Весь этот день его не покидала мысль, что теперь отцу сообщат, при каких обстоятельствах он оказался в плену. Два известия лягут на чаши весов: одно - он остался жив и практически невредим, другое - он бомбил их Дрезден. И Алекс не знал, какое из них в сознании его отца окажется весомее.
Вечером, лежа на своем месте наверху, он в полудреме слушал разговор собравшихся внизу постояльцев комнаты. Все они были из летного состава, и все из разных экипажей. Желая подключить к своему разговору новичка, тот, что назвался Кларком Спидманом, встал и толкнул Алекса в бок:
- Ты ведь совсем недавно из Англии? Как там погода?
- В середине февраля было холодно.
- Ну а вообще?
- Как тебе сказать… лучше, чем здесь.
Постепенно завязался разговор, и Алекс спустился вниз. Он коротко рассказал свою историю, и ему дружно посочувствовали.
- Слушай, а ведь нечто подобное случалось уже не раз, - весело сказал один из летчиков по фамилии Тэрум.
Росту в нем было чуть более пяти футов, а несвойственная военнопленному полнота, маленький носик на круглом розовом лице, небольшие, слегка припухшие глазки и смешно выглядевшие на нем короткие штанишки на лямках делали его похожим на Наф-Нафа из трех поросят. Неслучайно летным прозвищем Тэрума было Пигги.
- Бывают вообще потрясные случаи. Помните, - он обратился к старожилам, - нам расказывал Динги Хатч? Это тот, что заболел, - пояснил Тэрум. - Совсем недавно, кажется в конце января, американцы летали на своих "Крепостях" на Лейпциг или что-то в этом роде. В общем, в ту сторону. - Наф-Наф махнул рукой в направлении коридора. - Так вот, одна эскадрилья, шедшая, кстати, последней, отстала и сбилась с пути. Русло какой-то реки они приняли за другую и долго шпилили по ней на восток. Вдруг штурман одного самолета выходит в эфир и открытым текстом (правда, с изрядным акцентом) говорит командиру, что, вместо Торгау, они только что прошли Фрейбург. Ошибка, мол, нам не сюда, сэр. Ему, естественно, советуют тут же заткнуться и не нарушать радиомолчание. Ну, что же, - рассказчик радостно хлопнул себя ладошками по коленям, - летят дальше. Летят это они, летят… видят впереди большой город, пересеченный изгибом полноводной реки. Вроде все верно, так и должна выглядеть их цель. Правда, что-то не видно ни дымов, ни пожаров, а ведь только что здесь должны были отбомбиться более трехсот "Летающих крепостей". Но командир не обращает на это ни малейшего внимания, а тот факт, что в городе что-то уж слишком много мостов - вместо четырех штук эдак пятнадцать, - и вовсе его не трогает. Сейчас, мол, станет меньше. Он отдает приказ начать атаку по радарам. Бомбардиры считывают углы прицеливания, лидер открывает бомболюки, остальные это видят и в порядке очереди делают то же самое. Сорок "крепостей" разгружаются и с чувством исполненного долга поворачивают назад.
Командир благодарит экипажи за отлично выполненную работу. Настроение, понятное дело, у всех приподнятое, но тут снова раздается голос того штурмана, и он опять что-то мелет про ошибку, причем каким-то совсем уже плаксивым тоном. Его пытаются утешить, типа, какие пустяки, не бери в голову. Короче, американцы возвращаются домой и через пару часов узнают, что вместо Лейпцига (или чего-то там, я уж не помню) их эскадрилья отбомбилась по Праге! Представляете? Где Лейпциг и где Прага! Как у них горючки хватило? Вот уж правда - наши "Ланкастеры" с ихними мастодонтами лучше не равнять. Ну так вот… ага, стали, значит, выяснять что к чему и как это получилось. На разборе полета главный штурман спрашивает штабистов: в чьих руках Прага? Да все в тех же пока, в немецких, отвечают. Тогда по какой причине кипиш? Чего вас не устраивает? Да, собственно, особого кипиша и нет, говорят ему, только в следующий раз будьте повнимательней. Там недалеко и до русских, а это уже скандал. Погоди-погоди, - Тэрум пресек чью-то попытку вставить слово, - главное-то не в этом. Тот самый штурман, который твердил про ошибку, оказался чехом. Родился и вырос в этой самой Праге, перед войной бежал в Штаты от немцев, специально выучился штурманскому делу и записался в американские ВВС, чтобы мстить фрицам за Судеты и прочее, и на тебе - бомбил собственный город. Каково! Говорят, его до сих пор поят всей эскадрильей, чтобы залечить душевные раны.
