Гуманитарка
В конце первой и в начале второй чеченской стало модным пиарходом возить в Чечню гуманитарную помощь. Перед каждым праздником в расположение воинских частей в Чечне прилетали высокие чины из правительств и администраций областей и краёв, вожди политических партий, чаше всего с недорогими наборами, состоящими из конфет, сигарет, какими то бытовыми и ненужными на войне мелочами.
Бывает завозили и дефицитные товары, фирменные бритвенные принадлежности, спортивные костюмы, майки, футболки… Но никто из солдат и окопных офицеров этого добра не видел. Гуманитарка странным образом уже через несколько дней оказывалась на рынке.
Зато однажды привезли несколько коробок презервативов. Могли привезти женские прокладки. Но им быстро нашли применение. Нарезали стелек в сапоги. С Олвейз-классик, ногам сразу стало значительно веселее, сухо и комфортно. В презервативы же заворачивали запас спичек НЗ, так на всякий случай, мало ли чего. Не помню случая, когда они применялись по назначению.
Действо раздачи подарков снималось на плёнку, потом транслировалось по телевидению. Политические дивиденды естественно зачислялись тем, кто чаще других мелькал на экранах телевизоров.
Но была и другая гуманитарная помощь. Собирали ее люди, знающие солдатский быт, не первый раз ездившие с такой миссией в Чечню. Поэтому и грузили в машины не конфеты с пряниками, а дрова, шерстяные носки, берцы, теплые свитера, камуфляж, одеяла. Без пряников на войне прожить можно, а вот без свитера и тёплого одеяла в Чечне зимой не сладко. Чаше всего такую помощь организовывали ветеранские организации, простые жители Ставрополья и конечно же казаки - терские, кубанские, донские.
Колонна из трёх камазов с гуманитарной помощью ждала нас у правления казачьего общества. В камазах дрова, мука, макароны, тёплые вещи. Всё это собрали казаки-терцы, руководители ещё работающих предприятий и просто жители городов и станиц Ставрополья.
Во дворе правления дымится полевая кухня.
Мы сидим за столом с атаманом, ему лет шестьдесят. Настоящий казак с вислыми усами, житейски мудрый и слегка пьяный. На столе немудрёная мужская закуска сало, солёные огурцы, варёная картошка.
- Эх хлопцы, хлопцы! Да разве же нам жалко собрать для вас подарки? У каждого в Чечне брат, муж, или сын воюет. Последнее отдадим, всё что надо соберём хоть перчатки, хоть шоколад. Но уйдёт ли она дальше Ханкалы? Вот в чём большой вопрос.
Атаман в сердцах бьёт по столу кулаком.
- Вы мне лучше вот на какой вопрос ответьте. Почему власть не переселяет братов наших из Чечни в Россию? Вот на прошлой неделе в Ищерской казака убили прямо во дворе дома. Четверо малолетних детей осталось. В Наурской и Шелковском районе русских осталось тысяч десять, не больше. А это ведь наша казачья земля. Наши деды-прадеды её для России отвоёвывали.
Мы говорим всю ночь: о казаках и русских людях, которых Россия бросила в Чечне, о том как как людей на Ставрополье воровали как скот, О "боевых", которые не платят, о штабах и зловонной плесени под названием Ханкала.
Утром, чуть свет отправляемся в дорогу. Натягиваем поверх бушлатов разгрузки с магазинами, гранатами, выстрелами к подствольнику. Зябко ёжимся от утреннего холода и торопливо лезем в воняющее машинным маслом чрево машин. Покидаемый город кажется чужим. Было буднично, тоскливо и тихо. Пустынные улицы, серые дома, грязный асфальт. Редкие прохожие провожают колонну глазами и какая-то пожилая женщина крестит отъезжающие машины замёрзшими пальцами. Часа через три, наша колонна, медленно огибая бетонные блоки, подтягивается к металлическому шлагбауму, за которым бетонные блоки, мешки песком, дымящаяся солдатская кухня и стволы пулемётов, нацелившие свои жала на нас. Я перемещаюсь в пространстве и времени по маршруту Россия-Чечня и ощущениям, мир-война.
