- М-да-а, - постучал пальцами по столу Смарфит. - Не гинеи, конечно, и не соверены с профилем королевы Анны, однако имеют хождение как раз на территории всех филиалов шталага люфт IV. Можете покупать на них все, что найдете в лагерных магазинах. Сейчас, правда, магазинов у нас нет, но бумажку советую не выбрасывать. Что касается остальных тридцати девяти марок вашего пособия, то они будут поступать в наш фонд, треть которого переводится в лагеря с унтер-офицерами и рядовыми, поскольку они никаких выплат не получают, двадцать пять процентов конвертируется и отсылается особо нуждающимся семьям на родину, оставшуюся сумму мы расходуем на приобретение мыла, зубной пасты, почтовой и туалетной бумаги, спортинвентаря, музыкальных инструментов, аренду театральных костюмов для нашего театра, спектакли которого, я думаю, скоро возобновятся… ну и тому подобного. Это повсеместная практика распределения пособий.
- Я понял, сэр, - вяло произнес Шеллен.
- Что ж, отлично. - Смарфит встал, давая понять, что ознакомительная аудиенция закончена. - Сейчас пайлэт офицер Хардисон поможет вам выбрать место для проживания. Мы здесь всего несколько дней, так что сами понимаете… Потом обратитесь к старшине 1631-го отряда флайт лейтенанту Гловеру. Это насчет работы на развалинах. Вопросы есть?
- Есть, сэр. Один.
- Ну, если один… давайте.
Алекс на секунду замялся, опасливо оглянувшись на дверь.
- Сэр, как вы отнесетесь к тому, если я удеру? - понизив голос, спросил он.
Присутствующие штабисты, как прозвал их про себя Шеллен, оживились и заерзали на своих стульях.
- Сынок, - улыбнулся Смарфит, - здесь очень легко стать беглецом, и для этого совершенно не нужно записываться в рабочий отряд. Ты сам, наверное, заметил, что колючей проволоки, вышек и овчарок тут не имеется. Во всяком случае, пока. Но стать беглецом еще не значит убежать. Ты, вообще, слыхал там, в Англии, про Саган?… Ну?… И чем это кончилось для пятидесяти человек, тоже знаешь?
- Но нескольких все же не поймали, - возразил Шеллен.
- Только троих, - жестко заметил один из штабистов. - Троих из семидесяти пяти.
"Черт меня потянул за язык", - подумал Алекс. Он отдал честь и попросил разрешения удалиться.
Офицер Хардисон вышел с вновь прибывшим на плац. Он оказался разговорчивым и доброжелательным человеком.
- С лагерными порядками знакомы? Из немцев честь отдавать только коменданту, "хорьков" игнорировать. В восемь утра и в восемь вечера всегда быть на месте - общее построение и проверка. Письма - не более двух в месяц. О немцах и вообще о войне не пишите, только о себе, иначе письмо не дойдет. Воду пейте исключительно свежекипяченую - становится тепло, а значит, есть опасность эпидемии. В свободное время старайтесь чем-нибудь заняться: спорт, музыка - у нас имеется неплохой оркестр и отдельно джаз-банд. Скоро подвезут нашу библиотеку из Радебойля. Некоторые рисуют. Для таких Смарфит закупает краски и бумагу. Главное - не лежать, уставившись в потолок. И выбросьте из головы мысль о побеге. Русские уже в ста километрах отсюда. Наша задача - просто выжить.
- Говорят, у вас даже театральная труппа имеется, - без особого интереса спросил Алекс.
- Я сам в ней состою, - живо ответил Хардисон. - К Рождеству мы поставили "Полуденного гостя", а наши оркестранты играли в тот день ораторию Штайнера "Распятие на кресте". Кстати говоря, костюмы нам одалживали некоторые дрезденские театры. Они же присылали и сценарии. Сразу после Рождества мы собрались ставить Гамлета, но наш главный режиссер, лейтенант Уайтекер, не смог никого подобрать на роль Офелии. Если королеву-мать еще мог изобразить какой-нибудь напудренный молокосос невысокого роста в париках и юбках, то для Офелии Уайтекеру позарез понадобилось нежное создание с женскими чертами и тоненьким голоском. А где такое взять? Некоторые из наших работали тогда на сортировке почты на вокзале и главпочтамте. Там они подыскали с десяток кандидатур из местных девушек. Из тех, что живут в Радебойле, отрабатывая в Дрездене трудовую повинность, и более или менее понимают по-английски. Мы договорились с комендантом (он, кстати, сам заядлый театрал) и получили разрешение приводить их в лагерь на два-три часа на репетиции. Гораздо труднее было этим девицам уговорить своих родителей. В итоге разрешили лишь трем, и это стали наши Офелия, Гертруда и одна из фрейлин. - Хардисон засмеялся. - Вы не поверите, Шеллен, но наш клуб во время вечерних репетиций заполнялся до отказа, словно в день премьеры. В моду вновь вошел галстук, а те, кто брились по вторникам, пятницам и воскресеньям, стали скоблить себя дважды в сутки, да еще ухитрялись доставать через охранников хороший одеколон.