Рассказанное Тэрумом было чистейшей правдой. Алекс тоже слышал про этот случай. Он даже запомнил, как звали того несчастного чеха из 389-й бомбардировочной группы американских ВВС. Вонючка-младший. Не очень благозвучное прозвище. Вероятно, где-то неподалеку служил и Вонючка-старший.
У американцев вообще считается, что, чем одиознее название самолета и дурашливее прозвища членов экипажа, тем больше шансов у них отлетать свой тур из тридцати боевых и вернуться домой живыми. Всякие там "Ночные почтальоны", "Око возмездия" или "Шаги в тумане", хоть и отдают известной долей абстракции, но разбиваются чуточку чаще, чем, скажем, "Шлюха из Бредока" или "Тухлая свинья". Особым шиком считается назвать свой самолет с намеком на инферно вроде "Жажды смерти" или "Билета в один конец" и украсить кабину раскроенным черепом.
Алексу припомнилось, как родилась и утверждалась эмблема их эскадрильи. Если отдельный самолет можно было разрисовать чем угодно, не выходя, конечно, за рамки приличия - все-таки летчиков иногда посещала королевская чета, то в отношении эмблемы всего подразделения вольности не допускались. На листе ватмана их лучшие живописцы изобразили черного медведя, пронзенного пущенной из облаков стрелой, намекая на то, что этот зверь - исторический символ Берлина - поражен их усилиями. Долго спорили над девизом, перебрав десятки латинских изречений, но так ни на чем и не остановились. То слишком высокопарно, то длинно, то затасканно. Решили плюнуть на девиз и с одним из отпускников отправили рисунок в Лондон на согласование в Королевскую геральдическую палату. Ответ пришел на удивление быстро. Эмблема в целом была одобрена, ее только подправили, убрав или упростив некоторые детали, а на оперении стрелы изобразили цифры "9" и "8". К новому рисунку было приложено чрезвычайно лаконичное словесное описание - "Небесная стрела пронзает черного медведя". Командование поддержало инициативу, а тут еще по случаю очередного крупного успеха эскадрилью посетил король. Он тоже одобрил эмблему и даже расписался на ее эскизе. А через месяц в штаб части доставили пакет с красивым фирменным бланком, на котором была отпечатана эмблема, ее описание, некоторые другие данные, касающиеся воинской части, а также печать и роспись главного герольда двора. На следующий день на каждом самолете 98-й Ванкуверской появилось изображение ее эмблемы. Оно было не более восьми дюймов в поперечнике, чтобы не бросаться в глаза и не информировать противника при встрече с ним в воздухе. А еще через несколько дней эскадрилью прозвали Линкольнширскими браконьерами.
- Что скажешь, дрезденец? - спросил Тэрум-Наф-Наф.
- Интересная история, - улыбнулся Алекс, - только говорили, что эта эскадрилья все же не дотянула до базы. Они садились куда попало в Бельгии и Франции.
- Все дело в том, господа, что янки безразлично, как и куда бросать бомбы, - сказал один из присутствующих. - Ни осветителей, ни маркеров, ни секторов. Внизу что-то дымит, ну и отлично, нам сюда, парни. Наши друзья англичане поработали здесь ночью на своих самолетиках. Вечно за ними приходится доделывать…
- Интересно, что бы они делали, если бы получили приказ атаковать ночью нетронутый город, да еще при плохой погоде? - усмехнулся Спидман.
