Несколько часов Алекс лежал, сидел и прохаживался, а точнее, топтался возле кровати - пять коротких шагов туда и пять обратно. Временами, чтобы согреться, он начинал приседать и размахивать руками. Разглядеть что-либо через волнистые, армированные проволочной сеткой стекла окна было невозможно. Временами он слышал шум проезжающего грузовика, глухие хлопки дверей в коридоре, голоса, но разобрать, о чем говорили, не мог. Несомненно, здесь была усиленная звукоизоляция, такая, чтобы пленные не могли даже перестукиваться. В тот день ему принесли миску ячменного супа, кусочек хлеба и чай, а когда за окном совсем стемнело, повели на допрос.
Они снова шли длинными коридорами, но уже с новым сопровождающим. Не выходя на улицу, по соединительной галерее с редкими окнами они перешли в соседнее здание, такое же одноэтажное, но с гораздо более просторными помещениями. Здесь Алекс увидел других военнопленных. Они молча сидели на скамейках вдоль стены коридора под наблюдением нескольких охранников. "Как на приеме в поликлинике для эмигрантов в лондонском Ист-Хэме", - подумал Шеллен. Но ему ждать не пришлось.
В относительно просторном кабинете за большим столом сидел интеллигентного вида человек в безупречно чистом, отглаженном мундире с погонами и петлицами оберста. Ему было чуть больше пятидесяти. Утонченные черты худого бледного лица, залысины над большим лбом и очки в роговой оправе придавали полковнику сходство с профессором медицины. Не хватало только белого халата и фонендоскопа.
- Итак, давайте знакомиться, - на почти безупречном английском заговорил оберст, после того как Алекса усадили напротив. - Я - полковник Лаубен, старший офицер следственной группы. Ваше имя?
- Алекс Шеллен.
Полковник обмакнул перо в чернильницу и стал писать на простом листке бумаги.
- Что ж, мистер Шеллен, прежде всего должен начать наш разговор со стандартной в этом месте фразы - война для вас закончена.
Алекс кивнул, как бы смиряясь с неизбежным. "Вам тоже недолго осталось", - подумал он про себя.
- Сейчас, - продолжил следователь, - вы должны ответить на ряд вопросов, необходимых для заполнения карты военнопленного, а также для постановки вас на учет в контролирующей организации международного комитета Красного Креста. Вы согласны? Отлично! Потом наш писарь перепишет мои каракули. Итак, год рождения, месяц и день?
- 1920-й, 14 марта, - сказал Алекс чистую правду.
- Место рождения?
- Англия, Норидж, - а на этот раз, не моргнув глазом, соврал.
- Норфолк? - уточнил полковник записывая данные. - Я не ошибся?
- Нет. Все верно.
- Вероисповедание?
- Англиканская церковь, - во второй раз соврал Алекс.
- Превосходно. Ваше воинское звание и должность?
- Флаинг офицер РАФ, бортовой стрелок бомбардировщика.
Полковник оторвался от бумаг и внимательно посмотрел на пленного.
- Офицер и бортовой стрелок? Были ранены?
- Да. Прошлым летом. Контузия.
- Тип самолета, бортовой номер, бортовой код?
- "Ланкастер", КВ-734, код VR-X.
- Эскадрилья?
- 98-я Ванкуверская Королевских канадских ВВС.
- Личное прозвище имеете?
- Был Мигелем, когда летал на истребителе, а стрелку прозвище ни к чему.
Алекс знал, что должен отвечать на все эти вопросы, если не хотел быть урезанным в правах военнопленного, гарантированных ему Женевской конвенцией. Тем более что данная информация не представляла никакой ценности. Он желал только одного - скрыть истинное место своего рождения.
- С какого аэродрома взлетали?
- Фискертон.
- Ноттингхемшир?
- Да.
- Когда и при каких обстоятельствах были сбиты?
- 13 февраля примерно в десять часов пятнадцать минут вечера во время налета на Дрезден.
