* * *
Утро следующего дня выдалось пасмурным. Колонна людей шла по мосту Аугустуса в сторону Альтштадта. Это были сто или чуть больше британских военнопленных из 1631-го отряда во главе с флайт лейтенантом Максом Гловером и сопровождавшие их десять охранников. У каждого пленного на левом рукаве имелась белая повязка - лоскут разорванной на полосы простыни. Накрапывал мелкий холодный дождь. Временами он усиливался, тогда в некоторых районах города над развалинами курились облака белого тумана. Вода превращалась в пар на тех самых улицах, куда, как утверждал накануне Каспер Уолберг, до сих пор нельзя было войти из-за высокой температуры. Говорили, что там горят угольные подвалы, потушить которые не имелось никакой возможности. Вопреки строгим указаниям городских властей, дрезденцы тайком накапливали уголь и дрова в своих подземельях, в которых многие из них вот уже семь суток как были заживо кремированы целыми семьями.
Они прошли к мосту по широкой правобережной отмели, лишенной застроек. Во время весенних паводков Эльба заливала эти низины, занося речным илом, но зато летом они покрывались густым зеленым ковром из луговых трав. Сейчас это была изрытая воронками, засыпанная пеплом, местами полностью выгоревшая земля с редкими клочками сухой прошлогодней травы. Как раз сюда утром четырнадцатого февраля уцелевшие после ночных налетов медсестры и врачи с помощью солдат и прибывших спасателей выносили раненых из госпиталей и горящих улиц Нового города. Здесь было легче дышать. Люди думали, что все кончилось. К одиннадцати часам около семисот человек, укрытых шинелями и одеялами, лежали вдоль этого берега. Но самолеты появились в третий раз. В то время, когда тяжелые бомбардировщики обрабатывали нетронутые еще кварталы Йоханштадта, Гроссера и северо-восточных окраин, звенья проносившихся над самой землей "Мустангов" занялись дорогами и берегами. Их легкие бомбы и пули перемешали золу и песок на этом берегу с кровью тех, кто думал, что спасся. Сейчас трупы уже убрали. Повсюду валялись простреленные одеяла, бинты, пропитанные засохшей бурой жидкостью клочья одежды.
Алекс шел по мосту и, всматриваясь в очертания левого берега, искал что-нибудь, на что откликнулась бы его память. Он сразу отметил, что громадного купола протестантской Фрауэнкирхе нет. Ажурная колокольня католической Гофкирхе стала ниже, лишившись своей маковки с острым шпилем. Стены оперы Земпера и королевского замка зияют пробоинами. Нигде не осталось и следа от крыш. Только башня ратуши устояла, возвышаясь над черными пиками выжженных изнутри развалин. И на фоне всего этого настоящим чудом было то, что уцелел этот мост, по которому они шли сейчас. Когда-то Алекс тысячу раз прошел или пробежал по нему в ту и другую сторону. Столько же раз он проехал здесь на желтом дребезжащем трамвае. И в каком бы направлении он ни шел, всегда булыжные мостовые Аугустуса приводили его на улицы самого красивого города в его жизни.
Теперь же он со страхом приближался к Террасе - каменной набережной перед Замковой площадью. Южный ветер доносил с той стороны смешанный запах гари и трупного разложения. Шеллену непроизвольно хотелось замедлить шаг, но колонна молча шла вперед. Топот ботинок да редкие выкрики охраны. И вдруг команда: "Стой!"
Метрах в ста впереди, на том месте, что было когда-то Замковой площадью, стояла большая толпа. Было видно, что ее сдерживают. По киверам Алекс различил полицейских. Им помогали солдаты. Через некоторое время стало понятно, что люди хотят пройти дальше, но их не пускают. Слышались крики и ругань, кто-то с помощью рупора требовал разойтись, угрожая применить оружие. Иногда к площади по набережной подъезжали телеги, запряженные лошадьми, мулами или быками, изредка - грузовик или легковушка. Их пропускали, и от этого крики возмущения усиливались.
