- М-да. Ну ладно. - Полковник надел очки и извлек из папки несколько листов чистой бумаги. - Сейчас вас отведут в камеру, вы напишете о вашей грамматической школе что-то вроде сочинения. Побольше мелких подробностей - интерьеры, картины на стенах, разбитое стекло, вывалившийся кирпич. Опишите запомнившиеся случаи из школьной жизни, побольше имен. Ну, в общем, вы меня поняли. Избегайте общих фраз. Только конкретика. Да, и непременно о газонах и цветах на школьном дворе. Англичане обожают возиться со своими газонами. Вот вам карандаш и точилка. Не забудьте потом вернуть.
В камере Алекс лег на кровать и долго обдумывал свое положение. Может, его просто берут на пушку, чтобы заставить говорить лишнее? Полковник знает свое дело. Но, с другой стороны, какой им в нем - Шеллене - интерес? Никакими особыми сведениями он не обладает. Нет, вряд ли. А вообще-то, странно все, думал Алекс. Такое впечатление, что этот Лаубен собирается воевать еще несколько лет. Неужели он не видит, что скоро вся эта возня с расследованиями и сбором данных будет никому не нужна? У них на востоке уничтожен красивейший город, каждый день бомбежки в других местах, а им тут вроде и дела нет. Или их действительно ни о чем не информируют. А, впрочем, чему удивляться. Английская Би-Би-Си первые полтора года войны тоже обходилась общими фразами и откровенно утаивала информацию от населения. Пока до них, наконец, не дошло, что "Вызывает Германия" со своим знаменитым ведущим по прозвищу Лорд Гав-Гав пользуется большей популярностью у британского населения, и как раз потому, что у Гав-Гава можно было узнать много реальных подробностей…
- Что ж, очень даже правдоподобно. У вас недурной слог. Вы не пробовали писать?… Нет?… Потом обязательно попробуйте. Только не пишите о войне - это будет никому не интересно. А теперь, - полковник убрал сочинение в папку, - ответьте мне на пару вопросов. Итак, вопрос первый: что примечательного произошло весной тридцать восьмого года в Хорнкэйстле?
- Весной тридцать восьмого? - Алекс наморщил лоб.
- Да. Не торопитесь, хорошенько все вспомните.
- Да, собственно… тут нечего вспоминать - наводнение, - уверенно произнес Алекс. - Конечно же наводнение. Понимаете, господин полковник, они там нередки, но в ту весну Бэйн и Уоринг особенно сильно разлились. Это началось в первых числах марта. Старожилы сравнивали его с наводнением двадцатого года. Затопило даже исторический дом сэра Джозефа Бэнкса, так что, когда вода спала, нашу школу несколько раз снимали с уроков на уборку территории, прилегающей к дому…
- А в конце лета тридцать девятого? - внезапно спросил Лаубен.
- В конце лета тридцать девятого? - Алекс задумался. - Это перед самой войной…
- Это не связано ни с войной, ни с политикой, - подсказал следователь. - Это касалось только вашего городка. Ну? Сосредоточьтесь.
- Не знаю… Разве что… августовская ярмарка лошадей. В Хорнкэйстле - это ежегодное традиционное мероприятие. Но тогда ее отменили. Что-то связанное с заболеванием животных. Какая-то эпидемия…
- Достаточно,- прервал пленного Лаубен. - Я вполне удовлетворен.
Шеллен облегченно вздохнул:
- Значит, мое алиби вас устраивает?
- Более чем. - Полковник закрыл тонкую папку из серого картона и принялся завязывать тесемки. - Предварительно я навел кое-какие справки. Сейчас вас отведут в камеру, и мы, скорее всего, больше не увидимся. Вот, возьмите и не потеряйте. Теперь это ваш главный документ до конца войны.
Он протянул Алексу сложенную пополам розовую картонку с его фотографией и отпечатками пальцев, попросил расписаться в каком-то гроссбухе и потянулся к кнопке звонка.
- Простите, господин Лаубен, могу я поинтересоваться, что будет со мной дальше?
