- А какие сражения бывают лёгкими, Васечка мой милый?
- Да, да, ты права - лёгких битв не бывает. Да ещё - и без жертв. Я, конечно, не верю, что умру именно здесь, под какой-то Богом забытой Прохоровкой, но, всё равно, я пришёл, чтобы сказать тебе, как сильно я тебя люблю. И эти слова я буду теперь говорить тебе перед каждым сражённом. До самого последнего дня войны. До победного дня,
Алина с тихой грустью и внутренне-кричащей жалостью жадно и ненасытно всматривалась в родное и близкое ей лицо Василия, слушала его бессвязные признания в любви, принимала всем сердцем эти его признания, а сама - одновременно - думала о чём-то другом, о постороннем. И когда она попыталась разобраться, понять - о чём же это постороннем она в эти скупые минуты думает, и когда поняла - о чём! - то мгновенно ужаснулась. Как-то подспудно, шестым чувством, она почему-то ясно и отчётливо представила, что это её последняя, самая последняя встреча с любимым человеком - Васенькой Котляковым. Она, ещё не зная почему, внутренне чувствовала, что кто-то из них уже не выйдет из предстоящего боя живым и здоровым, что чья-то из них двоих светлая душа вознесётся на бескрайние небеса, а другая душа, задержавшаяся для несения тяжкого земного бремени, будет невыносимо тосковать по ней.
И Алина нечаянно всхлипнула.
- Всё, Васечка, я пошла. Меня уже зовут.
- Иди…
- Береги себя…
- И ты тоже… береги себя…
- Встретимся после боя…
- Да, Алина, встретимся…
Алина в последний раз обернулась и, крепко-накрепко закрыв - лицо руками, побежала прочь.
Василий долго смотрел ей вслед, а затем, тяжело вздохнув, побрёл было к себе, в расположение своего батальона. Но тут его окликнули:
- Василий, погоди на минутку!
Он нехотя остановился. К нему, запыхавшись, подошла Фаина.
- Тебе чего? - недружелюбно спросил Котляков, не смотря на неё.
Фаина замялась и, опустив глаза, почему-то шёпотом сказала:
- Василий, будь другом, - передай мой большой привет Валентину.
- Чего? - сразу не поняв, переспросил Василий,
- Привет брату своему передай.
- От кого?
- От меня…
Василий присвистнул
- А ты, Фаина, случаем, не того? - он выразительно покрутил пальцем у виска. - Может быть, привет от тебя передать капитану Зенину, Никанору?
- Не юродствуй, Василий, я - серьёзно… Серьёзно говорю… У Василия вдруг ни с того ни с сего пропала злость на медсестру Фаину и он, сглотнув комок подпершей к горлу слюны, сказал:
- Чёрт с тобой… Я передам Вальке твои слова. А теперь прощай, мне пора…
Фаина проводила Василия Кошлякова долгим и внимательным взглядом. А он ушёл, ни разу не оглянувшись. Как уходят настоящие, не сентиментальные мужчины. И Фаина ещё подумала: "А оглянулся ли бы Валентин?"
Она, оглянувшись по сторонам, вытащила из кармана вчетверо сложенный листок, развернула его. На листе подчерком Валентина было написано:
Я не знаю, ну что вдруг случилось?
Может, я полюбил на бегу?…
Ты мне тоже ни разу не снилась,
Как сирень на другом берегу.Ты меня соблазнила, согрела -
Душу слабую вызвездив вновь…
Я тебе благодарен - серьёзно! -
За шальную, наскоком любовь.Знаю, встречи у нас - не навечно.
Может, ждёт нас в том мире палач…
Но о встречах, коротких и страстных,
Я прошу - не жален и не плачь.Знаю, скоро уйдёшь ты к другому,
Сердцем, что ль, охладевши ко мне…
И, сидя в тишине беспросветной,
Я молю: вспоминай обо мне.Может, был я не ласков, не нежен,
И не жгли мои деньги карман…
Я прощал тебе шалость и дерзость,
Я прощал тебе даже обман.Я сегодня другой, не похожий…
Свою боль не залью я в вине…
И характер совсем не отхожий,
Коль относишься плохо ко мне.Пить - не буду, верёвку - не мылю…
Как коня, не сдержу на бегу…,
Всё равно ведь мой голос тоскливый
Ты услышишь на том берегу.II сирени душистой букеты
Я о землю сырую побил…
Ты пройдёшь по увядшей сирени
И поймёшь, как тебя я любил.
