Пока оставалась с ним добрая Люси, он делал вид, что кушает охотно, но как скоро она ушла, он, не допив чаю, встал из-за стола и вернулся к своему излюбленному месту, у окна, и, снова погрузившись в свои невесёлые думы, просидел неподвижно, пока солнце скрылось и затеплились звезды на темном небе. Когда он закрывал свое окно, перед тем чтобы ложиться спать, из соседней- рощи до него донесся жалобный крик совы. "Какой печальный это звук" подумал он. "Быть может, она, как я, недоумевает, для чего она создана - быть может, и она тоже находить, что атом - безжалостный!"
Глава IX
Не смотря на свою усталость, Лионель в эту ночь долго не мог заснуть - что-то в голове у него так странно и мерно билось, не давая ему покоя… и чудилось ему, что там ходить точно маленькое мельничное колесо, которое непрерывно вращаясь, при каждом обороте, выбрасывает частицы его же познаний - частицы истории, географии, грамматики, латыни… и он принимался размышлять - к чему же это - что из всего этого выйдет - соберутся ли когда эти частицы в определенное целое?… Затем мысль его останавливалась на тех исторических событиях, которые более других запечатлелись в его памяти; он вспоминал, сколько было перенесено страданий, мучений, пыток ради "веры", - сколько людей за нее положили жизнь свою - "и все это совершенно напрасно," думал он, "теперь, ведь, весь ученый мир дошел до полного отрицания всякой веры… и как, однако, глупо, что Ричард Львиное сердце так много суетился о Гробе Господнем - когда всеми учеными теперь дознано, что Сам Христос был не что иное, как "миф," и что поэтому никакого Гроба Господня и быть не могло… и какой простодушный, даже невежественный король, был этот храбрый Ричард, со своею беспрестанной клятвой "Par la splendeur de Dieu"! … видно, он даже и не подозревал, что все сотворено бессмысленным атомом, в котором никакой "splendeur" быть не может."… И мало-по-малу, незаметно для него самого: Ричард Львиное сердце, и splendeur de Dieu, и атом, и Жасмина Дейль, и частицы географии, и некрасивое лицо профессора Кадмон-Гора, как-то странно превращенное в ужасное лицо "деревенского дурачка" - все это слилось и смесилось в какую-то чудовищную путаницу… Обороты колеса стали реже, медленнее… оно перестало молоть… - и мальчик заснул тем тяжелым, мертвенным сном, который наводить нравственное изнеможете. Он спал так крепко, что чей-то голос, звавший его по имени: "Лиля! Лиля!", прозвучал в его сознании лишь тем тусклым, далеким звуком, которым звучать голоса в сновидениях - и разбудить его не мог. Много раз голос звал его - наконец, он очнулся и, протирая глаза, отяжелевшие от сна, увидел с невыразимым ужасом, что, наклонившись над самым его изголовьем, стоить - кто-то… В комнате было темно, только один косой луч месяца тускло отражался на стене - и, прежде нежели Лионель успел, при помощи его, разглядеть таинственного посетителя, нарушившего его покой - чьи-то нежные руки обвились вокруг его шеи, чей-то нежный голос прошептал:
- "Лиля, мой Лиля! как же я тебя испугала! Дитя ты мое дорогое - разве ты не знаешь меня?…"
- "Мама!" трепетно произнеся, мальчик, и в порыве радости и удивления вскочил с постельки и бросился к ней. "Милая, какая же ты хорошая, что пришла ко мне! Сказала-ли тебе Люси, что я не хотел ложиться до твоего возвращения?"
- "Нет, Люси мне ничего не говорила," ответила м-с Велискурт. "Бедный мой мальчик, какой же ты сталь худенький - одни косточки… не простудись, дитя ты мое дорогое, дай, я тебя покрою."
И, прижимая его к себе, она укутала его в свою меховую мантилью, которую не успела с себя сбросить, входя в комнату. "Ну,.теперь, милый, сиди смирно и внимательно выслушай меня."