- Им пришлось бы прежде подкупить бургомистра, чтобы он включил все уличные фонари, - выпалил Тэрум.
Англичане засмеялись.
- И все равно бы промахнулись…
- Нет, друзья, вы несправедливы, - решил защитить союзников самый старший из присутствующих по имени Рон Дэниелс. - У янки отличное оборудование. Мы сами используем их радары и многое другое. А вот насчет уличных фонарей, так, кроме шуток, я где-то слышал, что было такое предложение, причем как раз от бургомистра крупного немецкого города. Он испросил разрешение у своего гауляйтера во время налета при небольшой облачности включить не только все фонари в городе, но и свет во всех домах при отдернутых шторах. Это, по его мнению, должно подсветить нижний слой облаков и скрыть нашу световую разметку.
- И что? - спросил кто-то.
- Гауляйтер, конечно, не разрешил.
- А ваше мнение? - поинтересовался Алекс.
- Перед войной я не раз пролетал над ночным Лондоном при не слишком плотной облачности или в туман, - ответил Дэниелс. - Иногда подсветка была настолько яркой и равномерной, что даже Темза не просматривалась. Так что в этом есть определенный смысл, когда речь идет о большом городе, в котором нужно разбомбить определенные цели. Если же город вроде нашего Ковентри или ихнего Хемница, это если и забьет нашу разметку, то взамен все равно очертит нужные нам границы. А вот если включить весь городской свет в момент маркировки цели зеро, - понизил голос Дэниелс, - и если при этом будет необходимая концентрация низкого тумана, "Мосси" рискуют не найти объект, особенно когда он находится где-то внутри пятна, а не за окраиной. И знаете почему? Потому что подсветка снизу - это совсем не то, что подсветка сверху. Она полностью устраняет тени от высоких строений. Весь рельеф растворяется, и разобрать что-либо, если и возможно, то на порядок сложнее. А когда маркировщики, побросав куда попало свои светлячки, улетят, выключай фонари. - Дэниелс жестом руки опустил ручку воображаемого рубильника. - Подлетевшим следопытам придется ломать голову, от какого маркера плясать.
- Все это очень сомнительно, а в случае Хемница, о котором ты, Ронни, только что упомянул, так и вовсе бессмысленно, - возразил редко вступавший до этого в разговор бомбардир, попавший в плен совсем недавно. Его имя Алекс не расслышал.
- Понятно, Хемниц не так велик…
- Не в этом дело. Просто исходная цель там выбрана в трех милях за чертой последних строений. Она достаточно протяженная и совершенно плоская, так что тени не отбрасывает в любом случае. Зато в хорошую погоду даже при слабой луне видна издалека.
- Что же тогда нам никак не дается этот Хемниц? Сколько уже было попыток? Три?
- Три, - подтвердил бомбардир, - не считая американцев. Я лично участвовал во всех трех, но те атаки производились еще по старому плану, кроме самой последней, где нас опять же подвела погода. Сэр Харрис внес Хемниц в список приоритетов в августе прошлого года в рамках программы "Удар грома" вместе с Берлином, Лейпцигом и Дрезденом, которые уже разделаны под орех. Так что Хемниц спасала только облачность. Но маршал не отступится от своего. На такие упрямые цели, даже если они не столь важны, у нашего "бомбера" отрастает ба-альшущий зуб. Уверяю вас, он дождется благоприятного момента и сотрет этот чертов Хемниц в порошок, даже если до конца войны останется меньше часа.
