- "Она еще сказала," продолжал Лионель, "что едет в гости с другом, который сделает ее счастливой" - у м-ра Велискурта тут вырвалось страшное проклятие, а профессор громко закашлял, чтобы немного заглушить его, -" и - и она сказала, что теперь она очень несчастна - что ей нужно развлечься. Еще она сказала, что не долго там останется, и много, много плакала, и меня целовала… О! скажите мне, пожалуйста, скажите, что же случилось - что все это значить?.."
Голова его закружилась, он пошатнулся и чуть не упал.
- "Да, я скажу вам!" - с новым приливом бешенства, воскликнул м-р Велискурт. "Я вам выскажу истину-она же говорила одну ложь! Ваша мать презренное создание!. Ваша мать-низкая тварь, -развратная женщина!., она опозорила и меня и вас! Понимаете-ли вы, что значит, когда женщина покидает своего мужа и, как вор под прикрытием ночи, бежит с другим человеком? Знайте же! это сделала ваша мать… "Друг," который дает ей счастье - господин Лассель, подлец и баловень высшего общества - с ним она ушла и никогда больше не вернется. Никогда не вспоминайте о ней, никогда не произносите ее имя! Запомните! с этого дня, у вас нет больше матери!.."
Лионель приподнял вверх свои маленькие, дрожащие руки, точно ими хотел себя заслонить от невидимых ударов, - сердце его порывисто билось, на мгновение взгляд его беспомощно остановился на профессоре Кадмон-Горе, и ему показалось, что суровое лицо учёного выражало нечто похожее на сострадание - он хотел что-то выговорить, но не мог - перед ним и вокруг него все подернулось туманом - только с ужасающей ясностью выступало страшное лицо отца и страшный смысл слов его.
- "Вам известно, что значит опозоренная жизнь," продолжал м-р Велискурт, "хотя вы еще очень молоды, вы уже знаете из истории, что были женщины, которые решались умереть, лишь бы не быть опозоренными. Не такова ваша мать! Она не скрывает своего позора, она им гордится! В былые времена ее привязали бы к позорному столбу, или плетьми засекли бы." Произнося эти слова, он поднял правую руку, как будто держал в ней невидимый бич, которым хотел карать свою преступную жену. "Когда вы станете взрослым человеком, вы краснеть будете при одном воспоминании о вашей матери - она негодная, она…
Но тут Лионель, ухватившись за его руку, раздирающим голосом закричал:
- "О довольно, довольно! Не могу, не могу больше это слышать!.. Я люблю ее! Да, люблю-и перестать ее любить не могу!.. Она целовала меня, она меня обнимала - и было это так недавно… Забыть это не могу, право не могу! Я люблю ее! Мама, моя мама!"
Он смутно видел, какой ненавистью загорелись устремленные на него глаза его отца, смутно слышал, как профессор укоризненно произнес:
- "Довольно с него - оставьте же ребенка…"
И вдруг ему показалось, что облик его отца растёт, принимаете сверхъестественные размеры, и охватило его непреодолимое желание бежать - куда? он сам не знал, - ему было все равно-только бы уйти - уйти скорее… и он пустился бежать… выбежал из дома, добежал до Коммортина и там, как безумный бежал прямо по улице, пока не повстречалась ему знакомая мисс Кларинда Пейн, которую он не видал с самого отъезда Монтроза - он бросился к ней и громко закричал:
- "О, мисс Пейн, ведь, это не правда! О, скажите же мне!… это не можете быть правда… Моя мама не навсегда уехала? О, нет, нет-она меня любите, я ведь это знаю! Она бы меня не бросила… скажите мне, милая, милая мисс Пейн, вы, ведь, не думаете, что она - нехорошая?…"
Мисс Пейн взглянула на него, и мгновенно ее женская душа постигла всю муку души бедного ребенка, - ужас его сомнений, его скорби, его полное одиночество… вместо ответа, она широко раскрыла ему свои объятия - но Лионель ответа ждал - и, содрогаясь от ужаса, он теперь прочел его в бесконечной жалости ее печальных глаз… жизнь в нем точно остановилась… казалось ему, что небо, земля, далекое море, все вдруг поглотила темная бездна, что сейчас поглотите она и его… он хотел ринуться вперед - и без чувств упал у ног Кларинды Пейн.