- Приехали бля-яяя! Акбар спецназ!
Кричит высунувшийся из люка Келлер.
На блоке несут службу минводские менты. Женьку уже знают, к тому же милиционерам приятно, что их назвали спецназом, поэтому процедура досмотра сведена к минимуму. Машины не глушим. Соскочив на землю, по команде Келлера пристёгиваем к автоматам рожки.
Вижу как Женька отвернувшись сторону, крестится.
Повторяю вслед за ним:
- Ну здравствуй, моя любовь и боль моя.
Моя проклятая Чечня!
Привет, Чечня
Мы умыты слезами,
Пусть всевышний решает
Что потом будет с нами.
Под гитару
В спальном кубрике дребезжит гитара, слышатся невнятные голоса. Я осторожно тяну на себя скрипучую дверь. Из проёма тянет устоявшимся и затхлым запахом солдатских портянок, сигаретного дыма, ружейного масла.
Я вовремя. У Степаныча день рождения.
В освещённой комнате на кроватях сидят все наши, нет только Пса и Зайца, они дежурят на крыше.
Прибный держит в руках здоровенную цыганскую иглу. У него вид человека, который собирается сделать что то важное. На табуретке перед ним сидит Олег, снайпер. Это он три дня назад снял двоих чехов. Олег в тапочках на босу ногу и спортивных штанах. О принадлежности к армии, говорит только наброшенная на голое тело рваная разгрузка. Левая бровь его разбита, глаз закрывает огромный синяк.
- Степаныч, ты что, оперировать собрался?
- Ну да. Только вот сейчас обезболивающее дам, и начнём.
- А ты можешь?
- А чего тут уметь? Проще чем носки штопать. Процедура простая: прихватил края раны, немножко оттянул, да и прокалывай снизу вверх. Сделал стежок, зафиксировал узлом, ещё стежок-узел. Недельки через три-четыре всё заживёт как на собаке.
- Давайте анестезию.
Олегу протягивают стакан. Пока он пьёт, Степаныч, водкой моет руки, потом опускает в стакан иглу с леской.
- Вот блин, жизнь наступила, водкой руки моем!
Пока идёт операция мне коротко рассказывают, что произошло.
После убийства двух человек, Олегу ночью рвануло крышу. Сначала трясся как осиновый лист, потом бросился к ящику с гранатами. Повезло, что никто не спал, вязали его всем отделением. Успокоился Олег только лишь после того как Степаныч отправил его в нокаут. Такое бывает. Людей убивать нелегко.
- Ну всё, теперь к нашему шалашу - распоряжается Прибный. Олег, а ты лежи, у тебя постельный режим. Все остальные, к столу.
На стол ставят тарелку с солёными огурцами, нарезанное сало, хлеб, какую-то бледно зелёную капусту.
Продолжая прерванный разговор, Прибный поднимает стакан:
- Давайте за нас, за тех, на ком держится Россия. Армия - ее последняя надежда Все воруют и жульничают, каждый стремится набить свои карманы. А мы воюем за страну, за нашу Россию и нам не нужно ничего, только лишь, чтобы нас уважали. Запомните, что после возвращения домой, у каждого третьего из вас опустятся руки, потому что не останется сил, чтобы что-то доказывать. Но каждый четвертый не успокоится на этой войне и будет рваться воевать… И поедет на вторую войну, третью, пятую…
А каждый шестой ударится в религию, потому что не сможет спокойно жить, после того, что видел и пережил. И только один из восьми придёт в орденах, и ему скажут: "Герой!"
Каждый 20-й будет беспробудно пить, 30-й - сядет на иглу, 100-й - попадёт в зону, каждый 300-й вернулся без рук или ног…
И каждый, заметьте каждый, больше всего будет бояться, что ему скажут, его солдатский подвиг был никому не нужен. У меня в прошлую войну в отряде сержант был, Саша Королёв. Он у меня снайперил и за геройство орден Мужества получил. Приехал домой, а жена его дураком назвала. Дескать другие деньги делают, машины. Квартиры покупают, жёнам золото и брильянты дарят. А ты мол, железяку на грудь нацепил как мальчик. В детстве в войну не наигрался.