Лионель чувствовал себя неизъяснимо счастливым… он смутно сознавал, что было что-то загадочное в этом странном ночном посещении, но это его не смущало - в эту минуту радость его была совершенная…
- "Какой же ты маленький," заметила она, нежно ему улыбаясь. "В ночной рубашечке ты точно еще малыш, - тот самый крохотный малыш, которого я на руках нянчила, которым так гордилась… Лиля," - продолжала она, понижая голос и говоря отрывисто и торопливо: " я уезжаю, милый - на время… в гости… с одним другом, который хочет, чтобы я была счастлива… На мою долю, Лиля, выпало счастья немного… Твой отец - человек замечательного ума и замечательной добродетели… и в том и в другом я ему не пара - оттого жить с ним подчас бывает мне очень уж тяжко… Он не хочет, чтобы я пела, чтобы я была весела, точно так, как не хочет, чтобы ты весело играл с другими мальчиками… Но, ты еще маленький, тебе еще рано - жить полною жизнью - когда-нибудь узнаешь, что это значит… еще узнаешь, в свое время, что когда люди очень тоскуют и с тоски готовы даже руки на себя наложить, доктора, чтобы спасти их, настаивают на перемене впечатлений, на перемене обстановки… видишь-ли, Лиля - вот это и нужно теперь - мне… добродетельные люди, как отец твой, в перемене впечатлений, никогда не нуждаются - но я не добродетельная… и я жажду, я…"
Он не дал ей досказать, он встрепенулся точно ужаленная птичка, больно стало ему от последних слов ее.
- "О! мама, ты хорошая!" воскликнул он.
- "Нет, нет, Лиля, - я хочу, чтобы ты знал, что ничего хорошего во мне нет… я дурная, бессердечная, пустая женщина… я никого не люблю… да, да, никого!… даже свое дитя родное, никогда не любила и любить не буду…"
Голос ее задрожал - и оборвался… она прильнула к нему и, осыпая его жгучими, страстными поцелуями, крепко, судорожно прижимала к себе… В эту самую минуту, месяц выплыл из-за туч и вдруг осветил ее. Лионель увидел, как страшно она была бледна, как дико глядели большие глаза ее - он не смел пошевельнуться, не смел выговорить слова - он чувствовал, что что-то ужасное должно совершиться, его сердце порывисто забилось, и он весь задрожал.
- "Холодно тебе, мой родной?" тихо спросила она, все не выпуская его из своих объятий. Она снова стала прикрывать его полою своей меховой мантильи и нежным голосом приговаривала: "вот так, вот так, моя крошка, так будет лучше, будет хорошо… А теперь, дай мне докончить. Ты знаешь, Лиля, когда ты был маленький, ты был совсем мой - оттого тогда жилось мне радостно. Сама-то я была почти что ребенок, когда ты родился - все мечты мои были радужные - такие светлые! И как я мечтать любила о будущности своего малыша! И малыш мой был такой прелестный - пухленький, розовенький, веселый, превеселый! Как я гордилась им, как всех ревновала к нему! Ничья рука, кроме моей, не прикасалась к нему - я и мысли допустить не могла, чтобы наемная, чужая женщина ходила за моим мальчиком… Вот, когда начал ты говорить, я решила, что долго, долго не буду ничему учить тебя, что подожду, пока ты совсем подрастёшь, совсем окрепнешь - мни самой хотелось веселиться и радоваться - хотелось, чтобы и мой мальчик весь день резвился и играл. Но отец твой решил иначе: мне веселиться он запретил, из тебя - задумал сделать учёного… И так, мало-по-малу, отняли у меня моего ребенка… Сначала, я по нему тосковала; мучилась, видя, как он, изо дня в день, становится все бледнее и грустнее - a затем я поняла, что изменить я ничего не могу, и - мни стало все равно… а вот теперь я уже совсем равнодушна, потому что ты вырос большой, Лиля, и я сознаю, что я тебе совсем не нужна. Всякое мое вмешательство в дело твоего воспитания только раздражает твоего отца - здесь я чувствую себя лишней и оттого решилась уехать… в гости - хочу хоть не много развлечь себя… И сегодня я бы уже не возвращалась домой, но не могла же я не проститься со своим мальчиком! О нет! это было бы выше моих сил!"… Снова голос ее оборвался и слезы, крупные, жгучие слезы, одна за другой, закапали из ее лучистых глаз на кудрявую головку Лионеля.