- Что там? - тихо спросил Алекс стоявшего рядом Каспера.
- Власти оцепили весь центр и никого не пускают, - ответил тот. - Пару дней назад некоторые улицы даже перегородили баррикадами.
- А нас пропустят?
- Не знаю. Нас впервые ведут на ту сторону. Скорее всего заставят засыпать воронки или расчищать проезды.
Послышалась команда "Вперед!". Колонна медленно двинулась дальше, и Алекс увидел, как охрана сняла карабины с плеча. Толпа впереди стихла. Опять "Стой!". Командир конвоя подошел к полицейскому заслону и о чем-то поговорил с главным. Потом он махнул рукой, пленных под прикрытием солдат стали пропускать через узкий проход.
- Быстрей! Быстрей, - подгонял тот, что был с рупором.
По его красным петлицам с маленькими золотыми орлами и по отсутствию погон Шеллен догадался, что это партийный работник, только не знал, какого ранга.
Толпа вокруг снова ожила. Люди кричали, что хотят лишь одного - похоронить своих близких, что власти задумали что-то ужасное, что пленных врагов нельзя подпускать к изуродованным телам. Кто-то швырнул в британцев обугленной деревяшкой. Следом полетели камни вперемешку с проклятиями. В ответ раздались выстрелы в воздух. Человек с рупором кричал что-то о приказе гауляйтера расстреливать бунтовщиков и паникеров наравне с мародерами. Но только длинная автоматная очередь заставила затихнуть обезумевших от горя и неведения горожан. Кого-то для острастки схватили полицейские. Воспользовавшись паузой, солдаты стали оттеснять толпу в сторону.
Пленные, наконец, вышли на простор, обогнули изрешеченные осколками стены Гофкирхе и двинулись по Софиенштрассе. Со стороны Театральной площади в том же направлении тянулись крестьянские повозки, запряженные одной или двумя лошадьми. Одни из них были доверху нагружены соломой, на других Шеллен заметил большие канистры, прикрытые брезентом. По мере приближения к Ташенбергштрассе количество людей и повозок увеличивалось. Здесь были полицейские, солдаты, курсанты, эсэсовцы, молодые люди из Имперской трудовой службы, чины партии и гитлерюгенда. Алекс даже увидел большую группу девушек, шедшую строем в сторону Почтовой площади. По всей вероятности они тоже были из РАД.
По мере продвижения вперед сердце Алекса билось все более учащенно. Если свернуть сюда, на короткую Ташенбергштрассе, а потом броситься направо по Замковой улице, то через несколько минут окажешься на площади Старого рынка, там, где прошло все его детство. И он решил. Он решил во что бы то ни стало попасть туда. Он понимал, что чуда не будет, что там только разрушенная фугасами и выеденная огнем скорлупа стен. Но ни голос разума, ни угроза смерти теперь не могли его остановить. Воспользовавшись каким-то замешательством, он отстал от остальных и уже собирался броситься влево, будучи почти уверенным, что не успеет добежать до поворота. Но в это время в узкий проезд улицы стали сворачивать повозки, высоко груженные соломой и дровами. Возницы шли сбоку, ведя спотыкающихся на разбитой мостовой лошадей под уздцы. Колеса повозок наезжали на обломки битого кирпича, которыми засыпали большую воронку, и то и дело застревали. Тогда стоявшие рядом солдаты помогали вытягивать телегу. Увидав, что большой тюк соломы вот-вот свалится вниз, Алекс бросился к телеге и уперся в него руками.
- Давай, давай, я держу! - крикнул он по-немецки. - Проезжай. Эй, ты, подтолкни!