Глава XI
- "Лучше увезите его на несколько дней," - говорил м-р Гартлей, веселый, благодушный деревенский доктор, одной рукой щупая слабый пульс Лионеля, а в другой держа часы. "Необходимо переменить всю обстановку - как-нибудь развлечь его. У него было нечто в роде нервного удара, - да - да - весьма прискорбно! - я узнал уже в деревне… как это ужасно! - к "несчастно, эти семейные драмы теперь не редко случаются… Можно себе представить, до чего вы удручены!…"
Эти отрывистая речи были обращены к м-ру Велискурту, который, то бледнея, то краснея, под давлением различных ощущений, не мог совладеть с собою, и не скрывал, до какого исступления доведен и постыдным поведением жены, и неожиданной болезнью сына. -
Лионеля, в полном бесчувственном состоянии, принесла на руках какая-то простая женщина, - особа эта, в деревне торговавшая молоком и яйцами, торжественно называла себя - Кларинда Клеверли Пейн, - изумительно, до чего доходит глупость Девонширского простолюдья! - и… эта-то особа имела нахальство выразить свое соболезнование ему - ему Джону Велискурту! - и она осмелилась, говоря о его сыне, сказать, да еще в присутствии прислуги:
- "Помоги, Господи, бедной, осиротелой пташке!"
Эта выходка особы, называвшей себя Кларинда Клеверли Пейн, была столь дерзка, что тотчас по уходе ее, м-р Велискурт распорядился, чтобы больше никогда не пускали ее на порог его дома. Затем он распорядился послать за главным доктором Коммортина. Доктор немедленно прибыль, и вскоре привел Лионеля в чувство. Теперь мальчик лежал с полу-открытыми глазами; дышал он еще неровно и, видимо, как-то болезненно, силясь припомнить, что именно случилось с ним…
- "Да," задумчиво произнес доктор, осторожно приподнимая веки Лионеля, и заглядывая ему в зрачки - "да, я советовал бы вам уехать скорее - как только будет для вас удобно…"
- "Удобно!" не давая ему докончить, с раздражением воскликнул м-р Велискурт, - "никогда это удобно не может быть! Я никуда везти его не намерен - у меня у самого дела много, и это расстроило бы весь ход его уроков!"
- "Вот как…" и д-р Гартлей пристально посмотрел на него. "Что же, - решайте, как знаете - но я обязан, как доктор, предупредить вас, что если мальчика теперь же не удалить отсюда, и не позаботиться о перемене его впечатлений, ему грозить воспаление мозга - и, по крайнему моему убеждению, этой болезни ему не перенести. Об уроках не может быть и речи!"
Доктор положил свою большую, нежную руку на бледный лобик мальчика, и ласково пригладил спустившиеся на него спутанные кудри. М-р Велискурт нахмурился. Он внезапно почувствовал отвращение к д-ру Гартлею. Не нравилось ему выражение его проницательных, голубых глаз, которые так бесстрашно и прямо на него глядели. Он как-то торжественно откашлялся, и холодно произнес:
- "Попробую убедить профессора Кадмон-Гора сопровождать моего сына, если вы находите, что подобное передвижение необходимо."
- "Безусловно необходимо," ответил доктор, поднося ложку с микстурой к губам мальчика, - "везти его далеко не для чего, теперь надо избегать всякого переутомления. Вот в "Клеверли" было бы ему хорошо - пусть едет он туда со своим воспитателем - там будет и тихо, и привольно. Чем скорее вы его отправите, тем лучше. Можно бы даже сегодня это устроить. Вам самим ехать с ним, ведь, нельзя?"
- "Невозможно," - с трудом скрывая свое негодование, ответил м-р Велискурт - "я должен ехать по делам в город, мне надо видеть своих поверенных."
- "Ах, да - понимаю," и доктор кивнул головою, "ну, так пусть же едет воспитатель. А где он находится? Мне надо с ним переговорить."
- "Профессор Кадмон-Гор," с напыщенным достоинством сказал м-р Велискурт - "теперь в классной комнате - если вам угодно, я вас проведу к нему."
- "Погодите минутку." Доктор окинул взором маленькую душную комнату Лионеля и поспешно открыл настежь окно. - "Свежий, чистый воздух, хорошее питание, полнейший отдых - вот, что теперь нужно мальчику!" сказал он, "развлекать его надо, а оставлять одного нельзя… Пришлите сюда к нему хоть кого-нибудь из прислуги."
- "Пришлите Люси," послышался с кровати слабенький голосок Лионеля.
- "Что такое, молодец?" переспросил доктор, нагибаясь к нему, "кого прислать?"
- "Люси" повторил Лионель, - "она добрая, и я ее люблю."
Д-р Гартлей улыбнулся.
- "Ладно! получите Люси! желанная особа не замедлит явиться к вам! Ну, а как вы теперь себя чувствуете, голубчик?"
- "Гораздо лучше, благодарю вас," и действительно кроткие глаза его выражали глубокую благодарность - "но я забыть - еще не могу… мне забыть не легко…"
На это доктор ничего не ответил, а только с какой-то особенной нежностью оправил подушки под головкой маленького больного. Когда Люси неслышно вкралась в комнату, чтобы, следуя предписанию доктора, посидеть у постели Лионеля, Лионель лежал с закрытыми глазами, две крупный слезы дрожали на длинных его ресницах, но, по мерному его дыханию было видно, что он заснул… Такое скорбное было выражение этого детского личика, что, при виде его, добрая Люси залилась слезами. Долго она тихо плакала.
