Ни слова не говоривший по-русски оберштурмбанфюрер презрительно улыбался и покровительственно похлопывал Васечку по спине, а затем он наклонился к Дитриху и что- то начал ему говорить. Тот согласно кивал головой, потом обратился к полицаям.
- Господин Хорст имейт желаний слюшать песня! - сказал он. - Все должни… как это?… петь!
- Петь так петь, - согласился Клык, - нам к этому не привыкать. Ну, помощничек мой славный, чего мы господам офицерам споём?
Васечка икнул, поднял руку, как дирижёр, и промямлил:
- А чего хотите! Я все песни знаю… "Взвейтесь кострами…"? Запросто…
- "Катьюша"! - подсказал Дитрих. - "Катьюша" пойте! - и скомандовал: - Айн! Цвай! Драй!..
Расцветали яблони и груши.
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
Выходила на берег крутой.
Клык и Васечка, взбодрённые зверски крепким самогоном, орали, как оглашённые. Старались! Но - напрасно: немцам их пение не нравилось, и они брезгливо морщились.
- Найн! Найн! - поднял руку унтерштурмфюрер. - Где музикальность? У вас - как это по-рюсски? - медведь наступиль на ухо…
Дитрих склонился к Хорсту и начал ему что-то доказывать: тот слушал, улыбался слегка и несогласно покачивал головой. И тогда Дитрих взглянул на полицаев.
- В хуторе есть красивый женьщин? - спросил он.
Клык подумал немного и сказал:
- Найдём, господин унтерштурмфюрер, поищем. Есть тут одна бабёнка знойная, Верцей зовут, Хомяковой. Кла-а-асс!..
Васечка вытаращил было глаза на Клыка, но тот негромко процедил сквозь зубы:
- Цыц, падло! Убью!
- Карашо! Карашо! - расплылся в улыбке немец. - Митья, веди меня к женьщин. Бистро, бистро!
- Айн момент, господин офицер! - ответил Клык. - Скажите, а господин оберштурмбанфюрер тоже идёт с нами?
- Найн! - засмеялся Дитрих. - Господин Хорст сказаль, что он имейт такой возраст, когда сделаль женьщин предложений и очень боится услышать от неё положительный ответ. Господин Хорст желайт отдих.
Верца Хомякова была во дворе, когда пьяная процессия остановилась у её избы. Дитрих, увидев её, сразу же восхищённо зацокал языком:
- Хороший русский баба! Гут! Гут!
Верца испугалась не всей этой пьяной процессии, она испугалась Клыка. Скрытым в глубине души шестым чувством она поняла, что одноглазый полицай зашёл к ней неспроста. Она сразу же вспомнила тот день, когда этот человеческий отброс нахально и безбоязненно насиловал её, как она потом с трудом и отвращением долго отмывалась ото всего того, что этот одноглазый циклоп оставил на её теле, на её одежде. И тело и одежду она отмыла, но как вот душу отмыть? Чем? И отмоется ли она когда-нибудь вообще?
- Чего уставилась? - сально ухмыльнулся Митька, пьяно икнув, и от его голоса Верца вздрогнула. - Принимай гостей, приглашай в хату!
Верца стояла, как вкопанная, невидяще смотря мимо "гостей"; она в эти минуты словно закаменела и даже не очнулась тогда, когда Клык, что-то говоря, взял её за руку, а потом, плюнув ей под ноги, сам направился в дверь хаты. Верца очнулась от этой необычной закаменелости лишь тогда, когда её грубо обхватил за талию и небрежно, словно вещь, поволок к сараю эсэсовец. Она очнулась, дико закричала и начала руками из всех сил бить и царапать холёную физиономию фашиста.
Немец что-то злобно забормотал по-своему, не совсем удачно уворачиваясь от рук Хомяковой, но тут же споткнулся о какое-то бревно и, вместе с Верцей, упал на землю. Митька Клык яростно, словно коршун, бросился на помощь Дитриху. И тогда Верца крикнула:
- Стойте! Стойте! Бросьте меня, не держите! Я сама…
Ей поверили: Верца встала и, обречённо бросив "Идите за мной!", медленно пошла к сараю. Клык, облизнувшись, тронулся было за ней, но немец легонько отстранил его.