И так, придерживая солому и подбадривая возницу, он беспрепятственно прошел вперед. Он шел не оглядываясь, прижав левое плечо к возу и незаметно снимая правой рукой свою повязку. На нем была немецкая шинель, а на пряжке поясного ремня, подаренного ему утром Гловером, был выдавлен контур лопаты со свастикой в окружении пшеничных колосьев, так что его вполне можно было принять за радовца. Свернув на Шлоссштрассе, он увидел открытое пространство площади, заполненной людьми, а еще минуты через три они вышли на каменную мостовую Альтмаркта.
Часть стен здесь уцелела до самого верхнего этажа, но сквозь их пустые оконные проемы было видно пасмурное небо или стены соседних зданий. Некоторые дома рухнули до основания, образовав вывалы битого кирпича высотой в четыре-пять и более метров. Самый большой в Дрездене универмаг "Реннер" устоял лишь наполовину. На его развалинах копошилось особенно много людей. С помощью газовых резаков они разрезали арматуру и лебедками вытаскивали из витрин металлические рамы и решетки. Все это затем волокли к центру площади, к памятнику. Впрочем, от памятника, построенного в честь победы во франко-прусской войне, остался только пьедестал и фрагменты женских фигур с четырех его сторон, олицетворявших четыре королевства Второго рейха. Белоснежной центральной статуи с флагом не было. Чувствовалось, что все здесь было выжжено многодневным пожаром. Огненный смерч, в эпицентр которого попал Старый рынок, за несколько часов уничтожил не только все деревянные детали, но даже кровельное железо крыш. И не будь площадь вымощена булыжником, асфальт выгорел бы на ней полностью, превратившись в оплавленный песок, как это произошло в других местах.
Почти все расчищенное пространство площади было заполнено рядами тел погибших, между которыми сновали люди с белыми марлевыми повязками на лицах и медленно катились повозки. Особенно много тел было сложено по периметру. Там они лежали в несколько слоев. Их беспрестанно подвозили на телегах из примыкающих улиц и сваливали в кучи. Издали такие кучи выглядели аморфной серо-бурой массой. Отсутствие даже слабого ветерка делало смрад, стоявший в воздухе, совершенно невыносимым. Алекс прижал к лицу рукав шинели и продолжал идти за повозкой, медленно катившейся вдоль тел.
Строго говоря, назвать телами то, что лежало на брусчатке Старого рынка, можно было далеко не всегда. Более точным было бы слово останки. Те, кто сгорели прямо на улице, превратились в маленькие, не более метра в длину, скрюченные головешки, часто рассыпавшиеся при попытке передвинуть их с места на место. Других привозили в одежде. Вероятно, их извлекали из бомбоубежищ на некотором удалении от эпицентра огненного смерча. Они выглядели гораздо страшнее. Распухшие в жарких подвалах серо-зеленые лица с выпученными глазами и лопнувшей кожей. Трупы сочились зловонной серозной жидкостью, вытекавшей из рукавов шуб и пальто, из раскрытых оскаленных ртов. Еще ужаснее выглядели детские тела, также бесцеремонно сваливаемые в общие кучи. В одном месте лежали несколько сотен совершенно распухших трупов в мокрой не обгоревшей одежде. Алекс не мог понять, что с ними произошло. Тем временем неподалеку от того, что осталось от памятника Победы, продолжалось строительство какого-то сооружения. На уложенные рядами известняковые блоки с помощью лебедки укладывали стальные балки. Поверх балок клали декоративные решетки из витрин универмага, фрагменты чугунной ограды, вероятно привезенные из парка Цвингера, прутья арматуры. Все это скреплялось проволокой, превращаясь в некий помост высотою около метра.
- Эй, сваливай сюда, - крикнул эсэсовец с четырьмя звездами в левой петлице.