- Конечно. - Полковник отвел руку и откинулся на спинку стула. - Завтра вас отправят на пересыльный пункт в Вецлар, а оттуда по мере комплектования команд военнопленных этапируют по лагерям.
- А кто решает, кого куда направить?
- Руководство дулага в Вецларе. Вы хотите, чтобы я за вас похлопотал? Говорите, не стесняйтесь.
- Если это возможно… я хотел бы, чтобы меня отправили в Саксонию. В Дрезден.
- На родину? - Лаубен снова с интересом стал рассматривать пленного, словно сожалея, что не изучил его лучше. - Что ж, я попробую что-нибудь сделать, мистер Шеллен. В самом Дрездене, правда, сейчас не живут даже крысы, но поблизости есть несколько лагерей с англичанами. Один совсем рядом. Вот только дело осложняется тем, что все шталаги переполнены. Особенно там, на востоке, куда эвакуируют лагеря из Польши и Восточной Пруссии. Но это ничего. Я сегодня же позвоню оберсту Варнштадту относительно вас.
- А кто это?
- Комендант дулага.
- Благодарю вас, господин Лаубен.
- Желаю удачи, - полковник нажал кнопку звонка.
* * *
На следующее утро Алекса вывели во двор и велели ждать возле какого-то сарая. Впервые за три дня Шеллен оказался на свежем воздухе и старался дышать полной грудью, чтобы провентилировать легкие. День выдался теплым, чувствовалось приближение весны.
- Эй! - кто-то окликнул его по-английски. - Иди сюда.
Алекс увидел возле сарая лавочку и сидящего на ней человека в обрезанной шинели. Он подошел. Деревенского вида парень с добродушным лицом предложил закурить:
- Садись. Отстрелялся?
- То есть? - не понял Шеллен.
- Ну, с тобой закончили?
- Вроде да. С тобой тоже?
- Да я тут уже год околачиваюсь, - парень протянул руку, - Тони Дуглас, сержант, морская авиация.
- Алекс Шеллен, - представился Алекс, - бортовой стрелок. А что ты тут делаешь столько времени?
- Работаю. Нас здесь человек семьдесят таких. Трудовая бригада. Я и еще трое зимой котельной занимаемся, - сержант указал головой в сторону приземистого кирпичного строения с высокой железной трубой. - Кочегарим, значит. Летом дрова заготавливаем или что-нибудь еще. В общем, кто чем. Сегодня я свободен до обеда.
- Вас немцы заставляют? - спросил Шеллен.
Сержант замотал головой, прикуривая потухшую сигарету:
- Ну что ты. Здесь образцово-показательное заведение. Комиссии крестоносцев чуть не каждый месяц. Да и в других местах я не слыхал, чтобы принуждали.
- Какие комиссии? - не понял Алекс.
- Красного Креста. На той неделе опять ждем. Из Швеции.
Они немного помолчали.
- А ведь я тебя видел три дня назад на вокзале, - сказал сержант. - Запомнил по повязке на голове и этой твоей кепке.
Алекс сразу вспомнил группу пленных на трамвайной остановке, которых никто не охранял.
- А ты что там делал? - спросил он.
- Возвращался из города. Мне по субботам разрешено поплавать в ихнем бассейне. Что-то вроде абонемента. Заработанные деньги, хоть они и не большие, надо куда-то тратить, - нравоучительно произнес Тони. - Другие предпочитают в пивной посидеть, а я считаю, что нужно держать себя в форме.
Алекс от удивления замотал головой:
- Погоди-погоди, это что, плен такой? Вам еще и по пивным разрешают ходить?
- Ну, не всем, конечно. Мы же вроде как обслуживающий персонал. А что? Это же не тюрьма.
- И никто не пытался бежать?
- Да пытались. Но всех ловили. Без документов дойдешь до первого полицейского или патруля, а без языка и того меньше, пока кто-нибудь у тебя не спросит, который час или дай прикурить. Так что мой тебе совет: найди работенку по душе и ни о чем таком лучше не помышляй.
- Слушай, ты вот топишь котельную, так? - уточнил Алекс. - А почему в бараке собачий холод?
