… На свой командный пункт Ротмистров с боевым приказом вернулся во второй половине дня. Он тут же, собрав, не оттягивая времени, командиров корпусов, провёл с ними рекогносцировку района предстоящих боевых действий и тут же поставил корпусам необходимые боевые задачи. Задачи очень серьёзные и крайне трудные. Несколько западнее и юго-западнее Прохоровки, где-то на фронте протяжённостью до пятнадцати километров, был избран район развёртывания равных сил армии. После некоторых дебатов было принято решение развернуть в первом эшелоне сразу все четыре танковых корпуса - 2-й, 18-й, 29-й и 2-й гвардейский Тацинский. Решение это было, конечно же, принято в основном с учётом того обстоятельства, что в сражение войску Ротмистрова предстояло вступить с очень сильной танковой группировкой противника. У Павла Алексеевича имелись достоверные сведения о том, что на несчастную Прохоровку, ещё не подозревавшую о своей участи, нацелились около семисот танков и САУ, и в том числе- сто "тигров" и "фердинандов".
Второй эшелон по согласованию командования составлял 5-й гвардейский Зимовниковский механизированный корпус. Части же передового отряда и 689-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк решено было оставить в резерве. На генерала Труфанова была возложен а обязанность командовать этим самым резервом…
Спать генерал Ротмистров лёг довольно-таки поздно. И как только он прикоснулся к подушке, так сразу же и уснул. Как убитый.
КВАС ДЛЯ КЛЫКА
- Ну и июль нынче на дворе! - занудливо ворчал себе под нос дядька Мирон. - Сколько годков-то на свете белом живу, а всё никак не привыкну к этому зною. Спасибо хоть в Полежаеве живу, а не в Африке…
Он сидел в тени на завалинке и аккуратно крутил "козью ножку", то и дело проводя кончиком мокрого языка по огрызку пожелтевшей от давнего времени газеты.
- Н-да, - продолжал он, прикуривая и пуская дым под соломенную стреху хаты, - нонче была в мирное время - уже готовились бы хлеба убирать, ещё с недельку бы и в поле… Но теперь не до хлебов мужикам нашим, теперь ведут он и, Бог ты мой, совсем иную жатву.
Из приземистых сеней вышла-выплыла тётка Феклуша.
- Ты с кем это балакаешь? - удивлённо спросила она, - осматриваясь вокруг. - Вроде бы никого и нетути…
Дядька Мирон как-то тоскливо, с укором, что ли, взглянул на жену и ничего не ответил ей. Но она, по обыкновению, не унималась:
- Тю-у, да ты никак, отец, сам с собой разболтался! Чевой-то ты так, а?… Э-эх ты!..
- Помолчала бы ты, баба: языком как помелом мелешь. Не до тебя мне… Слышала, что Васечка намедни говорил, - что, мол, предвидится большое сражение!..
- Да уж не глухая, поди, я тетеря… - тётка Феклуша опустилась на завалинку, села рядом с мужем и тоже задумалась-пригорюнилась. - Всюду бои идуть на земле, а теперича вот и к нам, к хутору нашенскому, беда чёрною кошкою подобралася…
Они сидели и молчали. Молчали каждый о своём, молчали тяжело и отрешённо друг от друга. Дядька Мирон курил, часто затягиваясь и пуская дым через ноздри. Тётка Феклуша с болью и нежностью думала о сыне, о Фёдоре. Где он там, родимый и жалкий, как ему живётся-можется на фронтовых горячих дорогах? Может, где с рамой тяжёлой в госпитале лежит, а может, уже давно в сырой землице его белые косточки покоются… Хотя - нет: чуткое сердце матери не верило в то, что её сын мёртв; Господь Бог не допустит такой несправедливости, не отнимет у неё его, единственного…
Любящее сердце матери затаённо и остро чувствовало, что сын её - Феденька - жив, но совсем сердце матери не чувствовало, что её ненаглядный Федька, Фёдор Миронович, именно сейчас, в эти минуты, находится совсем рядом, совсем недалеко от своего родного хутора, - в Прохоровке. Не чувствовало схваченное болью сердце матери и того, что именно в эти минуты её сын - Фёдор Полежаев - с тревогой и любовью думал о них, о родителях, что он нестерпимо, чуть ли не до безумия, жаждет встречи с ними. Очень нестерпимо…
Вышла неслышно на улицу стройная, раскрасневшаяся Настя. Молча подсела к задумавшимся родственникам, тоже задумалась, но уже о своём кровном.