- "И как могла она, как могла бросить эту милую крошку?" с содроганием спрашивала она себя. "Уйти от него, (разумея м-ра Велискурта) это понятно, хотя тоже не хорошо, - но бросить свое родное дитя - это грех! как могла она?!"
Жалкая, простодушная Люси! Видно, не довелось ей читать произведений Ибсена, и не была она ознакомлена с новейшими воззрениями на законы нравственности! Если-бы она была воспитана современного этикой, она-бы назвала поступок м-с Велискурт - благородным протестом против ограничения свободы, и видела-бы в нем законное удовлетворение потребности наслаждения… Но Люси была простая, неученая девушка, с женским любящим сердцем - и верила она в святость материнской любви, как верили в нее в старину - в до-Ибсеновские времена.
Между тем, д-р Гартлей имел честь быть представленным самому профессору Гору, - что, видимо, не особенно поразило его - он даже возымел смелость выразить желание беседовать наедине с знаменитым ученым, - т. е. не в присутствии м-ра Велискурта - на что, озадаченный и раздраженный, м-р Велискурт согласился весьма не охотно. После 20-тиминутнаго совещания, доктор уехал. -
Лионель продолжал спать. В 3 часа Люси разбудила его, чтобы дать ему выпить чашку бульона. Бульон Лионелю показался особенно вкусен, и Люси, обрадованная его аппетитом, вступила с ним в разговор.
- "Что вы думаете, мистер Лионель?" начала она, "ведь, блаженный "дурачок," которого вы видели вчера, принес вам множество цветов: смотрите!" и она поднесла к его постели огромный пучок прелестных роз - красных, розовых и белых. "Мы сначала разобрать не могли, чего он хочет, но потом догадались, столько раз он повторял: - "для маленького мальчика, маленького мальчика." Чтобы сделать удовольствие бедняге, мы взяли цветы и отнесли в вашу комнату - денег он ни за что не взял. Он видел, как вас на руках несла м-с Пейн, и вообразил, что вы скончались!"
- "Неужели?" задумчиво промолвил Лионель. "И оттого он принес свои цветы!… бедный! страшное у него лицо, - но, видно, он добрый - не виноват-же он, что такая у него наружность?…" - "Конечно, не виноват," согласилась Люси. "Господу все одно, какая ни есть у нас наружность, - Он заботу имеет о том, что внутри нас".
Глубокою грустью затуманились глаза ребенка - он вспомнил о своей матери… Бог ли теперь о ней заботится - или есть только Атом, для которого все одинаково безразлично, и смерть, и грех, и горе?.. О! если бы мог он знать наверняка, что причина всего есть Бог - Бог, всесильный, всеведущий, всепрощающий, любящий и милосердый, как бы он Ему молился за свою бедную, погибшую, красавицу - маму, как просил бы Его спасти ее, и возвратить ему!.. Он не мог, однако, сосредоточиться на этих своих размышлениях - Люси мешала ему: она страшно вокруг него суетилась, собирала его вещи, укладывала их в маленький чемодан - затем его заставила встать, хотя он едва мог держаться на ногах, одела его, и, к великому его удивлению, принесла ему пальто и шляпу - в эту же самую минуту, у дверей комнаты показался сам профессор Кадмон-Гор. К удивленно Лионеля, он также был в пальто, и в руках держал свою широкую, дорожную шляпу, но всего удивительнее была та добрая, ласковая улыбка, которая освещала морщинистое лицо учёного, производя новые, еще небывалые, морщины вокруг его широкого рта.
- "Ну! воскликнул он ободряющим голосом. "Что же, лучше теперь?"
- "Да, благодарю вас," тихо ответил Лионель, "только голова еще немного кружится."
- "Это пустяки! Это скоро пройдет!" Улыбаясь во весь рот, с видимым желанием быть ласковым, профессор сказал: " Сумеете-ли влезть мне на спину?" Лионель вытаращил на него глаза, и даже улыбнулся.
- "Конечно! Но как это… Зачем?"
- "Ну, проворнее! Не заставляйте себя ждать! Влезайте, держитесь крепче! Я вас снесу в карету."
Сконфуженный, совсем растерянный от изумления, мальчик робко исполнил данное ему приказание, и таким удивительным способом спустился до самого крыльца, у которая уже было подано большое дорожное ландо. Прямо со спины профессора, Лионель был спущен в экипаж, на целую кипу мягких подушек, и укутан всевозможными теплыми пледами. Люси продолжала суетиться - поминутно совала всякую всячину в экипаж, и открыто кокетничала с кучером, не стесняясь присутствием самого профессора; кое-кто из прислуги вышел на крыльцо проводить маленькая барина - наконец, все было готово, кучер встряхнул вожжами, Люси закричала:
- "Прощайте, мистер Лионель, возвращайтесь совсем здоровые!"