Повозка Алекса и несколько других подъехали к помосту, и подоспевшие солдаты стали выгружать солому на брусчатку. На некоторых телегах привезли дрова, напиленные из вывороченных и расщепленных бомбами парковых деревьев Королевского сада. Вооруженные вилами полицейские и солдаты СС стали подпихивать под решетки чурбаки, ветки и солому. Алекс тоже принялся подносить охапки соломы руками, пока перепачканный в саже и извести вахмистр не протянул ему остро заточенные вилы.
- Погоди, - остановил он его, - где твоя повязка? Вон видишь "санку"? - показал полицейский в сторону стоявшего возле памятника автобуса с красными крестами на бортах. - Поди возьми там пару повязок и перчатки. Здесь нельзя без перчаток.
Алекс кивнул и побежал к автобусу. От него не ускользнуло, что этот унтер, как и некоторые другие офицеры и политработники, был явно подшофе. Он получил резиновые перчатки, которые ему велели беречь, так как все городские запасы сгорели в пожаре, а того, что успели подвезти, хватит только до вечера. Еще ему дали целую пачку марлевых повязок, пропитанных духами. Вот, оказывается, откуда этот странный запах от вахмистра - смесь спиртного перегара и дамских духов.
Когда под решетчатый помост затолкали сорок или пятьдесят возов с соломой и дровами, нескольким находившимся наверху полицейским подали канистры, и они стали равномерно поливать солому черной маслянистой жидкостью. В это время Алекс заметил, как солдат, курсантов и радовцев строят в шеренги и уводят с площади. Оставались в основном только полицейские и эсэсовцы. Небольшая группа партийных функционеров и чиновников из городского магистрата собралась в стороне возле раскладного походного столика, на котором была разложена карта и какие-то бумаги. На несколько минут все затихло. Последовала команда отойти подальше от облитого нефтью сооружения и перекурить. То, что началось потом, было самым отвратительным зрелищем, какое только можно представить нормальному человеку.
- Начали!
Часть людей стала волоком подтаскивать трупы к месту сожжения. Их зацепляли крюками из толстой проволоки либо накидывали на ноги веревочные петли и тащили по скользкому от сукровицы булыжнику. При этом женские пальто и платья задирались вверх, обнажая страшные от разложения голые ноги, - тревога прозвучала поздно вечером, и большинство женщин накидывали свои лучшие пальто и шубы прямо на ночные сорочки.
Другие, те, кто был посильнее, забрасывали трупы на решетку. Тут Шеллен понял, для чего так остро заточены зубья его вил. Такие же вилы были и у остальных. Два или три человека вонзали их в тело и с криком поднимали его наверх. С легкими трупами детей или тех, кто сильно обгорел, справлялся и один человек. Также вилами поддевали отдельные конечности и отвалившиеся головы. Иногда, чтобы проткнуть добротную женскую шубу или солдатскую шинель, приходилось бить со всей силы. На тот случай, если зубцы вил затуплялись при ударах о камни, неподалеку стоял педальный точильный станок, какие точильщики обычно носят на плече по дворам.
Работали быстро. Те, кто был наверху, так же вилами или крюками поправляли тела, подтаскивали их к центру, наваливая в несколько слоев друг на друга. Через какое-то время им пришлось самим уже стоять на мертвецах. Они проваливались в щели решеток, падали на колени, не устояв на зыбкой, словно болотная ряска, поверхности мертвых тел, некоторые спрыгивали вниз, и их заменяли другие. Чтобы лучше было ходить, каждый новый ряд тел прослаивали соломой, беспрестанно подвозившейся на площадь. Время от времени наверх подавали канистры, из которых мертвецов поливали нефтью вперемешку с бензином. Теперь уже курить на территории всей площади было строжайше запрещено. Некоторым становилось плохо. Здесь не было закаленных войной фронтовиков. Почти все они были дрезденцами, а значит, столкнулись с происходящим впервые. Кого-то рвало, кто-то впадал в полуобморочное состояние. На этот случай было два средства - стакан коньяка, несколько ящиков которого стояло на мостовой возле санитарного автобуса, либо вата с нашатырем.