- Ты чего это, Настасия? - пристально вглядываясь в лицо девушки, с любовью в голосе спросил Мирон Иванович. - Ты чего загрустила, племяшечка?
- Ах, дядя Мирон, ну как же мне не грустить, не печалиться? Вон когда ещё из дому ушла, зимою снежною ещё! Соскучилась по мамке - страсть! Как там она, в Береговом-то?
- Потерпи, Настасия, потерпи. Не век же этой проклятой' войне злорадствовать, - и на старуху найдётся поруха, - когда-то конец её наступит. Победный…
- Да, да, - согласно кивала головой тётка Феклуша, - окончится война, окончится. Погонют наши супостата… Помяни моё слово! Но вот только - когда!.. Поскорее бы, Господи…
И вдруг она, словно сглотнув слово, внезапно замолчала, напряжённо вглядываясь вдаль из-под руки.
- Мирон, глянь-ка, никак сам Васечка опять к нам топает?… Точно, он… А ну-ка, Настюха, шуруй-ка скорёхонько в хату: бережёного Бог бережёт… Да и мы с Мироном за тобой следом попрёмся.
… Разомлевший на жаре Васечка, заявившись в хату Полежаевых, неловко затоптался у порога.
- Здорово живёте! - смущённо проговорил он. - Можно к вам?
Тётка Феклуша недружелюбно взглянула на него:
- Чевой-то ты спрашиваешь? Ты же - власть… Явился, прости Господи, не запылился…
- Да чего ты, тётка, всё время на меня окрысиваешься? Я чего тебе плохого сделал? Дорогу перешёл, или как?
- "Чего?". Знаю я твоё "чего?" Зря, ирод, к Настюхо тропинку топчешь.
- Ничего я не топчу; так, просто зашёл…
- Ну-ну, - оставив недружелюбный тон, вздохнула понимающе тётка Феклуша. - Заливай… касатик…
Мирон Иванович, отведя задумчивый взгляд от совсем молодого полицая, как бы обречённо мотнул головой:
- Присаживайся, Васечка. Рассказывай, чего нового в твоей службе и… вообще. Ты ж там - в верхах - вращаешься, всё должен знать.
- Нового пока ничего нет, дядька Мирон, но, наверное, скоро будет. Митька Клык чего-то встревоженный стал; фрицы всполошены, и, мне чувствуется, что вот-вот чего-то произойдёт. Войск окрест нас нагнали - просто ужасть. И особенно - танков. Я столько танков и в кино не видел!..
- Чевой-то ж это ты, представитель нового порядка, тайну военную разбазариваешь, как будто семечками нас угощаешь? - ехидно спросила тётка Феклуша. - За это знаешь, что бывает? Фрицы твои родные тебе заживо пупок на шею намотают!
Васечка покраснел и сконфузился, замолчал, нелепо поднеся ладонь ко рту, словно закрывая его. Полежаев хотел было успокоить Васечку да пожурить неугомонную супругу - чего, мол, раскаркалась, старая рухлядь, но тут в сенях что-то загремело, будто бы ведро пустое с лавки упало, и дверь в хату резко распахнулась. Головы всех моментально повернулись в сторону двери: в её проёме, хищно щуря единственный глаз, стоял сам всемогущий Митька Клык. Войдя с улицы, он не сразу смог привыкнуть к сумеркам в хате и потому сначала не смог различить, кто же здесь находится. А потом, когда глаз его привык к сумраку-полумраку, он удовлетворённо растянул топкие губы в ухмылке и ядовито выплюнул:
- Ну и компашка собралась здесь!.. И, как в сказке Пушкина, старик со старухой и мой боевой помощничек собственной персоной!. А это кто такая, а? Эт-то штой-то за краля незнакомая?… Ну-ка, ну-ка… Откель она появилась на вверенной мне территории?
И Клык, твёрдо и уверенно шагнув от двери, остановился прямо перед съёжившейся Настен.
- Ты, деваха, чья будешь - он грубыми пальцами взял её за подбородок, резко поднял лицо её вверх. - Признавайся! И быстро, пока я не осерчал… Если я осерчаю…
Перепуганная насмерть Настя, задрожав, мгновенно побелела. Совсем как стена, выбеленная мелом. И ни слова не могла вымолвить.
Поднялся, кряхтя, с лавки дядька Мирон, прокашлявшись, к Клыку руку вытянул:
- Послушай, господин полицейский!..