- Сколько же раз вы ставили каждый свой новый спектакль? - спросил Алекс. - Только не говорите, что вас выпускали на гастроли.
- Ха! К этой зиме нас в Радебойле набилось до четырех с половиной тысяч. Вместимость клуба - человек сто пятьдесят. Вот и считайте. Да приплюсуйте тех, кто посещал спектакли по нескольку раз. Уверяю вас, "Гамлета" нам хватило бы до конца этой проклятой войны.
- Как же прошла премьера?
Хардисон жестом предложил идти в сторону одноэтажного строения.
- Понимаете, премьера была намечена на двадцатое. Это день рождения коменданта - полковника Карла фон Груберхайнера. Он остался в Радебойле с основным контингентом. Да, да, офицер Шеллен, полковник - очень приличный человек. Нам с ним повезло. Мне кажется - он все прекрасно понимает.
Они остановились у входа в барак, и здесь внимание Алекса привлек один человек. Он стоял вполоборота, жадно вытягивая дым из малюсенького окурка, обжигавшего ему пальцы и губы. Алекс поблагодарил Хардисона, пообещав, что дальше устроится сам. Благо опыт уже имеется.
- Постельные принадлежности вам выдаст староста коридора. Он в первой комнате.
Хардисон ушел, а тот, что курил, отбросил окурок и повернулся:
- Алекс?!
Это был Каспер Тимоти Уолберг, старый приятель Алекса, а также наследник титула своего отца - лорда Уолберга. Пожалуй, именно благодаря знакомству с Каспером Шеллен написал когда-то прошение в министерство авиации и стал военным летчиком. Они вместе учились в летной школе в Десфорде и потом некоторое время летали в одной эскадрилье. Однажды их звено, возвращавшееся из Франции с расстрелянными боекомплектами, столкнулось с группой "сто девятых". Немцев оказалось не меньше двадцати. Они словно горох высыпались из облака и ринулись в атаку. Это были "бубновые тузы" эскадрильи "Дортмунд", те, что носили почетную манжетную ленту Хорста Весселя. Они устремились почти вертикально вниз на шестерку англичан, прижимая их к покрытым белыми барашками водам пролива. Первый, второй, третий… Тяжелые и неповоротливые "Харрикейны" один за другим падали в волны. И при равном соотношении сил и полных боекомплектах им было бы трудно противостоять "Мессершмиттам".
В своем звене Алекс шел тогда первым "красным". Он видел, как на него стремительно надвигаются меловые скалы дуврского побережья, и понимал, что либо врежется в них, либо будет изрешечен пулями. Но шедший позади вторым "красным" Каспер спас тогда ему жизнь. Он сумел как-то вывернуться и вспороть последней очередью подбрюшье одного из дортмундцев. Самолет вспыхнул. Внимание двух других истребителей, атакующих "Харрикейн" Шеллена, было на секунду отвлечено, и на крутом вираже он сумел уйти вбок, почти касаясь крылом воды. Пулеметы береговой обороны отогнали немцев, разорвав на части еще два "Мессершмитта". Счет сравнялся.
В начале прошлой весны самолет Каспера исчез где-то между бельгийским Намюром и французским Камбре. Рассказывали, что уже на обратном пути он внезапно пошел на снижение, сообщив командиру группы о неполадках в моторе. Горючего у всех оставалось только на то, чтобы, перелетев Канал, добраться до Биггин-Хилла в Восточном Суссексе или сесть в Хорнчерче в графстве Кент. Вследствие этого ни у кого не было возможности сделать даже один лишний круг. Месяца два Уолберг считался пропавшим без вести, потом, уже поздней осенью, Алекс узнал от его родителей, что он в плену в Восточной Пруссии и что с ним вроде бы все в порядке. От радости Шеллен в тот день крепко выпил и даже подрался с двумя моряками из русского конвоя, а через пару дней он впервые написал рапорт с просьбой о переводе в бомбардировочную авиацию.
Но узнать былого дамского любимчика теперь было непросто. На белом исхудавшем лице болезненно блестели усталые бледно-голубые глаза. Лоб украшали сразу несколько сиреневых шрамов, а аккуратную прическу из волнистых каштановых волос заменяла пятимиллиметровая поросль неопределенного цвета. Такая же поросль покрывала щеки и подбородок.