- Митья, не спеши! - сказал он. - Ви с помощником соблюдайт ошередь!
Васечка стоял у плетня, бессильно опершись на винтовку, и пьяно крутил головой, не соглашаясь с Дитрихом. Он сейчас совсем ничего не хотел. Хотел только одного - спать.
Унтерштумфюрер до дверей сарая не дошёл. Он вдруг словно бы наткнулся на невидимую стену и замер с широко раскрытыми глазами: из сарая с вилами наперевес чёрной пантерой выскочила ошалевшая ото всего свалившегося на неё Верца Хомякова.
- Заколю-ю-у-у! - закричала в безумии она, и четыре металлических рожка, четыре острых стрежня ринулись на сближение с грудью безвольно застывшего на месте Дитриха.
Клык еле успел вскинуть автомат, и очередь откинула Верцу Хомякову от немца, ударила её о стену сарая, сразу же обильно оросив её кровью, а затем бросила на землю.
Дитрих глядел не на купающуюся в крови Верцу, а на вилы, хорошо воткнувшиеся в землю у самых его ног.
- О, майн гот! - только и прошептал он, машинально стирая со лба мгновенно выступивший пот.
Васечка, из крови которого быстро уходил хмель, трясся, как паралитик, у плетня. Клык смерил его презрительным взглядом, подошёл к немцу.
- Господин офицер, - участливо спросил он, - не задело вилами-то?
Дитрих мотнул головой н облегчённо вздохнул:
- Сюмашедьший баба!
- Ну и слава Богу! - сказал Митька. - Обошлось… Ну. что, господин офицер, теперь домой идём?
Унтерштурмфюрер взглянул на Клыка, как-то странно усмехнулся:
- Не поняль? Ти хочешь сказать, что праздник окончиль?… Найн! Веди к другой женьщин! Я не меняйт свой решений…
- К другой? - переспросил Клык и задумался, а потом, посмотрев на трясущегося Васечку, облегчённо хмыкнул: - К другой, так к другой. Идёмте!
Дядька Мирон поздно заметил немца и полицаев; когда он их увидел, они уже по-хозяйски шли по двору к дверям.
- Господи, пронеси! - выдавил дядька Мирон, быстро крестясь.
Тётка Феклуша не успела спросить, кого он там увидел, что так перепугался, как дверь под ударом сапога широко распахнулась. Первым вошёл Клык с автоматом в руках, за ним ввалился Дитрих, Васечка неловко топтался в дверях.
- Вам чего? - тихо, не своим голосом спросила тётка Феклуша.
- У нас сегодня праздник, - недобро ухмыльнулся Клык и издевательски пояснил: - Бояре гуляют!
- Чего? - переспросил дядька Мирон. - Гуляете? Да у нас, извините, нечем вас угостить. Самогона…
- Не нужен нам твой самогон…
- А что же вам нужно? - совсем растерялся дядька Мирон. - Опять квасу!?
- Не что, а кто! - глаз Клыка хищно сверкнул, и он пальцем указал на забившуюся в угол Настеньку. - Она нам нужна! А квасу потом подашь, на восстановление наших сил!
Дядька Мирон подскочил к Митьке, расставил руки, загораживая собой племянницу:
- Господин старшин полицейский!.. Не надо!.. Не…
Клык без разговоров ловко стукнул дядьку Мирона прикладом автомата по голове, и тот рухнул на пол, как подкошенный.
Тётка Феклуша смертельно побледнела и, чтобы не упасть, прислонилась к стене.
- Господи, - дрожащим голосом прошептала она. - Да вы же не люди, вы - звери…
- Я тебе сейчас покажу "звери"! - не на шутку взъярился Клык. - А ну, выметайся из хаты!..
Он поднял автомат, повёл стволом в сторону двери, показывая, куда должна была исчезнуть Фёкла Полежаева.
- Кому я сказал: пошла вон, старая карга!
Тётку Феклушу и не приходящего в сознание дядьку Мирона крепко-накрепко заперли в сарае. Клык и Дитрих пошли в хату, Васечку оставили на входе.
- Смотри у меня, сопля безмозглая! - предупредил его Клык. - Живо отправлю на тот свет вслед за Верцей, если оставишь пост у дверей! Понял?