- Молчать! - рявкнул, не отводя взора от Насти, Митька. - Я тебе, козёл старый, не господин полицейский, а господин - старший! - полицейский! Старший! Ты понял меня?…
- Господин старший полицейский! - смущённо, с зарождающимся испугом поправился дядька Мирон. - Я вас очень прошу: не трожьте вы девушку эту, она - племяшка моя…
- Кто? - не помял Клык. - Кто такая?
Тут тётка Феклуша вмешалась, негодующе полыхнув глазами в сторону Митьки.
- А чево туточки непонятного? - вызывающе подпёрла она бока руками. - Очень дюже и понятно! Это - Настюха, племянница нашенская. Чево ж про неё ещё можно балакать, а?
- Откуда вдруг заявилась она, племянница эта ваша, в хутор Полежаев?
- Настюха? Дак неужель не знаешь? Да из Берегового…
Клык отпустил подбородок Насти, недоверчиво хмыкнул:
- Что-то я подозреваю, будто бы вы лапшу мне на уши навесить собираетесь… А документ какой-нибудь у племянницы вашей, у береговской, имеется?
Настя молчала, не отводя испуганных повлажневших глаз от чёрной повязки на злобном лице Клыка.
- Господин старший полицейский, - тяжело вздохнул дядька Мирон, - да откуда же у неё документ заимеется, она ж ещё - ребёнок…
- Это меня не волнует! - снова вызверился Митька. - Не ще-ко-чёт!.. Пусть хоть комсомольский билет показывает мне!.. А нет документа - со мной эта крошка пойдёт, для выяснения личности. Вдруг она партизанка?
Дядька Мирон и тётка Феклуша в этот самый миг, после сказанных полицаем угрожающих слов, не на шутку испугались. И тут вмешался Васечка.
- Господин старший полицейский! - робко кашлянул он, прижав кулак ко рту.
- Ну, чего тебе, сынок безусый!
- Господин старший полицейский, я эту девушку… Настю эту… кроче, давно уже знаю. Она, правда, живёт в селе Береговом. Так что, я… за неё… могу поручиться…
Клык внимательно всмотрелся в покрасневшее в один миг лицо Васечки, криво усмехнулся:
- Всё понятно. Ладно, у меня тоже есть сердце: гуляй, пичужка, и поставь свечку за своё избавление моему боевому помощничку Васечке.
Дядька Мирон и тётка Феклуша облегчённо вздохнули и хотели было снова опуститься на лавку, но Митька Клык тотчас сурово повернулся к ним.
- Чего лыбитесь? - спросил он и тут же голосом, не терпящим возражений, сказал: - Давайте чего-нибудь попить!
Дядька Мирон огорчённо развёл руками, конфузливо скривил рот.
- Почитай, с июля сорок первого в этой хате спиртным и не пахнет.
- Дурень! Пень старый! - рявкнул полицай. - Я не о самогоне речь веду: жарища на улице такая, трахнешь стакан - и Богу душу отдашь, а мне этого пока не очень хочется; ты мне чего-нибудь холодненького плесни, горло и душу остудить. Охолонуть мне надобно…
- А-а, понял. Ну-ка, Феклуша, не посчитай за труд, - налей-ка господину старшему полицейскому кваску. Квасок у нас - от-мен-ный!
Митька недоверчиво хмыкнул и иронически шевельнул губами.
- Это мы сейчас посмотрим. Проверим, так сказать, - сказал он. - Я чего, не знаю, что каждый кулик своё болото хвалит, а?
Тётка Феклуша расторопно метнулась в сени, откуда принесла выщербленный на горлышке кувшин с квасом.
- На, - небрежно сунула она его в руки Клыка, - опохмеляйся! Да не тресни-то от жадности…
Митька Клык хотел было взъяриться, но передумал: жарища, духотища - и ругаться даже лень. Он лишь вздохнул глубоко:
- Въедливая ты баба, ну прямо спасу от тебя нет. И как только с тобой мужик твой живёт? Был бы я на его месте, то давно бы уже по тебе пирожки поминальные жевали.
- Как же! Как же! - вскинулась тётка Феклуша, прищуривая глаза. - Пирожки бы он по мне жрал!.. Слава те, Господи, но бодливой корове Бог рог не даёт…
Полицейский досадливо крякнул, но ничего не ответил сварливой бабе, лишь, поморщившись, припал к кувшину. Кадык его на горле заходил, забегал, как челнок в швейной машинке "Зингер", над воротником рубашки.