- Налет на Дрезден… - Лаубен отложил перо и снова посмотрел на пленного. - Мне мало что известно об этом. Нас здесь не особенно информируют. Говорят, город полностью разрушен?
- Я знаю меньше вашего, - сказал Алекс. - Нас сбили в начале первой атаки, а потом…
- Понимаю, потом вам было не до этого. Вы ведь пытались бежать?
- Бегут из плена, господин полковник. На тот момент я просто свалился с небес на землю и продолжал вести с вами войну на законных основаниях.
- Да-да, конечно, - закивал Лаубен. - Никто не ставит вам в вину ваши действия. Скажите, вас сбил истребитель?
- Ваших истребителей я что-то не заметил, - с легкой усмешкой сказал Алекс. - Нет, в нас явно попал снаряд, выпущенный с земли.
- А остальные члены экипажа? Кто-нибудь спасся кроме вас?
- Скорее всего - никто. Думаю, это нетрудно выяснить, если покопаться на месте падения бомбардировщика.
- Вряд ли сейчас там до этого дойдут руки. Всего в ту ночь было сбито шесть "Ланкастеров", поди теперь разбери, где ваш.
"А говорил, что их не информируют, хитрюга", - подумал Алекс и спросил:
- А вы не знаете, сколько человек уцелело из остальных пяти экипажей?
- Даже если бы я и знал, мистер Шеллен, то все равно не имею права сообщать вам подобную информацию. - Он пошелестел бумажками. - В вашем досье написано, что вы в совершенстве владеете немецким. Это так?… Тогда, может быть, перейдем на язык Шиллера и Гейне?
- Насколько я знаю, Гейне был евреем, - заговорил по-немецки Алекс. - Разве ваш Гитлер не запретил евреям пользоваться немецким языком?
- Что за чушь! - искренне удивился полковник. - Как можно запретить кому бы то ни было его родной язык. Вот они, издержки вашей пропаганды. В тридцать третьем еврейским писателям в Германии запретили применять готический шрифт, но никак не немецкий язык. Но мы отвлеклись. Вы не могли бы коротко рассказать о каждом члене вашего экипажа?
- Мне бы этого не хотелось, - ответил Алекс.
- Вы считаете, что их родным будет лучше оставаться в неведении о судьбе близких?
Действительно, подумал Алекс и назвал имена и воинские звания всех, кроме хвостового стрелка, который теоретически мог остаться в живых.
- А где же седьмой? Кроме себя, вы назвали пятерых, - спросил Лаубен.
- Пускай дома считают, что он пропал без вести. Пожалуй, вам я про него не скажу.
- Жаль. Тогда расскажите поподробнее о себе. Где вы научились так хорошо говорить по-немецки.
- В семье. У моей матери немецкие корни. Кроме того я бывал в Германии… Гостил у родственников.
- Когда последний раз?
- В тридцать четвертом.
- Учились?
- Да… в обершколе в Дрездене. Совсем недолго. Практиковался в немецком. Мечтал о дипломатической карьере, да не хватило времени. Ваш фюрер оказался шустрее, чем многие предполагали.
Полковник снова обмакнул перо в чернильницу и приготовился писать.
- Вы женаты?
- Нет.
- Стало быть, детей не имеете.
- Разумеется.
- Родители?
Алекс замялся, не зная, отвечать ему на этот вопрос или нет. Следователь, проведший за несколько лет не одну тысячу допросов, прибег к стандартной уловке.
- Поймите, мистер Шеллен, если мы не получим сведений о родственниках, то не сможем сообщить им, что вы живы и что с вами все в порядке.
Алекс не стал упрямиться:
- Отец, Николас Шеллен, в прошлом театральный художник. Он очень пожилой человек. Живет в Стокон-Тренте, на Ривер-стрит, 17. Мать умерла перед самой войной. Этого достаточно?
- Да, вполне. Имеете гражданскую профессию?
- Нет. К началу войны мне было девятнадцать.
- Где учились летать? Вопрос на ваше усмотрение, - добавил следователь.