Как только разговор зашел о Хемнице, Алекс навострил уши. Перед ним возник образ отца, сидящего в скрипучем кресле с клетчатым шотландским пледом на коленях. Он держит фотографию женщины в костюме средневековой королевы. Из нескольких десятков других это был его любимый снимок. С ним были связаны какие-то события или воспоминания, но Алекс не знал, что именно. В тот теплый августовский день пришло известие о смерти Вильгельмины Шеллен, урожденной Альтрауд. Из писем они знали, что еще в тридцать пятом она вместе с Эйтелем переехала в Хемниц - свой родной город, где пять дней назад скончалась от легочного кровотечения. Похоронить ее должны были там же в небольшом фамильном склепе Альтраудов. Как-то, когда Алексу было лет восемь, их с Эйтелем приводили на это кладбище. Они гостили тогда у своей бабушки - матери Вильгельмины, которая вскоре сама была погребена под почерневшими от времени известняковыми плитами. Алекс запомнил высеченную на камне надпись "Porta Coeli" и изображение ангела с дубовой ветвью в вытянутых руках. Получив известие о смерти жены, Николас Шеллен собрался было ехать в Германию, но сначала заболел, а еще через несколько дней это стало совершенно невозможным - Соединенное Королевство объявило рейху войну.
- А что это за цель такая: плоская и хорошо видимая? - поинтересовался Спидман. - Стадион, что ли?
- Вроде того, только без трибун - что-то для выездки лошадей, - ответил бомбардир. - А вообще-то, мы не имеем права обсуждать такие вопросы. Этот план совсем свежий и, насколько я могу судить, его еще не отменили.
* * *
На следующий день вместе с небольшой командой пленных Алекса посадили в железнодорожный вагон и отправили на восток. 22 февраля его доставили в один из филиалов шталага люфт IV под Дрезденом, но уже в тот же день переправили на северную окраину города, где часть территории завода "Цейсс-Икон Гулеверк" была предоставлена под размещение пятисот британских военнопленных, временно переведенных сюда из переполненного лагеря под Радебойлем. Эти пленные составляли два отряда из шестидесяти семи, расквартированных вблизи саксонской столицы. Им отвели два недостроенных здания с частично выбитыми стеклами, но зато с добротной крышей и внутренними перегородками. На строительство нар отпустили старый запас досок. Разрешили также забрать несколько возов соломы, которую в эти дни в больших количествах везли в чадящий вялыми дымами центр города.
Завод, как и вся эта часть Нойштадта, мало пострадал от бомбежек. Электроснабжение восстановили уже к вечеру пятнадцатого числа, так что основной урон, нанесенный заводам и фабрикам промышленных окраин, заключался в потере части инженерно-технического персонала, семьи которого проживали в Старом городе. Простые же рабочие - жители предместий и ближних поселков - почти полностью уцелели. Министерство Альберта Шпеера незамедлительно откомандировало в Дрезден специалистов из других городов, и то небольшое военное производство, которое имелось в городе: оптика, сборка частей для радаров, изготовление противогазов, - потихоньку оживало. На все остальное: фабрики знаменитой дрезденской посуды, фарфора, пивоварни - ни централизованных средств, ни людских ресурсов уже не оставалось. Из нескольких табачных фабрик - а чуть ли не каждая вторая выкуренная сигарета в Германии была изготовлена здесь - решено было восстановить одну, но не в первую очередь.
В лагерной управе Алекс подслушал разговор двух немцев.
- Чем думало наше партийное руководство? - возмущенно говорил один. - В районе Дрездена сейчас больше двадцати пяти тысяч пленных англичан, не считая американцев. Надо было давно всех их собрать в центре города, глядишь, эти мерзавцы поостереглись бы бросать бомбы на своих.
- Где же ты разместил бы двадцать пять тысяч, Алоиз? - неторопливо и рассудительно возражал ему другой. - Ты видел, что творилось здесь до налета? От беженцев яблоку негде было упасть. Особенно на вокзале. Это же не русские, которых можно загнать в холодный барак на солому. Этим подавай условия.
