, время от времени подходя к одному из окон, откуда открывался вид на гору Келштейн. Здесь ничего не происходит просто так. Все отмечено печатью вечности, предначертанности и… обреченности. Этот ураган, вырвавшийся из глубины Баварских Альп, словно из горна сатаны… И эти, камнями ложившиеся на душу предчувствия…
С тех пор как на Адольфа было совершено покушение, они стали посещать Еву все чаще. "Здесь ничего не происходит просто так… Все отмечено печатью вечности и обреченности…"
Дверь, ведущая на галерею, распахнулась, и вместе с порывом ветра в зал ворвалась расплывчатая, охваченная полумраком фигура.
– Сюда едет фюрер!
– Что-что?! Что вы сказали? – поежилась Ева.
– В ставку прибывает фюрер, фрейлейн Ева.
– Это вы, штандартенфюрер фон Кефлах?
– Что не должно вызывать у вас никакого удивления, – ответил начальник охраны и он же – комендант ставки. – Куда удивительнее, что сюда направляется фюрер Германии.
– Сегодня? Прямо сейчас?
– Только что сообщили.
С самого начала Кефлаху показалось, что новость о прибытии фюрера Браун восприняла с ужасом. Теперь, видя перед собой растерянное, побледневшее лицо Евы, он еще больше утвердился в этом.
– Чем… вызвано его прибытие?
Штандартенфюрер вновь вспомнил о двери, взял ее на засов и включил свет.
– Фюрер может появляться здесь, когда сочтет нужным, – назидательно объяснил рейхсналожнице. – Была бы на то его воля.
– Вот именно, была бы на то его воля, – невразумительно повторила Ева, прохаживаясь вдоль стола, на котором все еще была разостлана огромная карта Европы. Ева следила, чтобы на вилле все оставалось так, как было при Гитлере. – Но есть ли на то ЕГО воля?
– Чья же еще? Фюрера и Всевышнего.
– Так было раньше, до покушения.
Шатко ступая на невероятно тонких, дугообразных ногах-ходулях, штандартенфюрер преодолел расстояние до двери, ведущей в соседнюю комнату, и, уже взявшись за ручку, сказал:
– В рейхе ничто не может произойти без воли фюрера.
– Я верю и говорю: раньше так оно и было.
– А если что-либо и происходит помимо воли фюрера, то такова была воля… фюрера.
– Вы напоминаете библейского апостола.
– Все мы – апостолы фюрера. Однако по-настоящему осознаем это лишь тогда, когда он уйдет в вечность. Величие и святость Христа люди тоже ведь познали только после распятия. Мы способны разглядеть человека, когда он уже на небесах. Нам так легче видится. Таков этот мир, будь он проклят.
– Почему же Адольф не позвонил мне? – этот вопрос касался не Кефлаха. Ева адресовала его собственным сомнениям и страхам.
– Очевидно, потому, что приездом занимается Отто Скорцени. А где Скорцени – там совершенно немыслимая секретность. Полчаса назад оберштурмбаннфюрер сообщил, что вскоре они прибудут. Возможно, их задерживает в дороге ураган.
– Но почему Отто Скорцени? – встревожилась Ева. – Обычно переездами занимался Раттенхубер. Как вы это объясните?
Штандартенфюрер отчаянно – прямо через галстук и рубаху – почесал грудь и, сонно зевнув, покровительственно взглянул на Еву. Он давно понял, что в великой коварной государственной игре, которую затеял Гитлер, эта полукоролева-полуслужанка оказалась лишней. Просто сама она все еще не способна понять этого. И смириться.
– Вы правы, фрейлейн Браун. Обычно этим занимался Раттенхубер. Или Шауб. Но после покушения…
– Что "после покушения"? – тотчас же встрепенулась Ева.
– После покушения при дворе фюрера остается все меньше людей, которым он может по-настоящему доверять. Тем более когда речь идет о его личной безопасности. Вспомните: фельдмаршалы, генерал-полковники… Занимавшие такие должности, удостоенные таких наград… – Кефлах произносил все это с нескрываемым сарказмом. Но не потому, что осуждал окружавший фюрера генералитет за его предательство, а потому, что осуждал самого фюрера, допустившего, чтобы у него был такой генералитет.
Кефлах – столь стремительно вознесшийся из капитанов да сразу в полковники – считал, что фюреру ничто не мешает вырвать его из этого альпийского логова и, произведя в бригаденфюреры, назначить начальником личной охраны. К этой же мысли он уже не раз подводил и Еву. Так, на всякий случай. Который – чем черт не шутит – рано или поздно может представиться рейхсналожнице.
– Зачем вы об этом, штандартен?.. – обращаясь к нему, Ева предпочитала обходиться первой частью названия чина, как бы непроизвольно упуская "фюрер". Но Кефлах понимал ее. В понятие "фюрер", а тем более – "мой фюрер" Ева вкладывала куда больше смысла, чем кто-либо иной. А потому не позволяла себе называть фюрером кого бы то ни было иного, кроме Гитлера.
– Таков этот мир – будь он проклят. Скорцени – единственный, кто никогда не предаст фюрера. Очень скоро он вообще останется единственным, кому фюрер по-настоящему сможет доверять. Кроме меня, естественно. Здесь, в "Бергхофе", никогда не произошло бы того, что произошло в "Вольфшанце".
– Вы правы, господин Кефлах: Скорцени единственный, кто никогда не предаст фюрера. Но как же страшно, что именно Скорцени, "самый страшный человек Европы", вскоре останется единственным, кому фюрер сможет доверять. Такая перспектива вас не пугает? Точнее, такая безысходность?
Штандартенфюрер молча смотрел на Еву, пытаясь понять смысл сказанного. "Но как же страшно, что именно Скорцени…" – мысленно повторил Кефлах. Нет, для него все это слишком сложно. Кто способен понять женщину, да еще рейхсналожницу?
Комендант спасительно взглянул на часы. Машина фюрера с минуты на минуту должна прибыть в "Бергхоф".
– У вас еще есть минут пять для того, чтобы сделать вид, будто для вас появление фюрера полная неожиданность, фрейлейн Браун. – К Еве давно пора было обращаться, пользуясь словом "фрау", но, поскольку она все же была незамужней, многие, в том числе и штандартенфюрер СС Кефлах, продолжали обращаться к ней как к девице. Тем более что любовнице фюрера, да и ему самому это нравилось.
– Для меня появление фюрера всегда полнейшая неожиданность. Даже когда узнаю о его визите за неделю. Сам фюрер – полная неожиданность для всех нас. Он сам по себе – величайшая неожиданность этого мира.
"Ибо таков этот мир, будь он проклят…", – продолжил ее мысль комендант "Бергхофа".