Фаина, прочитав стихотворение молодого лейтенанта, невольно всплакнула, затем опять сложила листок вчетверо и опять же бережно сунула его в карман. Постояв с минуту, она тщательно вытерла слёзы и, решительно тряхнув головой, быстрым шагом направилась к своим, в медсанбат.
ЭТО ТАНКИ НЕ НАШИ…
Где-то вдали, наверное, аж за Белгородом, в сторону Харькова, несильно - из-за расстояния - погромыхивало. Наверное, шёл бой. А может, и не бой, а всего-навсего лишь подготовка к нему. Артиллерийская подготовка.
Ротмистров покрасневшими от недосыпания глазами долго и пристально рассматривал карту с районом предстоящих боевых действий. Да, судя по всему, сражение под Прохоровкой будет нешуточным. Техники, только с нашей стороны, нагнано видимо-невидимо. И у немцев, если судить по данным разведки, танков и самоходных установок в этом районе чёртова куча. Ох, что-то будет!.. А что?…
Зной ещё не полностью спал, хотя время уже наступало вечернее. Было душно и веяло ленью. Даже ветер и тот, отчаянный проказник, дремал где-то в одной из многочисленных ложбин Средне-Русской возвышенности. Дремали и деревья, не шевелясь ни одним из своих посеревших от пыли листков.
Маршал Василевский прибыл на КП Ротмистрова где-то около девятнадцати часов. Вытирая платочком лицо и шею, он молча и терпеливо выслушал доклад Павла Алексеевича о боевом построении армии, о том, какие необходимые задачи поставлены корпусам армии и приданной артиллерии.
- Что ж, Павел Алексеевич, - одобрительно кивнул он головой, когда Ротмистров завершил доклад, - вы правильно вс е делаете. Ваши решения, с точки зрения профессионального военного, очень даже приемлемы.
- Спасибо на добром слове, Александр Михайлович, - кончиками губ улыбнулся Ротмистров. - Но, прошу вас, здорово меня не хвалите.
- Это почему же здорово не хвалить?
- Сглазите.
- Ну-у! - рассмеялся Василевский, а затем посерьёзнел. - А вы знаете, дорогой Павел Алексеевич, у меня только что состоялся важный разговор с Верховным Главнокомандующим, с Иосифом Виссарионовичем.
- Вот как?
- Да. И он поручил мне неотлучно находиться в вашей 5-й гвардейской танковой армии, и ещё - в 5-й гвардейской общевойсковой…
- Всё ясно, товарищ маршал. Поверьте, я искренне рад такому поручению товарища Сталина. - Ротмистров на секунду замялся, быстро взглянул в глаза Василевскому. - Думаю, мы найдём общий язык…
- То есть, вы хотите сказать - своюемся? - опять улыбнулся маршал. - Да и ещё. Сообщаю вам для информации. Сталин приказал командующему фронтом оставаться на своём КП, в Обояни. Начальник же штаба генерал-лейтенант Иванов отправлен и выехал на Корочанское направление.
Несмотря на позднее время, июль исполнял свои природные функции чётко: он не давал, как допустим, декабрь, быстро уйти солнцу за горизонт; июль опускал великое светило медленно и осторожно, и солнце уже находилось почти у самого горизонта, но было ещё достаточно светло.
Отдохнувший и взбодрённый крепким чаем Василевский предложил Ротмистрову осмотреть намеченные исходные районы 29-го и 18-го танковых корпусов.
- Вы знаете, - сказал он, - карта картой, но увидеть местность воочию тоже играет великую роль. А, впрочем, зачем я вам всё это рассказываю, словно преподаватель новичку в академии?… Извините меня, Павел Алексеевич.
- Что вы, Александр Михайлович, не надо извиняться. Вспомните, как гласит народная мудрость: "Век живи - век учись!".