Васечка, теперь уже совершенно протрезвевший, стоял у порога с винтовкой в руках и беззвучно плакал. В нём сейчас, именно в эти минуты, боролись два человека, две личности, совсем противоположные, не похожие друг на друга. Один говорил, кричал ему: иди в хату, не допусти того, что должно было там сейчас случиться, не дан надругаться над девушкой, которая тебе совсем не безразлична! Другой же шептал: нет, не ходи, потому что первый твой шаг в эту дверь станет твоим последним шагом - Клык не пожалеет тебя, убьёт, как последнюю собачонку, и не закопает, а ты ведь и на свете-то не жил ещё совсем…
Сердце. Васечки трепыхалось, колотилось и билось, как дикий зайчонок в клетке, и он, не зная, что же ему сейчас, в эти проклятые минуты, делать, чуть не сходил с ума. Он уже сорвал было с плеча винтовку, решив стремительно ворваться в хату и прикончить всех сразу - и ненавистного Клыка, и холёного Курта Дитриха, но… страх оказался намного сильнее его: он, Васечка, даже не поднял винтовку на плечо - не было сил, он безвольно сел на завалинку, и плечи его затряслись в беззвучных рыданиях.
В хате отчаянно закричала Настенька, отчаянно и обречённо. А в дверь сарая, также безнадёжно крича, била кулаками тётка Феклуша. Васечка закрыл руками уши, начал, сидя, раскачиваться, как маятник на часах-ходиках, шепча что-то неслышное. А затем быстро вскочил, снял с правой ноги сапог, поставил винтовку прикладом на землю, ствол её упёр в свою грудь. Большим пальцем ноги достал курок…
Когда Дитрих и Клык выскочили на улицу, быстро стекленеющие глаза Васечки уже не видели синего неба, а уши его не слышали приближающейся канонады.
Митька сплюнул со злостью:
- Ну и хрен с ним!.. Пацан!..
… Дверь сарая, освобождая родственников, открыла сама Настенька - вся растрёпанная, в изорванном платье, с дико неподвижными глазами.
- Господи! - закричала тётка Феклуша. - Доченька моя, племяшечка милая! Да что ж они с тобой, окаянные, сотворили!.. Да за что же нам такие наказания?!
Настенька молчала, по-прежнему невидяще смотря перед собой. Потом сказала:
- Давайте перенесём дядю в хату, там ему лучше будет…
Они с трудом занесли уже начавшего приходить в себя дядьку Мирона в хату, уложили его на кровать.
- Тётя, - сказала Настенька, - я принесу свежей водицы, холодненькой…
- Иди, милая, иди… Принеси водицы, - согласилась тётка Феклуша, сменяя мокрую тряпицу на голове мужа.
Настеньки, хотя колодец был рядом, долго не было, и тётка Феклуша начала тревожиться. Она вышла во двор. Около крыльца стояло ведро с холодной водой. Настеньки не было…
- Да куды ж она, родимая, подевалась? - ещё сильнее запереживала тётка Феклуша. - Горемычная ж ты наша!.. Да как же они тебя обидели!..
Когда тётка Феклуша ненароком зашла в сарай, её доброе сердце чуть не разорвалось от внезапной боли: под самой крышей безвольно висело тело её племянницы…
РЕКОМЕНДАЦИЯ РОТМИСТРОВА
Ночь опустилась на Прохоровскую землю плавно и беззвучно, словно парашют без парашютиста с неба слетел. И было тихо. Только кое-где на краях пшеничного поля перекликались между собой перепёлки да внушали-то ли сами себе, то ли людям в военных гимнастёрках и комбинезонах, - что, мол, спать пора, спать пора!.. Но людям в эту чудную, в эту великолепную июльскую ночь было вовсе не до сна. Как и тогда, совсем недавно, перед маршем, в сегодняшнюю ночь на двенадцатое июля во всех частях и подразделениях шли партийные и комсомольские собрания. Павел Алексеевич побывал на нескольких из них и остался доволен произведённым на него впечатлением от этих собраний. Собрания, с точки зрения генерала, продемонстрировали высокий боевой дух гварденцев-танкистов, их непоколебимую решимость во что бы то ни стало выполнить поставленные перед ними задачи, и это генерала радовало.