- "Мама, милая, неужели ты уедешь теперь ночью"! жалобно промолвил он. "Мама, разве ты ехать непременно должна?"
- "Да, должна," как-то томно улыбаясь сквозь слезы, ответила она. "Я хочу хоть раз в своей жизни испытать, что такое счастье - и будет оно - мое! Я хочу, как ты в тот раз, Лиля, устроить себе праздник - долгий, светлый день, без уроков и без наставников!"
- "О! мама, возьми же и меня с собой! Я так люблю тебя!"
- "Ты так любишь меня?… и за что, бедный мой мальчик? Меня любить не надо, Лиля!… Завтра отец твой объяснит тебе, почему…"
С минуту она помолчала, и, вынув из кармана маленький сверток, продолжала тихим голосом:
- "Лиля, вот это, я хочу, чтобы ты сберег пока… пока - я вернусь… это единственно, что осталось у меня на память от моего малыша. Я уже сказывала тебе, что я очень гордилась своим мальчиком - вот, казалось мне, что во всем Лондоне, не найти ленты достаточно изящной, чтобы сделать кушак на его белые платьица, и я заказала эту ленту во Франции по особому рисунку, - видишь, она светло-голубая, а по голубому полю вьются ветки белого жасмина. Я положу ее к тебе под подушку, а завтра поутру ты спрячь ее, чтоб отец твой ее не увидал. Не хочу ее брать с собою туда, куда я еду… мне было бы больно смотреть на нее - там…"
Она вздрогнула… и еще крепче прижала его к себе и, взяв его на руки, точно был он снова тот малыш, которого только что поминала, она бережно приподняла его и положила назад в его кроватку, нежно приговаривая:
- "Ложись, моя крошка, ложись в мягкое, пуховое гнездышко!"
С томительной тоской, как-то жадно глядела она на его бледное личико, которое при лунном свете казалось еще бледнее, и вдруг трепетно промолвила:
- "Что это такое? О! Лиля, Лиля, ты теперь походишь на мертвое дитя… Мое сокровище - мое мертвое дитя!
И громко зарыдав, она упала на колени… Долго, долго она так рыдала, точно надрывалось ее сердце… Чуткая душа Лионеля вся исстрадалась… и казалось ему, что во сто раз легче было бы ему сейчас умереть, нежели дальше видеть такое страдание…
- "Не плачь, мама. О! не плачь так - милая!" наконец чуть слышно промолвил он дрожащим, умоляющим голосом.
Она быстро приподняла голову, торопливо утерла слезы, и нервно засмеялась.
- "Не буду, не буду, милый," сказала она, "сама не понимаю, чего это я расплакалась - я ведь счастлива, совсем, совсем счастлива! У меня будет праздник, чудный праздник - а там - что бы ни случилось, мне все равно! Прежде я бы этого не сказала, но меня научили другому - и теперь, все на свете мне ни почем!…"
Привычным, кокетливым движением она оправила бархатную шапочку, которая сбилась с вьющихся волос ее. Что-то зловещее блеснуло в чарующих глазах ее - и Лионель, взглянув на нее, инстинктивно понял, что надо ее спасти от какого-то, ему неведомого, зла…
- "Не уезжай, мама - останься хоть до завтра, не покидай меня," умолял он, протягивая к ней свои исхудалые ручки.
- "Милый, если было бы у меня сердце, я бы тебя не покинула… но нет его!… Пойми - ни клочочка от него не осталось! Помни это и не жалей меня. Легче живется тем, у кого сердца нет. А когда-то было оно у меня… сердце пылкое, горячее, доброе - полное нежности, любви и веры… да, веры, Лиля. Было время, когда мама твоя была до того глупа, и так мало развита, что верила - в Бога! Ты знаешь, до чего отец твой негодует на тех, кто в Бога верит - он скоро отучил меня от этой нелепости, - а в замен - он ничего не дал мне!… Страшно подумать, во что жизнь превращается, когда нет в ней ни цели, ни надежды, когда единственным двигателем является - приличие. Но довольно, - бедный мальчик, ты понять меня не можешь, - я заговорила с тобой, как с взрослым, а ты еще малое дитя… Пора. Прощай же, милый. Люби меня сегодня, люби до завтрашнего утра - мне отрадно будет думать, что ты еще любишь меня. Прощай!"