- И дураком помрёшь! - шутливо подхватил маршал. - Ну, ладно, поехали.
И он первым пошёл к замершему в ожидании "виллису".
Дорога на Беленихино, проходящая через Прохоровну, оказалась совсем уж не изысканной и заставила обоих представителей высшего офицерского состава крепко держаться за ручки дверей и спинки сидений юркого "виллиса", который немыслимо подпрыгивал на ухабах, то и дело обгоняя продвигающиеся к фронту автомашины с боеприпасами и горючим. И это продвижение к фронту радовало маршала и генерала - подготовка к предстоящему сражению идёт полным ходом. Но совсем не радовали маршала и генерала медленно ползущие навстречу им транспорты с ранеными.
Ротмистров подумал про себя: "Господи, да сколько же жизней ушло и ещё уйдёт, пока не утихнет, не умрёт сама война!.. Да за что же такие наказания несёт российский народ, за какие прегрешения!..".
"Виллис" продвигался вперёд и вперёд, минуя стоящие на обочине дороги повреждённые грузовики, разбитые повозки и прочий хлам, по которому трудно уже было определить, чем этот хлам был изначально. Ах, война!..
За грузовиками и повозками, исковерканными в пух и прах войной, желтели и напоминали о мирных днях обширные поля высокой и густой, пшеницы. Над полями этими, в бездонной синеве неба, пели свои песни невидимые жаворонки, ничего не хотевшие знать о проклятой войне, не хотевшие совсем её знать и принимать. Где-то там, в спеющей! пшенице, были гнёзда жаворонков, и они с высоты любовались ими, они всей душой хотели продолжения рода.
… Люди не хотели продолжать свой род. Люди хотели уничтожать друг друга…
Может быть, они - и русские, и немцы - и вовсе не хотели воевать, истреблять друг друга, но они уже не могли остановить машину Смерти, и она подминала их под себя, раздавливала безжалостно и сосредоточенно…
За полями пожелтевшей пшеницы начинался лес, вплотную примыкавший к селу Сторожевому. Вернее, даже не к селу, а к хутору. Лес был красив, и на северной его опушке находились исходные позиции 29-го танкового корпуса. А чуть правее, согласно разработанному плану предстоящего сражения, будет наступать 18-й танковый корпус.
Обо всём этом и о многом другом Ротмистров рассказывал Василевскому. Александр Михайлович внимательно слушал, изредка кивал головой в знак одобрения высказываемого командующим танковой армией; одновременно маршал пристально всматривался вдаль, пытаясь что-то разглядеть, но это "что-то" никак не поддавалось его зрению, и ещё маршал прислушивался - опять же не в ущерб рассказу Ротмистрова - к далёкому, но всё нарастающему гулу где-то идущего боя. Там - где-то! - высоко в небо поднимался чёрный зловещий дым - кудрявый и клубящийся, там - где-то! - громко и страшно разрывались мощные авиабомбы и значительно меньшие по размерам, но также разбрасывающие смерть, их собратья-снаряды.
- Бой идёт серьёзный, - заметил Василевский. - Павел Алексеевич, а то что за постройки завиднелись?
И он указал рукой на хоздворы, находящиеся от "виллиса" где-то за пару километров.
- Это совхоз "Комсомолец".
- Ясно. А ну-ка, товарищ водитель, притормози! - приказал вдруг маршал.
Шофёр недоуменно взглянул на маршала, но, встретив его твёрдый взгляд, поспешно свернул на обочину, резко тормознул у покрытых седой дорожной пылью кустов.
- Вы чего, товарищ маршал? - спросил Ротмистров.
- Ничего, - ответил Василевский. - Давайте выйдем.
И первым покинул машину. Ротмистров поспешил за ним.
- Вы слышите, Павел Алексеевич? - подняв палец вверх и призывая к тишине, сказал маршал.
Ротмистров прислушался и сразу же понял: навстречу им идут танки. Да вот они и показались.
Василевский резко повернулся к нему, криво усмехнулся и с досадой в голосе почти что выкрикнул:
- В чём дело, генерал?! В чём дело, чёрт возьми?… По- моему, вас предупреждали, товарищ Ротмистров, о том, чтобы о прибытии ваших танков в этот район противник совсем не знал! Не должен знать!