- Условия… - пробурчал первый. - Да пожалуйста! Сколько угодно. Была ведь опера Земпера, Китайский дворец, Цвингер, театры, музеи. Всех туда. Я давно говорю, что пленных всех до единого нужно размещать в центре наших городов. Пускай при бомбежках англо-американцы в первую очередь убивают своих.
Зарегистрировав Шеллена, худющий флигер-оберлейтенант, тот, что ратовал за предоставление пленным дворцов и музеев, протерев грязным платком очки, велел ему разыскать старшего офицера отряда, назначаемого из числа военнопленных, и все бытовые вопросы решать с ним.
Алекс долго бродил по территории. Подойдя к забору, он услыхал характерные лязг и треньканье, издаваемые трамваем. "Если уже ходят трамваи, значит, не так все и плохо, - радостно подумал он. - Значит, город жив. Не может в мертвом городе ходить трамвай!" Эта мысль настолько воодушевила его, что на некоторое время он забыл о своем положении. Весна. Немцы скоро запросят мира. Ведь все вокруг хотят мира не меньше, чем он.
Старшим офицером отряда оказался сквадрон лидер по имени Колин Смарфит - человек средних лет с седыми висками и глубокими морщинами на аристократическом лице. Осознание возложенной на него ответственности и два с половиной года плена сделали Смарфита рассудительным и осторожным. Его главной задачей было сохранить каждого военнопленного до конца войны, а для этого нужно ладить с немецким персоналом от коменданта до последнего "хорька"-охранника.
У Смарфита был отдельный кабинет с обшарпанным письменным столом и несколькими стульями вдоль стены. В комнате, как раз на этих стульях, сидели еще двое - что-то вроде членов штаба или заместителей.
- "Флаинг офицер Алекс Шеллен, - прочел Смарфит в карте военнопленного, протянутой новеньким. - Только что из дулага. Сбит неделю назад как раз здесь, над Дрезденом". Интересно… Ага! Так вы еще и местный, - он посмотрел на своих помощников. - Уроженец города Дрездена, джентльмены. Немец?
- Частично… процентов на восемьдесят, не больше.
- Ну и ладно. Итак, мистер Шеллен, с прибытием вас в нашу команду. Вы знаете, что вам чертовски повезло? Нет, не с нашей командой, хотя и это тоже. Вы остались живы, вот что главное. Вам известна статистика? Из каждых восьми сбитых британских летчиков выживает лишь один. Так что здесь собрались сплошные везунчики. Чем думаете заняться?
- Работать в отряде по расчистке завалов, - твердо заявил Алекс. - Я слышал, что из военнопленных сформированы такие отряды.
- Все верно, но учтите - немцы за это не платят.
Старший офицер вернул документы, списав данные новичка в свой журнал.
- Только дополнительное питание килокалорий на восемьсот в виде сушеной репы и моркови, - сказал один из присутствующих. - И все.
- Зарплата и кормежка тут ни при чем, сэр. Просто - это мой город.
- Как знаете, - равнодушно продолжил Смарфит. - Вам как флаинг офицеру полагается сорок четыре марки в месяц.
- Хорошие деньги, сэр, - делано оживился Алекс. - Только что же так мало? На следствии мне обещали больше.
- Но вы и их не увидите.
- Вот это номер! Но почему?
- Потому, что все деньги, выплачиваемые нам немецкой стороной, оседают вот здесь. - Смарфит похлопал по небольшому облупленному сейфу сбоку от себя. - На руки я выдаю по пять-десять марок в зависимости от звания. Вот, получите.
Он достал из стола и протянул Алексу странного вида бумажку с серыми узорными линиями, цифрой "5" и летящим орлом со свастикой в когтях левой лапы. С обратной стороны бумажка оказалась совершенно белой, проштампованной синей печатью с надписью "Stalag Luft IV" и чьим-то росчерком.
- Это деньги? - недоуменно спросил Алекс.
- Для нас - самые что ни на есть, - вставил один из присутствующих. - Пять рейхсмарок лагерного образца. Так и называются - "лагергельт".