Он. в сопровождении группы офицеров проходил от одного подразделения к другому и вдруг около одного из танков остановился. Остановился, потому что услышал знакомую фамилию. Её носил человек, в последнее время всё чаще и чаще встречающийся на его пути. Этого человека звали Владимиром Кошляковым.
Лейтенант, взволнованный, стоял перед товарищами и, как они, вслушивался в текст своего заявления с просьбой принять его в члены ВКП(б). Текст зачитывал политрук Якутии. Окончив чтение, он обратился к собравшимся:
- Ну, что скажете, товарищи коммунисты, по поводу заявления комсомольца Котлякова? Какие будут мнения?
- Принять… Заслуживает… Нормальный парень… - сдержанно загудели собравшиеся.
- Я думаю, - поднялся с травы комбат, майор Чупрынин, что Владимир Кошляков имеет полное право гордо носить высокое звание коммуниста. Честный, порядочный, он не запятнает имени большевика.
- Полностью согласен со словами майора Чупрынина, - сказал политрук. - Но, для того, чтобы лейтенанта Котлякова принять в ряды ВКП(б), необходима ещё одна рекомендация. Кто её даст?
- Я! - раздался громкий голос со стороны, - и все невольно вздрогнули. - Я дам рекомендацию лейтенанту!
Владелец громкого голоса уверенно шагнул из темноты, и все, увидев генеральские погоны, мгновенно вскочили: перед ними стоял сам Ротмистров.
… Уже позже, принимая поздравления от командующего армией, Владимир с благодарностью в голосе трогательно сказал:
- Я никогда не забуду этого, товарищ генерал!..
Ротмистров шёл далее и видел, и слышал, как командиры и политорганы вверенной ему армии в последние перед предстоящим и непредсказуемым сражением часы стремились довести до каждого своего бойца важный боевой приказ. Они - командиры и политруки - зачитывали в подразделениях обращение Военного совета армий к личному составу. А ещё до этого, на совещаниях с командным составом - вплоть до командиров танков, ещё и ещё раз обсуждались и детализировались приёмы и способы ведения скорого боя, ещё и ещё раз напоминались уязвимые места боевой техники гитлеровцев.
Чуть позже утомлённый до невозможности Ротмистров сидел на каком-то топчане и, прикрыв усталые глаза, сосредоточенно думал о предстоящем бое. И думал он, естественно, не один. Не умолкая, все звонили и звонили телефоны в полевом управлении армии; приезжали и уезжали в войска, привозя донесения и увозя необходимые распоряжения офицеры связи; то и дело перед командующим армией - перед ним - с утомлённым, осунувшимся лицом и воспалёнными от недосыпания глазами появляйся начальник штаба армии генерал Баскаков и докладывал последние данные об обстановке…
К четырём часам утра все вроде бы угомонились: уже было подписано и отправлено боевое донесение о том, что армия заняла исходное положение для контрудара и готова для выполнения задачи.
Ротмистров приказал адъютанту принести холодной воды и, когда Земсков исполнил приказ, Павел Алексеевич с удовольствием сполоснул лицо и шею.
- Прекрасно! - проговорил он, вытираясь полотенцем. - Хорошо!
И тут его окликнул офицер-связист:
- Товарищ генерал, вас к телефону!
- Кто?
- Командующий фронтом.
Ротмистров взял труб/ку:
- Здравствуйте, товарищ командующий фронтом. Чем обязан столь раннему звонку?
- Скорее, столь позднему, Павел Алексеевич. А звоню я вот по какому поводу: необходимо срочно направить ваш резерв в полосу действий 69-й армии.
- Что же там случилось, товарищ командующий?
- Случилось непредвиденное: противник, введя в сражение главные силы 3-го танкового корпуса оперативной группы "Кемпф", отбросил части 81-й и 92-й гвардейских стрелковых дивизий…
- Ч-чёрт! - сорвалось у Ротмистрова.
- Вот, вот, Павел Алексеевич!.. Немцы в результате этого наступления овладели важными населёнными пунктами: Ржавец, Рындинка, Выползовка. Вы и сами должны понимать, товарищ генерал, что в случае дальнейшего продвижения подвижных частей врага на север, создастся угроза не только левому флангу, но и…
- Но и тылу моей, 5-й танковой армии, - подсказал Ротмистров.
