4
После того, как они расписались, Татьяна целую неделю ждала Егора, боясь отлучиться от дома, чтоб с ним не разминуться. Многократно звонила по оставленному телефону, но на звонки никто не отвечал. Наконец, потеряв надежду на его приезд, она сама поехала в Североград, хотя электрички были забиты, ходили "как придется". На завод ее не пустили, а по телефону сказали, что Клейменов отправлен на фронт.
Татьяна вернулась в Малино. Домой шла, не видя дороги - слезы застилали глаза. У калитки остановилась, чтоб достать из ящика газеты, и тут из газеты выпало письмо. Подняла и по твердому мужскому почерку догадалась - весточка от Егора. Тут же распечатала и прочла. Это было беглое письмо, в котором Егор сообщал, что едет на фронт временно, с ремонтным отрядом. В этом письме Егор снова настаивал, чтобы она вместе с Вадиком и матерью ехала на Урал, что он предупредил стариков и их примут, как родных.
Известие, что Егор уехал на фронт временно, несколько успокоило Татьяну, и она поспешила поделиться радостью с матерью.
Усадив Полину Андреевну в старинное дедовское кресло, Татьяна вслух перечитала письмо.
- Ну, что ты скажешь, мамочка? Ведь Егор временно поехал. Он должен вернуться.
- Дай бог! Дай бог! - утирая уголком косынки вдруг выступившие слезы, сказала мать, все еще не веря, что Егор - их надежда и опора - отыскался.
- А что ты скажешь о его настоятельной просьбе - ехать на Урал?
- Право, не знаю, милая. Ехать страшно, а оставаться еще страшнее. Сосед говорил, что немцы продвинулись далеко. До нас осталось каких-нибудь километров сто… Что будет, если их не остановят? А эти налеты каждую ночь? А надвигающийся голод?..
- Вот я об этом и говорю, мама. Ведь у нас же Вадик… Детей давно вывозят, а мы сидим и сидим.
- Может, с заводом поедем? Все-таки будут знакомые. Не так страшно…
- На заводе только сейчас, после большой бомбежки, заговорили об эвакуации. А успеют ли - не знаю…
- Так что же делать, милая?
- Я вчера видела доцента Черского, у которого училась в Технологическом. Он теперь директор Малинского филиала. Сказал, что завтра эвакуируются в Зеленогорск. Очень звал ехать с ними. Обещал взять в свой вагон.
- Неужели? Что же ты? Ведь другого случая не будет…
- Сказала, что подумаю.
- Когда же раздумывать, Танюшка, если завтра отправка? Беги к нему. Прямо сейчас же беги. Проси, умоляй, чтобы он не передумал.
- И ты согласна бросить все?
- Боже мой! Да как ты можешь спрашивать? Ведь все погибнем… Беги, сейчас же беги, Танюша, родная.
- Хорошо, иду. А вы с Вадиком начинайте укладываться. Берите только самое необходимое…
Утром Татьяна взяла справку на заводе, что она с семьей эвакуируется в Зеленогорск. Отпустили без разговоров и даже обещали прислать машину, чтоб перевезти вещи на станцию.
Ровно в двадцать один час, как и было условлено, ее встретил у запасного пути Сергей Сергеевич Черский - еще не старый человек в пенсне.
- Вот наконец и вы, Татьяна Михайловна. Здравствуйте! Очень рад. Еще есть время. Пойдемте, я вас познакомлю с женой, с дочками, с нашими сослуживцами.
Татьяна поднялась по лесенке в товарный вагон, где на нарах сидели сотрудники института. Представив им Татьяну, Черский подвел ее к жене - худощавой женщине со злыми глазами, и дочкам.
- Это мои домочадцы, Татьяна Михайловна.
- Очень рада познакомиться.
- И я тоже! - сказала Черская, но руки не подала. Черский поспешил отвести Татьяну в другую сторону. Указал место на нарах, справа от двери.
Шофер перетаскал и рассовал под нары вещи. Помог взобраться матери и Вадику. Татьяна спустилась, чтоб попрощаться с друзьями, пришедшими ее проводить. Ей передали цветы и корзинку с ягодами. Кто-то сунул пакет с пирожками.