- Сначала 7-я авиашкола в Десфорде, потом 11-я в Шоубери.
- Шоубери, - медленно повторил полковник, - это под Шрусбери? Живописное местечко. Я был там перед самой войной. Поля, коровы, а в небе стрекочут тихоходные бипланы. Совсем как в нашем Графенвёре. - Он вздохнул, с минуту помолчал, после чего поинтересовался: - Вы курите?
Алекс давно приметил на столе пачку сигарет с изображением верблюда.
- Нет. Как ни пытался, курильщик из меня не вышел.
- Завидую. А я бросил только совсем недавно. До ранения вы были истребителем? В Шоубери ведь готовили истребителей. Не расскажете? А я закажу кофе.
Не дожидаясь ответа, полковник вызвал звонком охранника и попросил принести два кофе с печеньем.
"Почему бы и нет, - подумал Алекс. - В камеру кофе не подадут, а этот парень, похоже, не такой уж зануда".
- Что вас интересует?
- Ну, например, на каких самолетах летали?
Вошел охранник - пожилой солдат со следами обморожения или ожога на лице. Судя по всему, заваренный кофе был где-то рядом в постоянной готовности и все время подогревался в ожидании команды от кого-нибудь из следователей. Комната наполнилась ароматом настоящего "Нескафе".
- Берите печенье, - предложил полковник. - Итак?
Алекс поблагодарил и взял в руки чашку:
- В последнее время летал на "Харрикейне", - сказал он. - До этого приходилось на "Темпестах" и "Тайфунах".
- А "Фокке-Вульф 190"? - с налетом таинственности спросил Лаубен. - Взлететь на незнакомом истребителе, с незнакомой полосы, да еще ночью… - Он постучал пальцем по досье пленного. - Простите, в это трудно поверить.
- Ну… да, был у нас трофейный "сто девяностый", - дабы не вызвать лишнего недоверия, сознался Алекс. - Но… это так… Пара полетов над Ла-Маншем, не более. Мы изучали слабые стороны, возможности маневра.
- Каковы же ваши выводы?
- О самолете? - Шеллен на минуту задумался. - В управлении несложен, но на вираже неуклюж, инерционен, обзор из кабины тоже не ахти какой. При посадке вообще ни черта не видно. Хорошо, что фонарь откатывается назад и можно просто высунуться, как на грузовике. Опять же бензобак не бронирован.
- Неужели все так плохо?
Алекс почувствовал себя чуточку неловко, охаяв хорошую машину.
- Ну-у… есть и плюсы. Высокая скорость, потолок, живучесть…
Полковник пристально смотрел прямо в глаза пленного, словно читал его мысли, отчего тому стало очень неуютно.
- Каков же ваш персональный счет?
- Ну… до ваших асов нам как до луны. - Алекс наконец-то пригубил уже порядком остывший напиток. - Если сложить победы всех британских истребителей, мы вряд ли сравняемся с одним вашим Хартманом, - с иронией сказал он, отмечая про себя крепость заваренного кофе и отменный вкус. - Не знаю, как вы подсчитываете очки, но у нас по этому поводу шутят, что, если сбитый немецким летчиком самолет при падении развалился на две части, ему записывают две победы, на четыре - четыре и так далее, но не более шестнадцати. Шестнадцать считается уже перебором. Вы спросили о моем счете? Две личных победы, две в составе звена и три сбитых "жужжалки". И это за три года. Ваш Геринг выгнал бы за такие показатели в пехоту. Не так ли?
- Под "жужжалками" вы подразумеваете "Фау-1"?
- Ну да.
- Действительно негусто, - согласился полковник, - хотя… как сказать. Если один из тех двоих, сбитых вами, был бы упомянутым только что Хартманом, то сейчас я бы беседовал никак не меньше чем с командором Ордена Британской империи.