Сашка не выдержал, пошёл в гараж и там застрелился. Так что давайте за то чтобы Родина нас не забыла.
Выпили по первой. Закусили. Степаныч потянулся за гитарой:
Жаль подмога не пришла,
подкрепленье не прислали
нас осталось только два,
нас с тобою нае-е-бали.
В буржуйке горит огонь, потрескивают угли. На душе становится тепло. Если закрыть глаза, можно представить, что я у мамы, в деревне. Машка возится с куклами. Нет никакой Чечни, нет войны, нет ….. Наливают по второй.
Все братушки полегли
и с патронами напрягно,
но мы держим рубежи
и сражаемся отва-а-а-жно.
Пушка сдохла, всё пиздец!
Больше нечем отбиваться
Жаль подмога не пришла,
подкрепленье не прислали,
что ж, обычные дела,
нас с тобою нае-е-е-бали….
Кто-то спрашивает:
- Степаныч, а ты чего боишься?
Прибный, ставит гитару на пол. Долго смотрит куда-то в угол.
- Плена боюсь, хлопцы, позора. К пленным у нас всегда относились, как к скоту. Мне отец рассказывал, он в Великую отечественную повоевать успел. И тогда, и сейчас, пленных - за людей не не считали и не считают. В первую войну мы солдатика одного вызволяли. Пошел в село один, его и выкрали. Я сам в село ходил, со стариками договаривался. Как договаривался? Вывел танк, навел ствол пушки на дома и сказал:
- К вечеру солдата не будет, расхерачу всё к ебене матери.
Вернули. А утром комбриг строит бригаду… Выводят этого солдата, и комбриг начинает его чморить - трус, предатель, расстрелять тебя мало. Я, тогда еле сдержался. Пацан такое пережил, а его к стенке поставить обещают. В общем морально сломали парня. А случалось и такое, что и покалечить по пьяни могли.
А это самое страшное на войне, это когда бьют свои.
Поэтому я себе слово дал, в плен не пойду. Давайте выпьем за то, чтобы нас это не коснулось.
Выпили. Шарипов толкает меня ногой:
- А у меня в кармане на этот случай всегда эфочка лежит. Хорошая такая, эфочка, ручная.
Все захмелели, завязался разговор. Гизатулин рассказывает о новом снайпере.
- Приходит ко мне, весь такой военный, типа рейнджер. Говорит возьми к себе, я снайпер.
Ромка прыскал от смеха.
- Я смотрю, блядь, ну какой он, на хер, снайпер, в корову наверное с десяти метров не попадёт. Спрашиваю, какое оружие знаешь? С чем работал?
- С СВД-2.
Приношу ему винтовку, говорю, стреляй. Вижу не стрелок, первый раз в жизни ружьё держит, максимум второй. Но берёт уверенно, можно сказать даже деловито, целится. Гизатулин весь красный, говорил сквозь слезы и смех. Я такой наглости отродясь не видел, такой деловой, ни один мускул на лице не дрогнет. Спрашиваю:
- Раньше стрелял?
А он мне
- Стрелял! - говорит. Ромка протирал глаза, вытирал сопли и снова закатывался
- Попадал?
- Пока нет. Но попаду.
- Ну как такого не взять? Это же чудо…А в бою отличился, двух чехов снял. Степаныч сказал, что будет ходатайствовать о награждении.
Просмеялись. Степаныч встал со своего места. Все замолчали.
- Я входил в Грозный пять лет назад, в декабре 94-го, у меня на глазах умирали наши пацаны. Срочники, дети вчерашние! Танки как свечки горели. А вся страна тогда встречала Новый год. Пили шампанское, желали друг другу счастья…
Потом, уже в январе, когда подмога подошла, стали ребят собирать. Трупы валили в кучу, как мешки с картошкой. Многим некуда было даже бирки прикрепить, ни рук, ни ног. Номера писали йодом или зелёнкой… Там где написать было можно.
И я пообещал сам себе, что помнить буду помнить это всегда… Давайте третий тост, за них, за всех. За Серёгу Манаенко, Володю Извекова, Женю Магера.