Впрочем, тем, кто не мог орудовать вилами, предоставлялась другая работа. Перед стеной дома, на пятом этаже которого когда-то жила семья Шеллен, были собраны останки тех, кого пламя фаершторма превратило в уголь. Их не нужно было кремировать. Их просто складывали на застеленные брезентом повозки с высокими бортами и утаптывали ногами. Кто-то трамбовал такие останки в принесенной из развалин оцинкованной ванне, предназначенной для купания детей или стирки. Потом содержимое ванны также ссыпалось на телегу. Когда прах достигал края бортов, кузов накрывали другим куском брезента и повозку откатывали в переулок.
В течение часа высота груды тел на площади Альтмаркт достигла двух с половиной метров. Трупы стало трудно подавать наверх даже с телег. Ждали автокран, обещанный корпусом экстренной технической помощи, но его все не было. Руководивший всеми действиями один из заместителей гауляйтера махнул рукой. Послышались команды, и работа прекратилась. Взмокшие и валившиеся с ног от усталости люди отошли в сторону. Многие сразу же потянулись к автоцистерне с водой, стоявшей возле санитарного автобуса. К помосту подъехал грузовик, и находившиеся наверху полицейские стали спрыгивать на его кабину. Потом грузовик начал медленно объезжать помост. Оставшемуся на его крыше унтер-офицеру подавали из кузова ведра с бензином, и он плескал из них на тела.
Все это время Алекс находился неподалеку. Он понимал, что не должен здесь быть вообще, что все происходящее делается тайно от жителей города. Даже простых солдат и молодежь из имперской службы труда удалили, оставив только партруководителей, полицейских и эсэсовцев. Скорее всего, все они дали соответствующие подписки о неразглашении. Он также понимал, что все, что здесь делается, - жестокая, если не сказать скотская, необходимость. Тысячами тонн трупного яда мертвые сограждане могли убить остатки жизни в городе. Они сделались врагами живых. У властей просто не было иного выбора, как на девятый день начать кремацию прямо на улицах.
Увидав, как пара человек сметают метлами разбросанную солому, Алекс принялся им помогать. При этом он старался не попадаться на глаза кому-нибудь из начальства. Временами он подходил совсем близко к штабелю из мертвых тел, видел сотни свисающих вниз рук и ног. Тогда он не мог понять, почему на кистях многих рук отсутствует один или два пальца, отрезанные, очевидно, совсем недавно.
Однажды двое немолодых уже эсэсовцев из общей службы, которым он помогал убирать солому, отойдя в сторонку, позвали его.
- Эй, форман! - крикнул один из них. - Иди сюда.
Алекс окончательно убедился, что его принимают за рядового радовца, и подошел. Альгемайновцы достали флягу, по очереди наполнили достаточно большой бакелитовый стаканчик коричневой жидкостью, выпили сами и предложили ему. Он поблагодарил и тоже выпил. Залпом. Его тут же вырвало. Он отошел, извинившись.
В это время пламя с шумом начало охватывать пропитанную нефтью и бензином гору тел. Столбы огня и черного дыма, закручиваясь огромной спиралью, устремились вверх, унося с собой влагу и пары трупного яда. Сотни килограммов превращающегося в пепел человеческого праха поднимались вместе с дымом к серому небу.
Это было вознесение на небеса.
Все, кто оказался поблизости, попятились от сильного жара. Лошади со ржанием прянули назад, и несколько телег сцепились осями. Их владельцы - окрестные крестьяне, прибывшие в Дрезден по приказу партии вместе со своими мулами и лошадьми, принялись успокаивать животных и отводить их подальше от погребального костра. Солома, подложенная под гигантский гриль, прогорала очень быстро. Уже минут через десять в раскаленные проходы между каменными блоками стали закатывать деревянные колоды от распиленных вязов и тополей, проталкивая их длинными пожарными баграми.