- По ваго-нам! - раздалась команда.
Татьяна поднялась в вагон. Залязгали, застучали буфера, и паровоз потащил пять вагонов института прицеплять к проходящему составу.
С запада надвигалась огромная свинцово-бурая туча. Быстро темнело. Только поезд тронулся - пошел дождь. Пришлось прикрыть дверь. Сразу стало и темно и тоскливо. Разговоры начали стихать - люди укладывались спать.
Татьяна еще засветло, расстелив волосяной наматрасник и ватное одеяло, уложила мать и Вадика, прилегла сама.
Поезд, набрав скорость, стучал колесами на стыках рельс, громыхал и лязгал буферами. Старые деревянные вагоны скрипели, и слышно было, как по их крышам барабанил дождь. Сон не шел. Его отгоняли тяжелые раздумья о будущем и настоящем. Все рисовалось смутно, словно в густом дыму…
Прошло часа четыре, а может, и больше. Дождь кончился. В приоткрытую дверь пробивался чуть брезживший, розовый свет. Мелькнули синие огоньки приближавшейся станции. Поезд замедлил ход. И вдруг отчетливо, все нарастая, послышался тяжелый гул самолетов, свист бомб и оглушающие взрывы. Вагон рвануло, и он запрыгал по шпалам. Кто-то отчаянно закричал. Татьяна увидела в правой стене вагона зияющий пролом и, оглушенная грохотом, стонами, криками, бросилась к Вадику, прижала его к груди. Поезд остановился. Кто-то соскочил с верхних нар, распахнул двери. У вагона собирались какие-то люди.
- Раненые, убитые есть? - крикнули снизу и, не дожидаясь ответа, четверо с красными крестами на рукавах влезли в вагон, втащили двое носилок.
Татьяна, оцепенев от страха, прижимала к груди сонного Вадика и, ощупывая его, спрашивала:
- Вадик, Вадюша, ты жив?
- Да, да, мама. Как страшно…
- Мама, а ты, мама?
- Жива, Танюша, жива, слава богу, - шептала мать, тоже ощупывая Вадика…
Четверых убитых и несколько человек раненых вынесли из вагона, положили на траву. Раненым стали делать перевязки. Подошел дежурный в красной фуражке.
- Уцелевших разместить по другим вагонам! - и поспешно пошел в конец поезда к перевернутому вагону. Оттуда доносились стоны. Подошли военные. Несколько человек влезли в вагон, стали помогать увязывать и выбрасывать вещи.
Всех уцелевших и легко раненных разместили по разным вагонам. Состав рассортировали. Клейменовы и Черские снова оказались вместе. Черский попросил Татьяну Михайловну присмотреть за своими, а сам побежал на станцию узнать о судьбе других четырех институтских вагонов и вернулся очень встревоженный. Оказалось, что эти четыре вагона прицепили к другому составу и он уже отправился в путь…
Состав из товарных вагонов, обогнув Москву, остановился в Бирюлеве. Платформа была забита людьми и скарбом.
- Осади! Осади от вагонов! - надрывно кричал начальник в красной фуражке. - Состав переполнен! Посадки не будет.
Командир с красной повязкой на рукаве и с ним несколько военных с винтовками останавливались у вагонов. Двое влезали в открытые двери и проверяли документы. Командир, заглянув в дверь, где ехали Татьяна и Черские, крикнул:
- Тут еще можно поместить человек пять. Эй, Федоренко! Давай матроса, что отстал от санитарного, и ту старуху с внучатами.
- Есть! Сейчас приволоку!
Здоровенного матроса в бушлате поверх тельняшки, с забинтованной головой впустили в вагон. Он сразу забрался на верхнюю полку. Старушку с детьми разместили в левом углу.
- Товарищ начальник! Видите, я без ног. Прикажите и меня впустить.
Командир посмотрел на небритого, мордастого парня со щербатым ртом, стоявшего на костылях, махнул рукой:
- Федоренко, пропусти!
Тот вскарабкался в вагон и уже оттуда закричал:
- А бабу? Она за мной ухаживает. Лушка! Скорей!
Краснощекая девка с узлами протиснулась к двери.