За ребят с Сибири, Кубани, Дона, Рязани. За русских солдат, погибших в Чечне!
Не чокаясь выпили за погибших. С минуту Степаныч молчал, что-то обдумывая. Затем сказал.
- Водку в сейф. Всем отдыхать, завтра работа.
Укрывшись бушлатом я закрываю глаза. Пытаюсь увидеть в темноте себя, через год, пять, десять…Что со мной будет завтра? Кто я в этом мире сейчас и что я делаю здесь? В этом промокшем дождями, холодном и враждебном краю. И бьётся в висок одна и та же строчка из песни:
"что ж, обычные дела, нас с тобою нае-е-е-бали….
Надо не забыть подшить к бушлату карманчик для гранаты. Очень хороший аргумент в споре.
Праздник закончился…
Награда
Из комендатуры приходит Степаныч. Долго смотрит на нас, говорит
- Военному коменданту звонили из Ханкалы, приказали подготовить наградные документы на Дронова. К Мужеству!..
- Да ну? Хотели же Олега к ордену?
- А Дронова за что? Какие подвиги?..
- Там! - Степаныч показывает на потолок - Телевизор тоже смотрят и лучше нас знают, кто более достоин. Товарищ майор перед камерой смотрелся очень мужественно. К тому же боевиков победил!
Начальство уже подготовило представление. Я читал: "За проявленные героизм и самоотверженность.
Ребята ропщут.
- А нам Степаныч, видать, не судьба награды носить. Не заслужили!
Степаныч улыбается:
- Не за награды воюем, хлопцы. За идею. За державу!
Через три недели ротный надраил берцы, нацепил новый камуфляж и укатил в Ханкалу. Вернулся довольный. С орденом.
Олег
Олегу дали десять суток отпуска, он получил боевые и укатил в Моздок. Но через десять дней он не вернулся, не вернулся и через двенадцать. Русские, жившие на станции рассказали, что несколько дней назад видели какого-то контрактника без оружия, который остановил жигули.
Олега нашли в лесочке местные. Когда мы примчались туда на двух БТРах, он лежал на животе, со связанными сзади руками. На руках были отрезаны пальцы, отсутствовало ухо, на лице застыла мука. Ухо у Олега было отрезано при жизни, потому что лицо было в крови. Тело накрыли плащ-палаткой, из под серого брезента торчали ступни в носках. У Олега были хорошие берцы. Сняли. Наверное перед тем как убить. Или после?..
- Суки-ииии!
Когда Олега несли к машине, его ступни качались в такт нашим шагам.
Упокой, Господи, души рабов Твоих за Отечество на Чеченской войне живот свой положивших.
Клок
Вместо Олега к нам перевели бойца из первого взвода. Ему лет тридцать. Невысокого роста, худощавый, с довольно длинными руками и короткими кривоватыми ногами.
Меня раздражает его маленький рост, редкие волоски на небритом подбородке, напускная весёлость.
Как оказалось не меня одного. Шашорин вполголоса ворчит.
- Блин, как же ему бабы то дают? Он же скользкий как улитка.
Новенький услышал. С улыбочкой повернулся вполоборота.
- Ну ты то не баба! Чего беспокоишься напрасно?
Посрамлённый Шашорин отворачивается к стене. Новенького зовут Андрей Клоков. Значит - Клок. Он тут же задружил с Ромкой Гизатулиным. О чём то с ним шушукался, подарил свою новенькую разгрузку.
Дня через три Клок отличился, застрелил Прапора. Прапор это это не человек, собака. После бомбёжек и пожаров в Чечне многие из них оказались на улице. Питались на помойках, жрали мышей, лягушек. Говорили даже, что ели и человечину. Прапору удалось прибиться к людям. Крутился при солдатской кухне. Хороший был пёс, не злой, не агрессивный. Кто то раньше облил его кипятком. По всей спине тянулся шрам от ожога, похожий на погон. Потому его и назвали - Прапором.
Вот его Клок и убил. Опробовал винтовку.
Пёс вытянув лапы лежал на земле в луже крови. На спине чернел старый шрам.
Пришёл Прибный. Спросил:
- Зачем?