- А угля нет, - равнодушно ответил сержант, сплевывая. - Дрова кончились еще в декабре, а уголь мы сами возим со станции. В мешках на старой кляче. Хватает только на обогрев казармы, козлятника - это там, где тебя допрашивали, - администрации и лазарета. В конце января я был во Франкфурте - нам нужно было найти задвижку взамен сломанной для одной из труб, так там ситуация с топливом нисколько не лучше нашей. Между прочим, бараки здесь так и называют - холодильниками. Не знал? Тебе, кстати, повезло, что ты не попал сюда летом - в солнечные дни температура в камерах на южной стороне поднимается до 119 по Фаренгейту.
- Не может быть! - удивился Алекс. - Это же под пятьдесят по Цельсию.
- Сорок восемь. Я лично замерял. Окна большие, задраены наглухо, помещения крохотные, вентиляции никакой, да еще звукоизоляция из какой-то дряни вроде стекловаты. А теперь представь: ты не один в камере, а вас четверо или пятеро.
- Как пятеро? - еще больше изумился Шеллен.
- Так, пятеро. Это сейчас здесь мало народу, а прошлым летом ты бы посмотрел. В одном только июле мы приняли шесть тысяч. - Сержант так и сказал: "мы". - Почти все из Франции и в основном десантники. А "холодильники" рассчитаны на двести человек. Вот и прикинь. Следователи работали в три смены. На каждого пленного два часа, не больше. Зато уж посылок скопилось…
- Каких посылок? Красного Креста?
- Ну да. Считай, на каждые восемь человек полагается одна в неделю. Так?… А поскольку сидят здесь по два-три дня, то они вроде как и не заработали и им можно не давать. Соображаешь?
- Вот, значит, откуда у немцев натуральный кофе, - догадался Алекс. - Что же вы крестоносцам не сказали? А говоришь, образцовое заведение.
- Да ты, я вижу, не понял, - засмеялся сержант, - немцы-то тут ни при чем. К посылкам они вообще не касаются. Распределением занимаются наши. - Тони бросил окурок и вдавил его ботинком в талый снег. - Ты еще многого не знаешь. Эти самые посылки, в разобранном, конечно, виде, потом оказывались на черных рынках Оберурзеля, Франкфурта и даже Висбадена. Пустые коробки и ящики мы предъявляли потом для учета, после чего сжигали в котельной. Всё чин чинарем.
- Продавали, значит, обкрадывая своих?
- Можно сказать и так. У нас тут был один, который как раз сидел на распределении, так ему по выходным разрешали даже полетать на их "сто девятом".
- На "Мессершмитте?" - не поверил Алекс.
- Ну да. Здесь, в Эшборне, неподалеку, есть летное поле, так они там устраивали пикники с девочками и полетами.
- Черт! - возмутился Алекс. - Можно же было улететь. Тут до Бельгии двести километров.
- Ну улетит один, и что? - не согласился Тони. - Остальных за это под замок, и прощай пивная. Потом ведь все равно лавочку с посылками прикрыли, ни сюда, ни в пересыльный теперь их не возят. Нам сказали, раз вы разбомбили Любек, через порт которого шли основные грузы Красного Креста, то и сосите теперь лапу. Хрен вам, а не посылки. А жаль. Особенно хороши были наши, из Англии, - произнес сержант, мечтательно причмокнув. - Кроме овсянки с тушенкой там были порошки для всяких бульонов, а также яичный порошок, порошок для заварного крема, пудинга и чего-то еще. Я уж и не помню. В новозеландские клали много всяких сладостей - различные джемы, мед, сгущенку и шоколад. А вот канадские я не любил: масло, невкусный мясной рулет, чай, кофе да бисквиты. И всегда соль. Ну скажи, на кой черт слать сюда соль, которой и так хватает?
- Слушай, у меня от твоих воспоминаний живот сводит, - взмолился Алекс. - Ты лучше расскажи, что потом-то было?