- Ладно, пусть лезет, - сказал командир и, оставив у вагона часового, пошел дальше…
Поезд выбрался на Рязанскую дорогу только вечером - приходилось пропускать воинские составы. Новички, готовясь к ночлегу, стали устраиваться поудобней. Бабка с ребятишками прикорнула на полу, матрос, расстелив бушлат, развалился на верхних нарах над Клейменовыми. Щербатый, усевшись справа на нижних нарах, долга курил, косясь на Татьяну.
Тронув за ногу пожилого с седоватой бородкой соседа, развязно сказал:
- Ты, профессор, подвинься чуток, я тут лягу. А не желаешь - иди наверх. Там просторнее.
- Позвольте, я на этом месте еду от самого Северограда.
- Цыц! Я инвалид войны. Не видишь, что ли? Вот хвачу костылем - зачешешься.
"Профессор", кряхтя, забрал плед, подушку, саквояж и вскарабкался на верхние нары.
- А ты, поп, чего тут разлегся? - ткнул Щербатый пальцем длинноволосого, в роговых очках.
- Я не поп, а известный музыкант. И вам же освободили место.
- Вот и ложись туда, а я интересуюсь устроиться поближе к этой крале, - кивнул он на Татьяну.
- Вы там полегче в выражениях! - крикнул Черский.
- Заткнись, доктор! Ты не в собственной вилле! - прохрипел Щербатый.
Музыкант, видя, что он сжимает костыль, сдвинул свои пожитки влево и снова лег.
- Ага, одумался, музыкант… А то у меня живо получишь. Иди, Лушка, располагайся…
В этот миг с верхних нар свесилась забинтованная голова матроса. Рука в полосатой тельняшке с огромным кулаком придвинулась к носу Щербатого.
- Видишь это? Так прикуси язык. А то я на твоей щербатой морде изображу такую виллу, что домашние не узнают.
Щербатый проглотил вскипевшую слюну. Молча лег, пустив справа Лушку. В вагоне сразу стало тихо. Лишь слышалось, как стучат колеса…
До Рязани ехали в тревоге: раза два над головой гудели немецкие бомбардировщики. Зато, когда перевалили за Волгу и увидели электрические огни, все воспрянули духом.
Татьяна, видя, что матрос вторые сутки ничего не ест, позвала его перекусить.
Он сбегал за кипятком и жадно съел два бутерброда и несколько пирожков. Матрос сразу повеселел и стал рассказывать Вадику, как он был на фронте, как ходил к немцам в тыл за "языком". Его слушали все, затаив дыхание, только Щербатый сердито кряхтел и фыркал…
Ночью матрос, отоспавшийся днем, долго не мог уснуть. Он лежал и думал, где бы ему сойти. И решил ехать до Уфы, там у него были родные.
Уже перед рассветом, когда все крепко спали, он услышал сердитый шепот.
- Чего цепляешься, холява? Двигайся сюда.
- Знаю, куда ты лезешь.
- Молчи, стерва, а то двину…
Матрос насторожился. Шепот утих. Прошло, наверное, с полчаса, и вдруг раздался испуганный крик:
- Ой, кто тут?
- Молчи, а то зарежу! - прохрипел сиплый голос.
- Пустите! Пустите!
Матрос узнал голоса. Он мигом спрыгнул, чиркнул зажигалку и, увидев Щербатого, зажимавшего рот Татьяне, одной рукой сдернул его на пол.
Тот, забыв про костыли, вскочил, но тут же рухнул от страшного удара. Матрос откатил дверь. Ворвавшийся ветер задул зажигалку. Он сунул ее в карман и, подняв Щербатого, выбросил под откос…
Многие проснулись и ждали, что будет дальше.
Матрос подошел к Лушке:
- Ты жена ему? Говори честно, а то, как его, выкину из вагона.
- Какая жена? Вот так же запугал и заставил ехать с собой.
- Кто он? Откуда?
- Разбойничал на вокзалах… Едет с чужими документами… А костыли так, для обмана.
- Я так и подумал… Смотри и ты если что - голову оторву.
- Я, господи! Да я пикнуть не смею! - взмолилась Лушка.