- Мы шли от самых Восточных болот пешком, - проведя ладонью по обритой голове, словно оправдывался за свой вид Каспер. - За сорок дней мне ни разу не удалось нормально помыть руки, я уж не говорю об остальном. Появились вши. А тут еще разговоры о тифе то здесь, то там. Нам выдали машинку и велели всем остричь волосы. Мы были опытной партией, набранной в плане физического состояния из середнячков. Потом я понял, что немцы решили на нашей группе определить способность тысяч других ослабленных голодом пленных к пешему маршу на запад. Из Хаммерштайна - это шталаг II Б - мы прошли до Фюрстенберга - в шталаг III Б, оттуда, после двухдневного отдыха двинулись в шталаг люфт III под Саганом, а потом уже притопали сюда. Шли вперемешку с беженцами, питались чуть ли не подаянием. Представляешь, один раз нас накормили вареной картошкой эсэсовцы из какой-то танковой части. Единственным средством от дизентерии у нас были угли из прогоревшего костра. Нескольких заболевших немцы оставили в подвернувшейся на пути сельской больнице. Без всякого присмотра. А теперь скажи мне: какой смысл был в том большом побеге прошлой весной, если теперь нас могут запросто бросить посреди этапа в каком-нибудь сарае?
- Ты имеешь в виду побег из Сагана? - спросил Алекс.
- Да. Столько трудов с рытьем подземных туннелей, а в итоге почти всех поймали и пятьдесят человек убили по приказу Гиммлера.
- А ты уверен, что по приказу Гиммлера? Ведь СС не имеют отношения к лагерям шталаг люфт.
Они уединились на старых, почерневших от солнца и воды деревянных ящиках, прислонившись к доскам высокого забора. Каспер закурил.
- Мы пробыли в том лагере два дня, и нам кое-что рассказали об обстоятельствах побега. Ты знаешь, долгое время этот шталаг считался образцовым лагерем. Туда пускали любые комиссии от международных общественных организаций. Им там чертовски повезло с начальством. Комендантом у них был один пожилой аристократ, дай бог памяти… что-то вроде фон Вильдау, а его заместителем майор ВВС, доктор истории и этнографии, знавший кучу восточных языков типа чешского, русского и польского. Оба также прекрасно говорили на английском. Они уважали военнопленных и соблюдали все требования Конвенции. Так вот, после того как стало известно о расстреле пятидесяти беглецов, новый комендант заверил нескольких старших офицеров из числа пленных, что Люфтваффе не имеют к этому никакого отношения. Он принес свои соболезнования и сказал, что все офицеры Люфтваффе потрясены случившимся. И ему нет оснований не верить. Вскоре в лагерь прислали урны с прахом погибших и разрешили захоронить их со всеми воинскими почестями. Более того, когда лагерный актив обратился к коменданту с просьбой построить на месте могилы мемориал, им не только позволили и это, но даже снабдили необходимыми материалами. Я видел это сооружение. Проект выполнил один из бывших архитекторов.
- А что случилось с тобой? - спросил Алекс.
Каспер рассказал про то, как из-за отказа двигателя совершил вынужденную посадку на чудом подвернувшейся поляне.
- Ты же знаешь наши "Харрикейны", черт бы их побрал. И при обычной-то посадке на мягкий грунт они могут запросто кувыркнуться, а тут я не столько планировал, сколько падал.
Каспер непроизвольно потер шрамы на лбу. Потом он рассказал, как долго прятался в лесах, стремясь пробраться к побережью, и как, в конечном счете, был выдан приютившим его добрым бельгийским крестьянином.
- Ну а ты? Как ты оказался здесь?
Алекс коротко поведал о себе, о том, что сам попросил немцев перевести его в Дрезден.
- Давно ты здесь? - спросил он товарища, обведя взглядом территорию лагеря.
- Дня четыре. Да, точно, четыре дня. До этого были под Радебойлем, но оттуда слишком много времени уходит на дорогу. Говорят, завтра нашу команду снова переведут. На какую-то табачную фабрику на набережной поближе к центру.
- А ты был в городе? - спросил Алекс, имея в виду центральные районы.
- Был. Мы вошли туда одними из первых, уже шестнадцатого. По приказу армейского командования четвертого округа было сформировано несколько отрядов из военнопленных для работ по расчистке завалов в Нойштадте. На левый берег в те дни никого не пускали, да и при всем желании пройти тогда в центр мы не смогли бы. Несмотря на начавшиеся дожди, пожары продолжались четыре дня, потом пламя как-то сразу утихло, но и сейчас на некоторые улицы совершенно невозможно сунуться из-за высокой температуры. Развалины остывают медленно, словно гигантские разрушенные печи. Завтра, если пойдешь с нами, все увидишь сам.