- Вот именно: и тылу вашей армии, и, кроме этого, наверняка нарушится устойчивость всех войск левого крыл, а Воронежского фронта. Поняли меня, Павел Алексеевич?
- Так точно, товарищ командующий фронтом! - взволнованно ответил Ротмистров, положил трубку и тут же потребовал связать его с генералом Труфановым.
Услышав знакомый голос, Ротмистров прокричал:
- Я вам приказываю, товарищ генерал, - немедленно, форсированным маршем, двинуть подчинённые вам части в район прорыва противника на участке 69-й армии!
- Не расслышал, повторите! - попросил Труфанов: в трубке действительно шипело и трещало. - Повторите, где?
- На участке 69-й армии! И там совместно с её войсками вам надлежит остановить немецкие танки. И запомните, генерал Труфанов, вы должны, обязаны ни в коем случае не допустить их продвижения в северном направлении.
- Вас понял!..
… Ночь кончалась. Ночь шла на убыль. И наступал рассвет. И пока ещё не кровавый…
ПЕСНЯ ФЁДОРА ПОЛЕЖАЕВА
Фёдор Полежаев лежал на замызганной до безобразия фуфайке, раскинув широко ноги, руки он подложил под голову. Вперив взгляд в ночное июльское небо, он пристально и неутомимо разглядывал бесконечно далёкие звёзды, весело подмигивающие ему.
- Интересно, - ни к кому особо не обращаясь, проронил Фёдор, - есть ли на звёздах жизнь? Живут ли там люди или, допустим, существа, нам подобные… Интересно…
Валентин Кошляков, сидя у самого танка, думал о Фаине. Василий сказал, что она передавала ему привет. Вот Валентин и морочил себе голову - с чего бы эта… эта дерзкая и противная девчонка опять ищет его расположения? Нет, он - Валентин - человек гордый, он не унизится до того, чтобы пойти на примирение. Оскорблённые и обманутые мужские чувства всячески противились этому. Однако, сердце - распроклятое сердце, кричало о другом, о том, что он - лейтенант Кошляков, любит и очень даже любит эту взбалмошную вертихвостку по имени Фаина. И сердце лейтенанта звало, манило к обманувшей его, но всё равно желанной девушке.
Очнулся от дум Валентин по самой что ни есть простой причине: кто-то самым безапелляционным образом дёрнул сто за рукав.
- Товарищ лейтенант, вы что, спите? - вопрошал его Фёдор.
- Я? Нет, я не сплю. Тьфу, дьявол, напугал ты меня…..
- Товарищ лейтенант…
- Ась?
- Как вы думаете, есть жизнь на звёздах?
- Фёдор, ну откуда я могу это знать? - вздохнул Валентин, недовольный тем, что прервали ход его мыслей. - Тебе сподручнее в сто раз это знать.
- Мне? Почему?
- Да потому, что ты в Бога веришь. А Бог, если верить священному писанию, всё сотворил сам. Значит, он знает, где есть жизнь и цивилизация, а где - нет. Вот и спроси у него, помолись…
Фёдор на некоторое время замолчал, обидевшись на Котлякова, а затем глуховато попросил:
- Товарищ лейтенант, почитайте стишки. Свои…
- Нет, Полежаев, мне неохота.
- Тогда спойте чего-нибудь, у вас это хорошо получается.
- И петь я, Фёдор, не буду. Нет настроения.
Фёдор помолчал.
- Воля ваша, - наконец выдохнул он, - не хотите, как хотите. А у меня есть настроение, и я спою.
- Валяй, - согласился Валентин, - пой!
Фёдор слегка откашлялся и тихо запел;
Колосилась в поле рожь густая,
Шелестели усики овса.
Где-то за деревнею далёкой
Девичьи звенели голоса.
Валентин, собравшийся было снова помечтать о Фаине, передумал это делать; песня была ему совсем незнакомой, но очень уж хорошей, и он невольно стал вслушиваться в слова её и в душевную мелодию.
Не хватало Коле керосину,
Он поехал в город по бензин.
Не успел он с горочки спуститься,
Немцы показались впереди.
Подошли Василий и Владимир, осторожно и тихо присели около брата. А Фёдор продолжал песню.