- А что было? Люфтваффовская комиссия тоже навела тут порядок: кое-кого из своих на фронт за панибратство с пленными, почти всю нашу бригаду - в дулаг и по "санаториям". Вот так. А с тобой, кстати, кто тут работал?
- Оберет Лаубен.
- Так ты офицер, что ли? Лаубен работает с офицерами.
- Флаинг офицер.
- Понятно, - кивнул сержант. - Тебе повезло. Лаубен никого не сдает в гестапо.
- А другие?
- Другие - бывает. Не понравишься - найдут какую-нибудь закавыку или сами выдумают. И за телефон. Подследственного во Франкфурт. Особенно доставалось полякам. Всех, правда, возвращали, но, сам понимаешь: или несколько суток здесь, или месяц, а то и два в тюрьме, где тебя каждый день обещают расстрелять как шпиона.
В это время они заметили направлявшегося к ним гауптмана. Это был тот самый офицер, что три дня назад принимал Алекса. Оба встали, сержант отдал честь.
- Вы Шеллен? - спросил немец Алекса, глядя в какой-то список.
- Да.
- Идите к центральным воротам и ждите там.
Алекс попрощался с разговорчивым сержантом и пошел в указанном направлении.
Через час ему и еще шестерым только что подошедшим пленным велели выйти за ворота и забираться в стоявший на обочине грузовик с тентом. К ним залезли два солдата: один - юнец с впалыми щеками и бледным лицом, второй - его полная противоположность. Немолодой и очень полный, этот второй, кряхтя, кое-как перебрался через борт и после долго пыхтел. Подошел офицер, сделал перекличку. Несколько раз хлопнули двери кабины, и машина тронулась.
С полчаса ехали по шоссе, потом свернули на раскисшую от весенней оттепели объездную дорогу, поползли по ней, виляя из стороны в сторону, и вскоре застряли. Из разговора охранников Алекс узнал, что шоссе впереди разбито бомбами. Несколько раз пленные вместе с немцами выпрыгивали из кузова и совместными усилиями толкали грузовик. На третий раз пожилой солдат, которого звали Хольм, совершенно уже выбился из сил и не мог самостоятельно забраться в машину. Видя, что щуплый немец также не в состоянии затащить напарника, на помощь пришли пленные.
Алекс спрыгнул вниз и взял у толстяка его карабин. Двое пленных стали тянуть пыхтящего Хольма за руки вверх, а Шеллен, весь вымазавшись об его сапоги, подсаживал снизу, держа карабин как перекладину. В следующий раз толстому немцу хором предложили оставаться в кузове, что он и сделал, перебравшись поближе к кабине.
Семьдесят километров до Вецлара они преодолели за три с половиной часа. В пересыльном лагере их встретил сам комендант.
- Это дулаг люфт, - коротко пояснил он. - Надеюсь, вам здесь понравится. Я - комендант лагеря полковник Варнштадт. Кто из вас Шеллен?
- Я, - вышел из строя Алекс. - Флаинг офицер Алекс Шеллен.
- На ваш счет у меня особые инструкции. Дежурный, уведите остальных. - Он повернулся к Алексу: - Пошли.
В канцелярии у Алекса забрали его единственный документ, который назывался кригсгефангененкартой, поставили на нем синий штампик со словами "дулаглюфт" и дату прибытия.
- Сейчас на медосмотр. Вне очереди, - скомандовал Варнштадт находившемуся тут же оберфельдфебелю, - Сегодня же пусть выпишут медкарту. Потом, Фриц, найди ему койку на одну ночь.
Медосмотр заключался в нескольких вопросах, заданных фельдшером.
- Что с головой?… Какие еще жалобы?… Дизентерия?… Венерические заболевания?… Чесотка?…
Алекс так и стоял в шинели и грязной, съехавшей набок повязке, сняв только свое несуразное кепи.
- Все, свободен. Что?… Выписать карту?… Ладно, обожди в коридоре.
Поиски свободного места для ночлега оказались делом менее простым. Подойдя к одному из бараков, Фриц велел Алексу зайти внутрь и пройтись по комнатам.
- Потом вернешься и назовешь мне номер, - сказал немец, прикуривая сигарету.