Лошади тронулись - и они покатили по Коммортинской дороге; скоро оставили они далеко за собою, и Коммортин, и маленькую пристань, и все, что было Лионелю знакомо. М-р Велискурт не вышел проститься со своим маленьким сыном; хотя Лионель это приметил, но не был огорчен этим. Он теперь спокойно лежал на своих подушках, не шевелясь, и не произнося ни слова, только изредка, украдкой взглядывал на профессора, который, сидя совсем прямо, ни к чему не прислонясь, сквозь очки обозревал все его окружающее, с видом человека, которому поведана тайна мироздания, и который пустых прений о сем предмете больше допускать не намерен!..
Они уже далеко отъехали от Коммортина, когда Лионель, наконец, решился спросить:
- "А куда мы едем?"
- "В Клеверли," ответил профессор, переводя взгляд свой на маленькое, к нему обращенное личико. "Но сегодня еще не доедем, придется переночевать в Ильфракомбе."
- "А мой отец тоже будет в Клеверли?"
- "Нет, он едет в Лондон, по делу, и останется там дней десять, а мы это время пробудем в Клеверли."
- "Понимаю," чуть слышно промолвил Лионель.
Он подумал о своей матери… крупные слезы навернулись у него на глазах, и он быстро отвернулся. Он думал, что успел скрыть свое волнение от своего воспитателя, - но ошибся - профессор хорошо видел, как блеснули эти невыплаканные слезы, вызвавшие в самом тайнике его сердца, чувство, дотоле ему незнакомое… столько раз бывал он равнодушным зрителем страданий невинных животных при вивисекции, столько раз спокойно следил за предсмертными муками, им же проколотой, бедной бабочки - а теперь детское горе потрясло всю его душу, великою жалостью сказалось ей… и - кто знает - быть может, одно это мгновение открывало ему дверь в то Царство Небесное, которое он так упорно отрицал?…
Между тем, в опустелом Коммортинском доме, м-р Велискурт, запершись в своем кабинете, торопливо писал своим поверенным, извещая их о своем намерении тотчас начать дело о разводе с Еленой Велискурт, указывая на сэра Чарльза Ласселя, как на лицо, от которого надлежало требовать все нужные по этому делу справки.
Окончив это деловое сообщение, он медленно вынул из стола письмо, оставленное ему женой, и принялся внимательно перечитывать его:
- "Ухожу от вас," писала она, "без стыда, без угрызений совести. Пока я вам была верна, вы жизнь мою превращали в одну непрестанную муку! Радуюсь, что через меня будет унижена ваша гордость, что мне именно дано вас опозорить, ваше имя смешать с грязью! Вы убили во мне всякое доброе чувство, вы удалили меня от моего ребенка… Вы отняли у меня Бога… Теперь нет у меня ни стыда, ни понимания своего долга… Сэр Чарльз ненавидит вас настолько же, насколько я вас ненавижу: это главное его достоинство в моих глазах. Что он такое - я знаю, как знаете и вы… Когда вы со мной разведетесь, он на мне не женится - да, и я за него ни за что бы не вышла! Я согласилась быть его любовницей, взамен одного года наслаждения, веселья и свободы, - a затем - какова будет моя жизнь? - не знаю, и знать не хочу! Быть может, придет раскаяние, быть может - смерть - все равно! Что будет, то будет! Теперь хочу жить, я жажду наслажденья! Если что могло бы уберечь меня, это любовь моего мальчика, но вы систематически, ежедневно воздвигали преграды между ею и мною… Однако, ведь, было время, когда я вас любила… вас\… до чего смешно мне вспоминать теперь это свое безумие!
"Помните! Лионель не даром мой сын - он унаследует мое чувство к вам - рано или поздно, он вырвется из ваших рук - и тогда - есть ли Бог, или нет Бога - вы пожнете все те проклятия, которые вы так обильно посеяли! Эти проклятия да вознаградят вас за все ваши заботы о вашей бывшей жене Елене."
Еще и еще перечитывать м-р Велискурт эти слова., они выступали перед ним точно писанные огнем… "Рано или поздно и он вырвется из ваших рук." Слова эти звучали, как грозное предсказание…
- "Нет, нет!" громко произнес он, вставая со своего места и запрятывая письмо в потаенный ящик бюро. - "Она пусть убирается, куда знает! Пусть идет по пути всех, ей подобных, тварей! Пусть она смешается с уличной грязью, и будете забыта! Но мальчик - мой! Он от меня не уйдет! Из него я сделаю, что хочу!"
Глава XII