- Баста! Ложитесь спать! - сказал матрос и, прикрыв дверь, забрался к себе на нары…
На другой день о случившемся никто не говорил, но матроса угощали наперебой. После завтрака он, усевшись поближе к Клейменовым, где был его главный слушатель Вадик, опять стал рассказывать про войну, про лихие подвиги морской пехоты…
Вечером долго стояли на какой-то станции, пропуская эшелоны с войсками.
Матрос принес полное, ведро кипятку. Все напились чаю и легли спать…
Утром кто-то отодвинул дверь и закричал:
- Смотрите, горы! Приехали на Урал…
Татьяна разбудила мать и Вадика. Оба залюбовались серыми дикими утесами, которые то отступали, меняясь в очертаниях, то приближались к самому поезду. Потом потянулись мохнатые горы, лесистые увалы, голубовато-лиловые дали, гребни гор.
- Смотри, Вадюша, это и есть Урал!..
- Ух, и горищи! Вот это да! - восхищался Вадик.
Однако он скоро устал от созерцания гор и, зевая, спросил:
- Мама, а где же дядя матрос?
И тут все заметили, что матроса нет.
- Батюшки, да не отстал ли он от поезда? - спросила Полина Андреевна.
- Он сошел в Уфе, - сказал Черский. - Осторожно открыл дверь и спрыгнул.
- Матрос - а какое благородство. Никого не разбудил, не обеспокоил.
- А какой смелый! Как он этого бандита! - воскликнул Вадик.
- Ты разве видел? - с испугом спросила бабушка.
- Я все видел. Я только притворился, что сплю.
Все захохотали. А Татьяна подумала: "Славный матрос. А я даже не успела его поблагодарить. Ведь этот бандит действительно мог меня зарезать…"
Поезд вдруг резко затормозил. Остановился.
- Берите кипяток! - закричали внизу. - Будет стоять долго.
Черский встал, выглянул в дверь и подошел к Татьяне.
- У вас чайник побольше, Татьяна Михайловна. Давайте я схожу за кипятком.
- Пожалуйста, Сергей Сергеевич, будем очень признательны.
Черский ушел и скоро вернулся с пустым чайником, бледный, с капельками пота на лбу.
- Извините, Татьяна Михайловна. Я так разволновался, что и про кипяток забыл.
- А что? Что вас разволновало?
- Оказывается, поезд наш идет прямым курсом в Сибирь и в Зеленогорске не остановится.
- Что вы? Почему же так?
- В больших городах не останавливается, они уже забиты эвакуированными.
- Как же быть? Ведь многие туда едут?
- Право, не знаю… Может, еще раз к начальнику станции сходить?
- Он ничего не сделает, - вмешался "профессор". - Надо идти к машинисту и попросить его, может, он остановит, где скажете.
- А ведь, пожалуй, верно. Кто желает сойти в Зеленогорске?
Человек семь подняли руки. Черский отправился к машинисту. Его не было довольно долго, но зато вернулся он сияющий.
- Все в порядке, товарищи. Сказал, что остановит обязательно.
На другой день днем, когда все вещи были сложены и увязаны, показались дымные трубы Зеленогорска.
- Какой неприглядный город! - присмотревшись, сказал музыкант. - Я, пожалуй, поеду дальше. Омск! Новосибирск! - это города!
- Да и мы тоже не будем сходить, - откликнулись соседи слева. - У нас в Сибири родичи…
Город приближался быстро. Поезд все замедлял ход и наконец остановился.
- Видите! Машинист сдержал обещание! - воскликнул "профессор".
Черский выглянул в дверь.
- Вот так сдержал - стоим у семафора…
Послышался смешок.
- А что, не воспользоваться ли нам этой остановкой?
- Конечно, Сергей Сергеевич, - вскочила Татьяна. - Помогите нам сойти.
Татьяна спустилась. Кто-то из мужчин, спрыгнув, помог матери и снял Вадика.
- И мы сойдем! Пошли, девочки, - сказал Черский и помог спуститься жене, девочкам. Поднявшись в вагон, стал сбрасывать вещи.
Паровоз пронзительно засвистел.
- Прыгайте! Мы вещи сбросим! - сказал коренастый мужчина, помогавший Татьяне.