Он обеими руками ухватил ее за шею, жалобно повторяя:
- "Милая, родная, не уезжай!"
- "Не могу, Лиля - я бы сошла с ума, если бы теперь осталась, я до того устала - устала до смерти!… Мое сокровище, моя крошка дорогая, мой мальчик, не удерживай ты меня, забудь меня… не могу я больше терпеть!…"
И как-то грубо она от себя его оттолкнула. С недоумением он грустно посмотрел на нее и спросил:
- "Отчего ты рассердилась, мама, разве я сделал тебе больно?"
- "Да, да, ты мне сделал больно," - и чудные ее глаза, сияя как звезды в полу-мраке, точно улыбнулись ему, - "твои пальчики нечаянно дернули меня за волосы, a мне почуялось, что они сердце мое сжали до боли… Только сердца-то у меня, ведь, нет… Чу! что это!"
Послышался стук колес подъезжавшего экипажа, - она вслушивалась в него, и какое-то трепетное ожидание выражалось на ее лице.
- "Ты читал о французской революции, Лиля? Конечно, читал, чего-то ты не знаешь, бедный мальчик… ну, помнишь, как посылали за приговоренными к смерти, чтобы везти их на казнь - вот так-то теперь посылают за мной - -и я иду на казнь, - иду добровольно, не по принужденно!"
- "Нет, не пойдешь, не пойдешь, я не пущу тебя!" в ужасе и исступлении закричал Лионель, вскакивая с постели.
Мгновенно красивое лицо ее точно преобразилось - тень чего-то недоброго пробежала по нему.
- "Дерзкий мальчик," сказала она резко и холодно, - "ложись сейчас и спи, - а то буду жалеть, что пришла проститься с тобой."
Он тихо от неё отвернулся и спрятал лицо свое в подушки, чтобы не видеть выражения этих удивительных глаз, в которых была сокрыта целая бездна и нежности и злобы - и сразу вернулось давно ему знакомое удручающее сознание, что для неё он был меньше, чем - ничего…
- "Лиля, я не хотела обидеть тебя," тихо сказала она, наклоняясь над ним и нежно проводя рукой по его волосам. "Прости меня! Поцелуй меня, милый!"
Он молча обнял ее.
- "Лиля, если было бы у меня сердце, оно теперь бы разбилось…" шёпотом проговорила она. "Прощай, мое дитя! прощай, мой малыш! Люби меня до завтра!…"
Она от него вырвалась, и прежде нежели он успел опомниться - исчезла… С минуту он лежал, не шевелясь, затаив дыхание, затем вскочил, и босой, в одной рубашке бросился к выходу: - на верхней площадке лестницы он остановился, испуганно озираясь кругом: везде было темно, все было тихо.
- "Мама!" стал звать он вполголоса. Дверь где-то скрипнула и затем закрылась…
- "Мама!"
Ответа не было. Он стоял неподвижно, прислушиваясь к каждому звуку с болезненным, нервным напряжением: - вдруг до него явственно донесся стук колес, быстро удалявшихся по направленно Коммортина - мигом он бросился назад в свою комнату, широко распахнул окно и высунулся из него. Месяц высоко стоял на небе, - было видно почти, как днем, - каждый предмете выступал резко обрисованный, - но нигде не было и следа живой души… Он поднял глаза к ясному небу. Прямо против него, не тускнея от яркого света месяца, одна чудная звезда светло горела - точно лампада, зажженная в каком-то небесном храме. Совы жалобно между собою перекликались; летучие мыши - неслышно носились между ветвями деревьев - верхушки их чуть-чуть начинали колыхаться от набегавшего с моря ветерка. - Каким-то могильным холодом обдало душу бедного ребенка… и снова отчаянный, жалобный вопль вырвался у него. -
- "Мама! О, моя мама!…" Слезы неудержимо хлынули у него из глаз - он ощупью добрался до своей кроватки, бросился на нее, громко рыдая, и, рыдая, наконец, заснул.