- Так точно, товарищ маршал! Но…
- Что "но"? Вы что это делаете? Да у вас танки средь бела дня на глазах у немцев по полю гуляют как… как коровы деревенские по пастбищу!..
Ротмистров быстро вскинул бинокль и чуть не выругался вслух - пошло и гадко: дьявольщина, по пшеничному полю, грубо подминая его под себя, действительно, шли десятки танков. И не просто шли, а стреляли на ходу из своих короткоствольных пушек.
- Ну?! - повернул разгневанное лицо маршал.
- Эти танки, Александр Михайлович, - ответил Ротмистров, - немецкие. Не наши эти танки…
Гнев мгновенно исчез с лица Василевского. Он задумчиво прищурил глаза.
- Вот это новость!.. Видимо, немцы всё же где-то прорвались и, наверняка, хотят упредить нас и захватить Прохоровку. Как вы думаете, генерал?
- Я полностью разделяю ваше мнение, товарищ маршал: допустить захвата Прохоровки нам никак нельзя.
- Тогда, Павел Алексеевич, действуйте!
Ротмистров тотчас по радио связался с генералок Кириченко и приказал ему немедленно выдвинуть навстречу танкам противника две танковые бригады и, кровь из носу, остановить их продвижение вперёд, на Прохоровку.
Вернувшиеся на командный пункт маршал Василевский и генерал Ротмистров были неприятно удивлены. Оказалось, что вроде бы до этого дремавшие фашисты вдруг очнулись и предприняли активные действия буквально против всех наших армий. И это сразу же осложнило обстановку, уже хорошо сложившуюся. Прорыв противника необходимо было немедленно ликвидировать. НаДобно было подготовку к наступлению, то есть выбор огневых позиций артиллерии, рубежей развёртывания и атаки проводить совершенно заново. И всё из-за того, что гитлеровцы захватили ранее намеченный для контрудара исходный район. Уточнить задачи, организовать взаимодействие между корпусами и частями, пересмотреть график артиллерийской подготовки, сделать всё для чёткого управления войсками в бою требовалось в очень и очень сжатые сроки.
- По плечу ли вам всё это, Павел Алексеевич? - с тревогой в голосе спрашивал Василевский.
- Я верю в своих людей, - тихо ответил Ротмистров. - Задача действительно архисложная по срокам, но… надо…
Надо… Вроде бы обыкновенное слово… И, в то же время, - сильное… И это ощутили и сам Ротмистров, и все органы штаба армии, и командиры и штабы корпусов, и бригады и части. Ощутили, выполняя, можно сказать, непосильную и крайне сложную задачу. И - выполнили! Естественно, самые необходимые и сверхоперативные коррективы тотчас были внесены в боевой приказ. Предписывалось: на правом фланге наступать 18-му танковому корпусу генерал-майора танковых войск Бахарова; корпус этот усиливался, кроме ранее приданной артиллерии, ещё и полком 57-миллиметровых противотанковых пушек 10-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады. И это не всё: на этот же самый корпус Бахарова возлагалась задача - наступая вдоль реки Псел, атаковать противника, занимающего позиции на рубеже Андреевка-роща северо-западнее совхоза "Комсомолец".
Такую сложную задачу должен был выполнить правый фланг армии Ротмистрова. А что же левый? С левого фланга, с рубежа Ясная Поляна-Беленихино, наступать должен был 2-й гвардейский Тацинский танковый корпус. Нм командовал гвардии полковник Бурдейный.
Центр. То есть самое пекло. Здесь, в центре, нанести удар противнику должен был 29-й танковый корпус генерал-майора танковых войск Кириченко. Данному корпусу вместе с приданным ему 1529-м самоходно-артиллерийским полком приказано было разгромить вражескую танковую группировку, которая действовала западнее железной дороги на Прохоровку.
Какие ещё изменения были внесены в боевой приказ? А такие: во 2-м танковом корпусе, которым командовал генерал-майор танковых войск Попов, осталось очень мало танков, и ему поэтому была поставлена задача - вместе с 10-й истребительно-противотанковой бригадой поддерживать своим огнём главные силы армии, а также прикрывать фланги 29-го и 2-го гвардейского Тацинского танковых корпусов.