Черский спрыгнул уже на ходу.
Вслед полетели вещи, и поезд ушел…
Перетаскав всю поклажу на травянистый бугор, Черский, тяжело дыша, присел на чемодан.
- Сергей Сергеевич, смотрите, какая-то лошадь едет.
- Это ломовик! Как раз то, что нам надо.
Он пошел к дороге, остановил подводу. За три рубля бородатый возчик согласился довезти до города и, подъехав, молча стал укладывать, вещи. Когда погрузил, велел залезать всем, указывая, кому и куда сесть. Все расселись.
- А куда ехать-то, хозяин? - спросил возчик.
- Собственно, да… Может, в гостиницу?
- Давно забита. И соваться нечего.
- Может, к вашим, Татьяна Михайловна? - спросил Черский.
"А вдруг не примут?" - подумала Татьяна с испугом. Однако сказала:
- Конечно, к нашим. В дом ИТР, тракторного завода.
- Но, но, - крикнул возчик и хлестнул лошадь вожжой…
Звонко цокая копытами по асфальту, лошадь остановилась у седьмого подъезда. Татьяна спрыгнула с телеги.
- Вы побудьте здесь, а я схожу. Вдруг они на даче…
Сдерживая волнение, она поднялась на третий этаж. Немного отдышалась, соображая, как и что сказать. "Наверное, письмо Егора получили и ждут". Позвонила.
Дверь открыла дородная, седоватая женщина с приветливым лицом и серыми, как у Егора, глазами.
- Здравствуйте! Вы мама Егора? - спросила Татьяна, одобренная ее ласковым взглядом.
- Да, да, проходите, - сказала Варвара Семеновна, окинув взглядом молодую, показавшуюся ей очень красивой женщину, одетую просто, но изящно. "Наверное, из Северограда", - подумала она, и сердце тревожно екнуло. - Присаживайтесь. Вы знаете Егора?
- Боже мой! Разве вы не получили его письма?
- Нет, не получили. А что с ним? Жив ли?
- Не беспокойтесь. Все хорошо. Он на фронте, но должен скоро вернуться.
- А вы как же?.. Вы из Северограда?
- Да. Я - Татьяна! Его жена. Мы расписались в первый день войны.
- Милая вы моя… дорогая… Да как же мы-то не знаем, - Варвара Семеновна поднялась, обняла и поцеловала невестку. Они сели на диван, и обе заплакали…
- Егора послали на фронт ремонтировать танки. Он должен скоро вернуться. А мне писал, чтоб ехала к вам…
- А как же иначе-то, милая? Ведь к Северограду супостаты подходят.
Татьяна достала из сумочки письмо Егора, протянула Варваре Семеновне.
- Читай сама, милая. Я из-за слез ничего не разгляжу.
Татьяна стала читать, волнуясь и сдерживая слезы.
- Он, он! Узнаю по слогу. И мне так же писал, касатик. Читай, читай скорее.
- "Я скоро вернусь. А ты поезжай к нашим, они примут, как родную…"
- Батюшки, да как же иначе-то, - вздохнула Варвара Семеновна…
Татьяна помедлила и, набрав полную грудь воздуха, прочла до конца:
- "Поезжай и бери с собой маму и Вадика. Будешь жить, как дома. Я приеду вместе с заводом. Поезжай, не беспокойся. Родителям я напишу".
Варвара Семеновна несколько секунд молчала, словно что-то соображая. Потом отерла слезы и спросила с участием:
- Вадик - это сыночек ваш?
- Да. Отец погиб в финскую…
- А сколько ему?
- Восемь лет, - сказала Татьяна, почувствовав растерянность свекрови.
- Моему Федюшке товарищем будет. Мы любим детей… А где же он, где мама ваша?
- Внизу дожидаются.
- Вот тебе на! Да как же это мы-то тут сидим? Пойдемте, пойдемте встречать дорогих родичей.
- С нами еще профессор с семьей, у которого я училась. Но они на денек, на два. Им дадут квартиру… Сможете их приютить?
- Еще как сможем-то, милая. Али у нас места мало? Приютим, обогреем, накормим, как самых дорогих гостей…