Этот, в общем-то, непринужденный разговор продолжался еще четверть часа. Пояснив, что для начисления денежных выплат пленному необходимо знать размер его жалованья на родине, полковник поинтересовался зарплатой Алекса, затем, сверившись с какой-то таблицей, перевел фунты и шиллинги в рейхсмарки и записал полученную сумму. Иногда он задавал вопросы об именах командиров или численном составе эскадрилий, о расположении баз или оснащении бомбардировщиков новейшими прицелами, но никогда не настаивал на ответе в случае отказа со стороны пленного. "Пока мне везет на приличных парней", - подумал Алекс.
Когда он вернулся в камеру, на столе опять стояла тарелка остывшего ячменного супа и стакан с чем-то лишь отдаленно напоминающим чай. Не иначе это был чей-то чужой ужин. Того, кому он предназначался, наверное, отправили в другое место и, чтобы не пропадать добру, его пайку переставили сюда. А может быть, просто ошиблись - все нижние чины здесь, похоже, либо отмороженные, либо контуженые.
По-прежнему было холодно. Чувствовалось, что за окном мела метель. Алекс завернулся в одеяло и в таком виде немного поел. Потом он лежал, укрывшись сверху еще и шинелью, и долго не мог уснуть.
- А ведь вы были со мной неискренни в прошлый раз, - сказал полковник, когда утром следующего дня военнопленного Алекса Шеллена снова привели на допрос.
Алекс увидел лежащую на столе перед Лаубеном розовую карточку - тот самый бланк, на котором вчера оттиснули его отпечатки пальцев. Только теперь он был густо исписан, а рядом с пятнами отпечатков имелась фотография их владельца.
- Вы хотите сказать, что я вас обманул? - удивился Шеллен. - В чем же? Я завысил размер своего жалованья?
- Нет, с этим все в порядке. Мы и без вас знаем, сколько ваш король платит своим солдатам, а если потребуется, запросим данные через Британский банк. Но вот за другую неверную информацию вас запросто можно лишить выплат, положенных пленному офицеру. И не только.
- Это за что же?
- А вот, посмотрите. - Полковник достал из лежащей на столе папки лист бумаги. - Это отчет двух наших экспертов в области языковой фонетики. Они прослушали наш с вами вчерашний разговор (он был записан на пленку) и пришли к единодушному выводу о том, что немецкий язык для вас первичен, а английский вторичен. Впрочем, даже я, не будучи лингвистом, уловил в вашем английском произношении немецкий акцент.
- Ерунда какая-то, - проворчал Алекс, - первичен… вторичен. Я постигал их одновременно. Возможно, я просто больше читал на немецком, чем на английском. В библиотеке отца было много немецких книг…
- Глупости. Никакие книги, мистер Шеллен, не могут выработать у человека ни венский, ни мекленбургский, ни даже самый вульгарный и грубый берлинский диалект. И уж тем более саксонский, такой лирически-деревенский, я бы сказал домашний. В вашей речи присутствует именно он. На мой взгляд, как раз саксонское произношение должно было бы стать образцовым для всей Германии. Недаром, когда Лютер переводил для нас Библию, он взял за основу именно саксонскую грамматику и народные выражения. Ну да ладно. - Полковник вернулся к листу с отчетом экспертов. - Вот послушайте, что пишет о вашем произношении профессор Штайнховер, та-ак… ага, вот: "в достаточной мере выражено передвижение взрывных беззвучных согласных "р", "t" и "к" к двойным спирантам "ff", "zz" и "hh" в поствокальной позиции или на конце слова и к аффрикатам "pf", "z", "kch" в начале слова после согласного. Также во втором перебое согласных взрывной звучный дентальный "d" преобразован во взрывной беззвучный дентальный "t"". Ну… и так далее. - Полковник отложил листок. - Что касается вашего английского, то здесь уделено внимание и этому вопросу. Наши эксперты пришли к выводу, что вы начали углубленно заниматься английским произношением уже после подростковой мутации голоса, то есть в возрасте не ранее двенадцати, максимум - четырнадцати лет. Избавиться от акцента в этом случае почти никогда не удается.