Алекс стал поочередно заходить в комнаты и спрашивать, все ли места заняты (назвать эти комнаты камерами было бы неправильно, поскольку они не имели решеток на окнах и не запирались). Ему кто-нибудь отвечал "Все", и он шел дальше. Комнаты были ненамного больше, чем в "холодильниках" Аусверштелле. Почти все их пространство занимали двухъярусные нары на шесть или восемь мест, установленные квадратом вдоль стен. В центре стоял небольшой стол, часто заваленный газетами, какими-то баночками, мисочками и прочим хламом, включая игральные карты. В нетопленых помещениях стояла сырость, и все свободное пространство стен, утыканное гвоздями, было увешано одеждой. Всевозможное тряпье свисало и с нар, так что комнаты походили на неприбранные кладовки.
Многие в этот теплый день находились на улице. Алекс видел, как человек пятнадцать сгребали кусками фанеры талый снег на спортплощадке. Другие ходили группками по территории, толкались в клубном бараке или библиотеке. Те же, кто оставался в комнатах, как правило, лежали на нарах, читали или играли в карты. Внутри барака пленные вольны были менять место жительства по своему желанию. Немцы знали, что южноафриканцы, например, недолюбливают канадцев. Австралийцы, новозеландцы, американцы, французы и все прочие тоже старались абсорбироваться от остальных и часто менялись друг с другом местами. В нескольких комнатах жили одни только негры. Понятно, что никакого списка свободных или занятых мест здесь не могло существовать.
В самой последней комнате Алексу неожиданно повезло: хозяин одной из верхних лежанок два дня назад ушел в лазарет и, похоже, надолго там слег.
- Давно в плену? - спросил единственный из присутствующих постояльцев, оторвавшись от потрепанного журнала.
- С четырнадцатого числа. А вы?
- Почти месяц. Располагайся, если на одну ночь. Я - Кларк Спидман, кличка Джей. Уорент офицер.
Алекс тоже назвал себя и, сняв запачканную шинель, сел на край лежака.
- Как тут? - поинтересовался он.
- Хреново, - отшвырнул журнал молодой черноволосый уорент офицер с тонкой линией усиков над самым краем верхней губы. - Красный Крест нас не снабжает, немцы пособие не выплачивают, письма писать нет смысла - пока придет ответ, тебя отправят неизвестно куда и никто разыскивать не станет. Заняться совершенно нечем, народу много, а толку из-за постоянной текучки никакого. Ни в футбол поиграть, ни шахматный турнир организовать. Спортинвентарь: несколько пар рваных боксерских перчаток, гантели, ржавая штанга и пара турников. Есть, правда, площадка, но ее нужно ровнять, а немцы лопат не дают. Да и кто будет этим заниматься, когда завтра тебя могут отсюда вытурить.
- А как с кормежкой? - спросил Алекс, у которого многодневный голод, только еще более обостряемый ячменной похлебкой, отшиб всякий интерес к штангам и спортивным площадкам.
- А вот с этим хуже всего. Я же говорю, посылок мы не получаем. Сможешь найти работу и договориться, чтобы тебя выпускали, тогда еще ничего. Но для этого нужно основательно понравиться начальству.
Алекс побродил по лагерю; заглянул в клуб - там какой-то щуплый белый сержант показывал кучке негров карточные фокусы; посетил библиотеку - оказалось, что все книги на руках, а в наличии только несколько затасканных до дыр французских журналов. Потом он разыскал столовую, но там ему объяснили, что нужно иметь пищевой талон, иначе не получишь ни обеда, ни ужина. Хорошо, что здесь же Алексу попался один из его сегодняшних попутчиков. Он рассказал, где находится "офис" старшего офицера лагеря и что как раз он-то и выдает талоны. Старший офицер - сам из пленных - попросил предъявить карту военнопленного, после чего вырвал из школьной тетради два белых квадратика с печатями - "На обед и на ужин, а завтра, если не отправят в другое место, придешь опять". - Потом Алекс сходил в медпункт и попросил сменить ему повязку, под которой обозначился подозрительный зуд.