- Так чеченской же породы, Степаныч? Чего их жалеть.
Прибный сплюнул.
- Креста на тебе нет. Тварь безвинную не пощадил.
С Клоковым перестали разговаривать. Вечером в кубрике Ромка бросил ему подаренную разгрузку.
- Дать бы тебе в едало, тварь!
Вечером поспорили, что будет делать Клок. Попросит прощения или сбежит?
Чеченец
Прошло несколько дней. Тело Олега отправили в Моздок, на холодильник. Уже оттуда его должны были отправить родителям. Мы несли службу, случившееся потихонечку забывалось.
Ничего не забыл только Прибный. Он несколько раз ездил на станцию, о чём то говорил с местными.
Однажды ночью я проснулся от толчка. У кровати стоял Игорь.
- Вставай - коротко сказал он.
- Поедешь с нами. Я быстро оделся. Натянул на бушлат разгрузку с магазинами. Сунул в карман пару гранат.
- Куда?
- Сейчас увидишь.
Ребята уже сидят в броне Першинг, Пёс, Заяц, Клок.
Моросил мелкий холодный дождь. Из невесомого серого марева, прикрывавшего неспешное отступление февральской ночи, сбоку от дороги показалось серое приземистое здание бывшего коровника. Тусклый жёлтый комочек ещё холодного солнца едва продавливал ватные клубы зависшей в воздухе влаги, медленно обрисовывая желтое поле, перепаханное танковыми гусеницами.
- Машину замаскировать, чтобы не было видно с дороги. Выпейте чаю, согрейтесь. Водки не дам, вы нужны в здравом уме.
Пока мы обжигаясь глотали горячий чай, Степаныч излагает свою пропозицию.
- Ситуация хлопцы, такая. Олега убил Зелимхан Мурдалов, информация точная. Его машина сейчас стоит на блоке. В машине он один. Там его трогать нельзя, много свидетелей. Через полчаса он будет здесь или возле кошары, если двинется по грунтовке.
До кошары отсюда чуть больше километра. Здесь остаются Лёха, Клок и Першинг. Першинг останавливает машину, остальные страхуют. Клок со снайперкой, Лёха за пулемётом. Но надо взять его живым и желательно без стрельбы. Потом допросим с кем он был.
Я, Пёс и Заяц выдвигаемся к кошаре. Услышите стрельбу, выдвигаетесь в нашу сторону, мы соответственно в вашу. Потопали.
Трое мужчин след в след побежали по еле заметной тропинке в сторону предгорий.
Через минуту группа растворилась в дождливом мареве.
Першинг уходит вперёд. Бес прихватив винтовку залезает на крышу. Я сижу в машине, через триплекс смотрю на серую скользкую дорогу. Тепло выветривается, влага и холод ползут под бушлат. Минут через пять, раздаётся стук по броне.
- Лёха, мне отойти надо. Обосссс-смотреться.
- А чего ты, стесняешься? Делал бы здесь свои дела.
- Да не могу я под дождём. Надо сосредоточиться.
- Ладно вали, делай своё грязное дело.
Першинг прихватив кусок газеты, скрывается в глубине коровника. Его нет почему-то очень долго.
На мокрой дороге появляется старая красная семёрка.
Из машины выходит водитель. Рыжая борода, куртка от армейского камуфляжа, непонятного цвета штаны. Не хватает только зелёной повязки и перемотанного изолентой автомата. Узнаю старого знакомого, с кадыком. Я почти уверен, это и есть Мурдалов.
По плану их должен был встретить Першинг. Но его нет, и что теперь делать мне?
Мой знакомец ныряет куда-то в развалины и через минуту появляется обратно, с каким-то длинным свёртком, завёрнутым в полиэтилен. А вот и снайперская винтовка. На работу собрался, с-сука! Наших ребят отстреливать.
Затаив дыхание навожу стволы пулемётов на лобовое стекло.
- Где Першинг? Почему не стреляет Клок? Уйдёт ведь тварь!..
Чеченец уже садится за руль. Поворачивает ключ зажигания. Двигатель начинает работать.
- Господи, помоги! Огонь!
Затаив дыхание выжимаю кнопку.