Глава X
На другое утро Лионель встал в свое время - он был бледнее обыкновенная и еще молчаливее, но он так привык таить в себе все ощущения свои, что и теперь не было у него ни потребности, ни желания кому-нибудь поведать, что перестрадал он в эту тяжкую ночь. Тут вошла к нему Люси, и, поставив перед ним поднос с чаем, как-то торопливо проговорила:
- "Ваша маменька вчера ночью вернулась домой и ночью же снова уехала - м-р Лионель, что вы об этом скажете?"
Он лишь ответил усталым голосом:
- "Ничего не скажу. Что мне говорить? Это до меня не касается."
Люси недоумевала - сказать ли ему то, что все в доме верно подозревали, о чем уже судила и рядила вся деревня? "Нет, не могу.." решила она про себя - "не могу огорчать его. Да, пожалуй, он и не поймет - бедняжка, уроки свои ему еще надо доучивать, это только смутит его - к тому же - не долго оставаться ему в неведении…
- "Я полагаю," сказала она, - "что ваш папенька и профессор вернутся с первым Линтонским дилижансом."
- "Да, вероятно", равнодушно ответил Лионель.
- Я терпеть не могу Линтона! "продолжала Люси, "по-моему, это - противная, сырая деревушка, ни малейших в ней удобств. И чего ею так восхищаются, понять не могу! Она остановилась, и вдруг прибавила, бессознательно поддаваясь тому, чем было поглощено все ее внимание:
- "А ваша маменька, вед, оставила папеньке письмо - оно лежит на письменном столе у него в кабинете."
Лионель промолчал, делая вид, что очень занят своим завтраком. Люси, постояв с минуту, поняла, что мальчик не расположен к разговору, и вышла из комнаты.
Действительно, в эту минуту даже присутствие доброй Люси было ему в тягость - ему хотелось остаться одному с теми мыслями, в которых он не успел еще разобраться. Таинственное ночное посещение матери, ее странные слова, ее слезы, страстные поцелуи - все это, теперь, при дневном свете, точно отошло в область снов и видений… и если бы не голубая лента, спрятанная под его подушкой, он не мог бы поверить в действительность того, что, с такою болью, припоминалось ему… Он смутно предчувствовал, что в разгадке тайны этой страшной ночи сокрыто что-то ужасное… и это что-то влечет за собою неминуемое для него горе; он боялся себе выяснить - какое именно это могло быть горе… Чтобы отвлечь мысль от самого себя, он с каким-то остервенением ухватился за свои занятия. Писал, переводил, углублялся в решение самых трудных математических задач, доводя свой детский ум до крайних пределов болезненного напряжения - пока не затрубила знакомая ему труба Линтонского дилижанса. Из своего окна он видел, как дилижанс, грузно покачиваясь со стороны в сторону, подкатил к Коммортинскому постоялому двору, и как вышли из него м-р Велискурт и профессор. С них Лионель не сводил глаз: вот, подошли они оба к воротам, вошли в сад - подходят все ближе и ближе - сейчас войдут в дом… и с замиранием сердца он вдруг понял - что минута настала - что сейчас он должен все узнать… Раздался неистовый звонок у подъезда - Лионель вздрогнул и ждал… затем раздался голос его отца.
- "Лионель, Лионель!" кричал он, задыхаясь от бешенства. "Куда девался этот мальчишка, сбежал как бродяга - а мать его сбежала как…
Он не успел докончить начатую фразу. Лионель уже стоял перед ним.
- "Я здесь", проговорил он голосом, дрожащим от страха - он был убежден, что отец его внезапно лишился рассудка… Багровея от бешенства, м-р Велискурт так страшно скалил зубы, так зверски таращил глаза, что наводил непритворный ужас на маленького своего сына, при виде которого лицо его приняло еще более зверское выражение. Злобно сдвинув брови, он произнес хриплым голосом:
- "О, вы здесь! Видели вы" - тут он остановился, с трудом переводя дыхание… - "видели вы вчера свою мать?"
- "Да," чуть слышно отвечал мальчик, "я ее видел нынче. Я уже спал, когда она ко мне пришла, она меня разбудила и простилась со мною."
- "Простилась, и только?… что там еще происходило между вами?… Ну, скорее договаривайте", кричал в исступлении м-р Велискурт.