Когда Митька, наконец, с трудом оторвался от кувшина, то все увидели, какой неописуемый восторг и истинное наслаждение выражались на его одноглазом уродливом лице.
- Послушай, тётка Феклуша! - восхищённо воскликнул он. - Неужели ты сама приготовила такой божественный напиток?!
Тётка Феклуша обиженно поджала губы:
- Ты чевой-то, белены объелся?… А кто же мине ещё помогать-то будет - ты или помощничек твой, задрипанный Васечка?
- Божественный напиток! - не обращая внимания на издёвку в голосе хозяйки, продолжал нахваливать квас Клык. - Сроду, такого не пивал! Ты прости меня, тётка Феклуша, но очень прошу тебя: поделись секретом, расскажи, как квас свой готовишь!
- Да ты чевой-то?… Из-за границы, что ль, ползком припёрся? Дак везде ж на Руси хлебный квас одинаково делают.
- Одинаково, да не так уж и одинаково, - Митька хитро взглянул на тётку Феклушу. - Такого квасу, как у тебя, тётка, я нигде не пивал.
Дядька Мирон вытер вспотевший лоб:
- Да расскажи ты ему!.. Феклуша, прошу тебя…
Хотя и недовольна была хозяйка хуторской хаты представителем немецкой власти, но всё же похвала Клыка в глубине души была ей приятна и даже желанна. И это поневоле подтолкнуло её на рассказ.
- А чевой-то там не знать, как квас-то делать? - вопрошающе хмыкнула она. - Дак туточки и дураку последнему понятно… Сначала сварганиваешь гущу. Для этого берёшь тёплую воду, дрожжи, мучицы да сахарку. Всё это превращаешь в тесто. Тесто заиграить - и всё. Гуща готова.
- Это я, тётка Феклуша, примерно, и без тебя знаю, - поморщился Клык. - А дальше? Дальше-то как?
- Не перебивай, а то психану и не буду рассказывать вовсе… Слухай дальше, как запускают всю эту басню. Тесто из кваса берёшь, гущу-то есть, мучицы граммочку добавляешь, сахарку. Водичку подогреваешь. Когда всё это заиграет, значит, - всё нормально. Что же дальше? Ага: теперь вар закипел, ты набираешь миску муки, просеиваешь и сыплешь её в кастрюлю. Добавляешь тёплой водицы, размешиваешь. Потом набираешь кружку вару, мешаешь смесь ещё, пока не станет жидкой. Апосля накрываешь для упарки. Понял, чи нет? И пущай стоит. А попозжа добавляешь в неё запуску - пусть укисает. Станет кислая - воды долить по вкусу. И - подсолись.
- Всё мне теперь понятно, тётка, - ухмыльнулся Клык, - всё ясненько и понятненько. Понятно, что квас твой отменный, а вот как ты его делаешь - не очень-то доходчиво пояснила. Ну да ладно, на досуге запишу твой рецепт. Благодарю за квасок! Ну что, Васечка, топаем, что ли, отсюда?
Васечка как-то неловко замялся, и Митька Клык, пристально взглянув на него, прикрикнул раздражённо:
- Ну ты, сынок безусый! Чего с ноги на ногу переминаешься, как жеребец необъезженный, а? В лобешник захотел получить? Так я это - не боись! - быстро организую…
- Я… ничего… - промямлил Васечка, невольно покраснев, совсем как девочка-первоклассница.
А Митька с Васечки вдруг перевёл пристальный взгляд на не проронившую до сих пор ни слова Настю. Та, поймав его взгляд, вздрогнула и опустила ресницы.
- Понятно… - нехорошо усмехнулся он и ещё раз протянул: - По-нят-но.
Когда полицейские - сначала Клык, а потом Васечка - вышли из хаты Полежаевых и потопали по тропинке восвояси, тётка Феклуша, словно перепуганная насмерть перепёлка, заметалась по горнице, то и дело хватая себя руками за щёки.
- Ты чего это узносилась, как бы курица перед кладкой? - не вытерпел дядька Мирон.
- Ох, Миронушка, чует моё серденько, ну что не зря приходил этот проклятущий одноглазый полицай!.. Ох, надобно ж нам Настюху немедля прятать от лиходея одноглазого!
- Окстись, старая! Охолонь… Ничего этот выродок Настасии не сделает. Мы-то на что, не заступимся, что ли?