- А где вы были в тот день, шестнадцатого? - Алекс внимательно вслушивался в каждое слово своего друга, словно тому удалось побывать в родных местах, где сам он еще не был.
- Расчищали подъездные пути к мосту. Самому дальнему, если идти на восток.
- Мост Альберта? Он уцелел?
- Уцелели все мосты. Есть, конечно, повреждения. - Каспер вздохнул. - Знаешь, этот день мне, наверное, запомнится на всю жизнь. Да, так вот… мы шли по северному берегу до набережной Кенигсуфер. Слева от нас сильно горело, из-за дыма трудно было дышать, и мы замотали лица тряпками, смоченными в речной воде. Внезапно мы увидели, как несколько человек тащат к берегу труп какого-то животного. Наши охранники пошли узнать, в чем дело. Оказалось, что неподалеку разбомбило здание цирка вместе с цирковыми конюшнями. Вырвавшиеся лошади устремились в один из дворов, где все были убиты огнем или взрывной волной. Немцы хотели вытащить их трупы на берег. Может быть, они собирались потом погрузить их на баржу, а может, просто столкнуть в воду. Я не знаю. У нас были с собой веревки, и мы решили помочь. Мы набрасывали петли на копыта животных и человек по пять-шесть волокли туши со вздувшимися от жары животами к берегу. Я насчитал тридцать пять лошадей, пони и антилоп. Кажется, там были даже зебры, но их шкура почернела от огня и пепла. Говорили, что еще десятка полтора лошадей убежали в другое место и тоже погибли. Жаль, конечно, что этих животных нельзя было использовать в пищу. Но дело не в этом. Когда вечером, уже затемно мы возвращались той же дорогой, то в свете пожара увидели какие-то тени на том месте. От неожиданности мы остановились как вкопанные. Это были гигантские птицы, изредка взмахивающие крылами. Ни мы, ни охранники ничего не могли понять. Подошли поближе. Черные птицы с размахом крыльев в полтора-два метра - во всяком случае так мне тогда показалось - рвали мощными клювами плоть тех самых арабских скакунов и антилоп. Это было похоже на галлюцинацию: ночь, красная от зарева пожаров река, на фоне которой пируют черные птицы. И мы - сто человек с замотанными тряпьем лицами, черными от пепла и сажи. В глазах каждого немой вопрос: не сошел ли он с ума? Сбившись поплотнее в кучу, мы с опаской прошли мимо, так ничего и не поняв, а на следующий день нам сказали, что это были грифы, вырвавшиеся из городского зоопарка. И еще мы узнали, что той же ночью всех птиц расстреляли. Был приказ гауляйтера убивать всех животных в городе: от крыс и кошек, которые могут разносить заразу, до жирафов и львов, которые все равно обречены.
Алекс молча слушал этот рассказ, не уточняя подробности. Он понимал, что речь шла о знаменитом цирке Сарасани, прославленном на всю Саксонию своими номерами с экзотическими животными. В детстве с друзьями он не раз побывал на этих представлениях. Теперь этого цирка нет, как нет и не менее знаменитого Дрезденского зоосада.
- Конечно, это не самое страшное, - тихо продолжал Каспер. - Просто мы видели это собственными глазами. Но есть еще много такого, чего мы не видели.
Каспер замолчал, уставившись в одну точку.
- Ты о чем? - спросил его Шеллен.
- Говорят, по случаю масленицы представление было особенно праздничным, с обезьянами и клоунами, и многие дети пришли в карнавальных костюмах. По тревоге их всех спустили в находящееся здесь же бомбоубежище, и ни один ребенок не спасся. Их останки извлекали из подвалов дня через три. Но мы этого не видели.
- Каспер, - Алекс положил руку на плечо товарища, - найди мне место, где я бы мог свалиться и уснуть. Целый день на ногах.
- Да-да, пойдем сейчас ко мне, попробуем устроить тебя, - сказал Каспер, вставая. - У тебя вообще-то есть рюкзак или чемодан? - спросил он по дороге. - Непременно обзаведись. Это предмет первой необходимости. Нас часто последнее время кидают с места на место, а тебе не в чем носить свои вещи.
- У меня нет никаких вещей, - возразил Алекс.
- Будут, - серьезно пообещал Каспер. - Будут. Завтра мы ожидаем привоза посылок из Швеции. Ты заберешь потом пустую банку из-под "Нескафе", вот тебе и вещь. В этой банке ты сможешь что-нибудь хранить, ну… там, я не знаю, табак например, или кусочки хлеба.
Наследник титула лорда Уолберга шел, рассуждая о банке с кусочками хлеба.