Далее: 5-му гвардейскому Зимовниковскому корпусу генерал-майора танковых войск Скворцова, который должен был наступать во втором эшелоне, предсказывалось быть в готовности для развития успеха 29-го танкового корпуса. Резерву же командующего армией, возглавляемому Труфановым, ставилась задача сосредоточиться в районе Правороти и прочно обеспечить левый фланг армии.
Вот какое положение боевых подразделений было накануне 12 июля 1943 года. Задача по корректировке боевого приказа была выполнена в считанные часы. И Ротмистров, наконец-то, смог хоть ненадолго расслабиться. А впереди ждала ночь. Ночь, в которую вряд ли бы кто уснул. Ночь перед боем.
НЕ ЛЮДИ, А ЗВЕРИ
Васечка, обнажённый по пояс, сидел на завалинке, прячась в тени своей хатенки от слепящих и горячих лучей солнца. Он осоловевшими глазами смотрел на воробьёв, которые от июльской жары пораскрывали клювы и, против обыкновения, не чирикали весело и задиристо и не скакали на тонких ножках в поисках пищи. Одновременно с ленивым наблюдением за воробьями Васечка вслушивался в не такую уж далёкую канонаду: по его прикидке выходило, что громыхало где-то уже за Юдинкой, за Костромой и за хутором Весёлым. Да, смертоносный огонь предстоящего сражения медленно, но уверенно приближался к хутору Полежаеву. И выживет ли после этого батального пекла и сам хутор, и хуторяне - Васечка и представить себе не мог. Совсем не мог!
Мысли его стремительно переключились на хату дядьки Мирона Полежаева. Как там его симпатия, Настенька? Перепугалась, поди, полицая Клыка!.. Ну да ничего, Клык не посмеет её тронуть, а если даже и попытается это сделать, он - Васечка - в обиду Настеньку ни в коем случае не даст. Ни Клыку, ни кому-либо другому.
Вдалеке, на бугре, в клубах пыли показалась машина. Васечка сразу узнал "оппель" эсэсовцев Дитриха и Хорста. Узнал и тут же ошалело вскочил, торопливо натягивая на себя рубашку. Не одевшись как следует, громко застучал в окно:
- Господин старший полицейский! Господин старший полицейский!
В окне показалась сонная физиономия Митьки.
- Чего орёшь, сынок безусый? - поправляя повязку на глазу и зевая, недовольно спросил он.
- К нам господа офицеры едут! Я их машину па бугре видел…
С Митьки Клыка сонливость слетела в один миг, и через полминуты, при полном параде, он уже был на улице. Досадливо и зло бросил Васечке:
- Да заправься же ты по-нормальному, балбес безмозглый. Немцы порядок любят!.. Во всём…
"Оппель" мягко подкатил к хате. Клык услужливо распахнул дверцы автомобиля.
- Хайль Гитлер! - выкрикнул он и слегка наклонился вышедшим из машины унтерштурмфюреру Курту Дитриху и оберштурмбанфюреру Вернеру Хорсту.
Те небрежно кивнули ему в ответ, и Дитрих сказал:
- Митья, ми приехаль погулять. Ошень паршивый настроений. Веди в дом, шнапс давай!
- Слушаюсь, господа офицеры! Милости прошу к нашему шалашу! - угодливо склонился Клык, а сам Васечке отрывисто бросил: - Ну-ка, быстренько сваргань чего-нибудь.
Через некоторое время двое немцев и двое полицаев сидели в хате за столом и напропалую пили крепучий самогон. Немцы пили самогон маленькими дозами, но пьянели быстрее, чем русские. Васечка, которого тоже заставили выпивать, вскоре отчаянно захмелел и то и дело вскакивал, пьяно выкрикивая: "Хайль Гитлер!". Клык явно не одобрял поведения своего помощника и яростно сверлил его единственным глазом, украдкой сильно толкал под столом ногой и всё время усаживал не в меру распетушившегося юнца. Но тому в это время всё было до лампочки.