Молчавшая до сих пор Настя подняла голову, неслышно вздохнула:
- Может быть, мне в Береговое стоит вернуться?
Тётка Феклуша промолчала, думая о чём-то тяжёлом и непонятном, а дядька Мирон сказал:
- Погоди, милая Настасия, дай покумекать немного. Что-нибудь да придумаем, решим…
А между тем Митька Клык, идя впереди, спрашивал у Васечки:
- Я вижу, сынок безусый, ты вроде бы чертовски влюбился в ту деваху береговскую, а?… А ничего девка - сочная, самый смак. Я таких, как она, дю-ю-же обожаю.
Васечка тяжело вздохнул.
- Она, и правда, нравится мне, - сказал он. - Ах, если бы не война!..
- "Очень нравится", - передразнил Клык. - Мне она, может быть, тоже понравилась.
Васечка резко остановился, глухим, словно бы и не ему принадлежащим голосом, проговорил:
- Не надо шутить так, господин старший полицейский. Я не позволю…
- Чего, чего? - тоже остановился Клык. - Не позволишь? Мне не позволишь?
- Я убью вас, если вы к Насте… притронетесь…
Клык пристально пробуравил лицо Васечки единственным глазом и вдруг… захохотал.
- Молодец! Ей-Богу, молодец!.. Смелость у тебя уже появляется! Хвалю! И не слушай меня, я - пошутил. Пойдём, сынок безусый, по имени Васечка. Пойдём… и ни о чём не думай. У нас с тобой теперь одна дорога.
ПРОЩАНИЕ С АЛИНОЙ
Василий, как ни спешил, всё равно опаздывал. То и дело он нервно поглядывал на часы - в его распоряжении оставалось всего каких-то несчастных полчаса - и упорно продолжал пробираться сквозь ряды боевой техники, сквозь многочисленные толпы солдат и офицеров, ежеминутно спрашивая у всех, не видел ли кто случайно, где остановился медсанбат. Но никто ему ничего определённого не отвечал: то ли и самом деле не знали, где сейчас расположились медики, то ли не до лейтенанта было с его наивными вопросами. И отчаявшийся вконец Василий Кошляков хотел уже всерьёз плюнуть на свою затею встретиться перед надвигающимся сражением со своей пассией Алиной, как вдруг его кто-то окликнул. Он обернулся на голос. К нему шёл знакомый лысеющий майор медицинской службы.
- Ты чего это здесь болтаешься, парень? - спросил он, широко улыбаясь и благоухая одеколоном с чисто выбритого лица. - Да ещё с таким видом, будто бы кого ищешь.
- Здравия желаю! - обрадованно козырнул Кошляков. - Вы правы, товарищ майор, я действительно в труднейшем поиске. Но ищу не кого-то, как вы выразились, а именно Альбину.
- Ну да?
- Именно! Подскажите, где находится этот чёртов медсанбат?
- Не надо, Кошляков, так низко и пошло выражаться о высоких духом военных медиках. Ты ещё ни разу к нам не попадал, кроме как по амурным делам? И не дай Бог! Лучше живи здоровым и сильным…
- Товарищ майор! - взмолился Василий и нетерпеливо постучал пальцем по циферблату часов. - Товарищ майор!.. Я опаздываю!..
Майор посерьёзнел:
- Понял! - сказал он и ткнул пальцем в сторону. - Там… Прямо иди… Не сворачивай - и упрёшься…
Алина увидела Василия чуть раньше, чем он её. Увидела и стремглав бросилась к нему навстречу. Она с разгона обняла его за шею, начала осыпать озабоченное лицо Кошлякова жаркими прерывистыми поцелуями.
- Алина, что с тобой? - улучив момент, еле продохнул Василий.
- Ничего, ничего, - пробормотала Алина, продолжая, по-прежнему, осыпать его страстными прикосновениями губ.
Наконец она выдохлась и остановилась, бессильно повиснув на нём. Василий смущённо огляделся по сторонам, сказал:
- Алина, ты чего так? Люди ведь смотрят…
- А мне всё равно, Вася. Понимаешь, я люблю тебя! И чувствую, как любовь моя с каждым днём, с каждым часом становится всё сильнее: всё невыносимее мне быть без тебя… Я уже не могу жить, не видя тебя!
- Я тоже люблю тебя, Алина! Только вот сейчас я пришёл к тебе проститься: предстоит трудное сражение и кто знает…..