Алекс молчал, лихорадочно соображая, чем ему грозит такое разоблачение.
- Что скажете? Убедительно, не правда ли? - продолжил полковник. - По-моему, очень убедительно. Здесь много терминов, но суть одна - вы немец, мистер Шеллен, и вы попытались скрыть это. В качестве военнопленных к нам попадают поляки, евреи и даже негры. Много негров, особенно после высадки в Нормандии. И ко всем у нас совершенно одинаковое отношение, такое же, что и к чистокровным англичанам. Но только в том случае, если человек изначально принадлежит к вооруженным силам Британии или Соединенных Штатов.
- Вы хотите сказать, что я к ним не принадлежу? Кто же я, по-вашему? Перебежчик? - оторопел Алекс.
Полковник развел руками, как бы сожалея:
- Ну посудите сами: вы немец, родившийся и выросший в Германии, хотя и пытались скрыть этот факт. К тому же вы прекрасно владеете немецким истребителем. Можем мы предположить, что вы немецкий летчик, попавший в плен к противнику и затем сменивший имя и перешедший на его сторону? Как по-вашему?
Алекс не на шутку испугался. Теперь он прекрасно понимал, чем ему грозит такое предположение.
- Но, в отличие от вас, у нас не вербуют пленных, - с жаром заговорил он. - Это вы зазываете кого попало во всякие легионы. Нам же хватает людей, преданных британской короне, в наших доминионах. Одна только Индия готова поставить на фронт три с половиной миллиона добровольцев. Зачем нам еще связываться с военнопленными?
- Я все понимаю, мистер Шеллен. Более того - вы мне симпатичны, и я вам верю. Но поймите и вы, что с меня могут потребовать доказательства. В сомнительных случаях мы вынуждены подключать к расследованию гестапо. А вы, вместо того чтобы быть искренним, отказываетесь отвечать на многие мои вопросы.
- Хорошо, что конкретно я должен вам доказать?
- Ну, например, то, что еще до начала войны вы жили в Англии.
- И только-то? Вам этого будет достаточно?
- Вполне. Только доказательства должны быть вескими. Увы, - полковник сочувственно посмотрел на собеседника, - презумпции невиновности в нашем случае не существует. Чем вы занимались, к примеру, в тридцать восьмом году?
Алекс пожал плечами:
- Учился в школе.
- В какой?
- В школе грамматики королевы Элизабеты. В Хорнкэйстле.
- Постойте-постойте, - оживился Лаубен. Он снял очки, прижал одну дужку к губам и пристально посмотрел на военнопленного. - Это в Линкольншире?
- Да. Вы бывали и там?
- Нет, но здесь я встречал уже выпускников этого заведения. И у меня о них сложилось самое высокое мнение. А как вы оказались в этой школе?
- Очень просто. - Алекс понял, что теперь ему придется отвечать на все вопросы любопытного полковника. - С тридцать четвертого мы жили в Сток-он-Тренте у родственников отца. Это часа четыре на поезде от Линкольна. Отец хотел, чтобы я как можно скорее натурализировался и не чувствовал себя эмигрантом. А для этого нужно было штурмовать английский. Язык я более или менее знал благодаря моей троюродной тетке, но мое произношение… В общем, он устроил меня в эту школу. Кроме всего прочего она славится спортивными праздниками и командами. И еще отец не раз говорил, что этот городок построили саксонские купцы. После распада нашей семьи он хотел отвлечь меня от… Впрочем, сейчас это неважно.
- Сейчас все важно, господин Шеллен. А что значит "после распада вашей семьи"? Кто-то остался в Германии? Кто именно?
- Моя мать. Вильгельмина Шеллен. - Об Эйтеле Алекс решил ни в коем случае не рассказывать. Он не знал, жив ли его брат и кто он теперь. Дотошные нацисты могли его разыскать, и неизвестно, чем бы это для него кончилось. - Она умерла перед самой войной от туберкулеза. Последний раз мы виделись перед отъездом.