- Я в затруднении. Надо ли приглашать на ужин нашего общего друга?
- Это невозможно, - был ответ. - Он уехал с утренним поездом.
С сердца фон Шверинга свалился тяжелый камень.
- И захватил?..
- Да, да! - голос Штилле звучал холоднее обычного; возможно, она была не одна. - До вечера. И благодарю за приглашение.
"Значит, "пакет" убыл, - облегченно подумал фон Шверинг. - О господи, не в первый раз, кажется, пора бы и привыкнуть, а я все боюсь, потею, как гимназист на экзамене". Он поправил галстук, машинально вытер рукой лоб. "Чепуха какая-то! За два с половиной года не случилось ни одной осечки. Даже намека на нее не было. Почему же надо волноваться? Правда, в этот раз информации я дал больше, чем обычно, но ведь ее повезут надежным путем. Абсолютно надежным - так утверждает Вольфганг…"
"Пакет", о котором думал фон Шверинг, вовсе не был пакетом в обычном значении слова - крохотный листок бумаги, размером с обычную почтовую марку. На этом микроскопическом клочке Вольфганг ухитрился разместить довольно длинное сообщение, написанное с помощью лупы и чертежного пера. Основывалось же это сообщение на копиях документов, полученных от фон Шверинга - человека, чьи происхождение и пост, казалось бы, полностью исключали возможность не только сознательного перехода в антифашистский лагерь, но и нейтрального к нему отношения: дворянин, легационный советник, личный друг посла Гельмута фон Мольтке!
Но так оно было.
И предшествовали этому шагу серьезные события. Разные но своему значению, они оказались связанными между собой и потребовали от Шверинга решения: с кем он - с Гитлером или против него?
…В первой четверти 1936 года граф фон Мольтке отправился в отпуск. Фон Шверинг, согласно протоколу провожавший его, пожелал счастливого пути. Они поболтали на перроне - о псовой охоте, о ремонте в имении Мольтке, и фон Шверинг позавидовал графу, собиравшемуся провести досуг в Вогезах, на курорте. Судя по всему, фон Мольтке, не бравший вакаций в прошлом году, хотел отдохнуть подольше.
Однако посол вернулся меньше чем через две недели.
Выглядел он озабоченным. Пожав руки сотрудникам, встречавшим его на вокзале, он ни с кем не пошутил и никого не обласкал, прошел к автомобилю, жестом пригласив фон Шверинга ехать с ним.
В посольстве Мольтке проследовал прямо в кабинет. Фон Шверинг вошел следом, недоумевая, что стряслось. Граф открыл сейф и бросил туда портфель.
- Адольф, мне надо с тобой посоветоваться.
- Ты не хочешь отдохнуть с дороги?
- Сейчас нет. После. К вечеру я должен телефонировать в Берлин кое о чем. Для этого мне нужно твердо знать, сможешь ли ты в ближайшие дни провести зондаж у поляков, неофициальный разумеется.
- С кем надо говорить и о чем?
Посол снял пальто, аккуратно расправил, повесил на плечики в шкаф. Сел.
- В Берлине я виделся с Вейцзекером и фон Папеном. Речь шла о войне… Не перебивай, Ади. Да, да, именно о войне, хотя, само собой, ни Вейцзекер, ни тем более наш красавчик Франци так не выразились.
Фон Шверинг осторожно побарабанил пальцами о колено.
- При чем здесь Папен?
Вопрос не был риторическим. Бывший канцлер при Гинденбурге и вице-канцлер в первом правительстве Гитлера - фон Папен после "чистки Рема" и ликвидации поста вице-канцлера утерял, казалось, всякое влияние. Правда, фюрер делегировал его в Австрию, но это выглядело как ссылка… То, что фон Шверинг спустя минуту услышал от Мольтке и что было ответом на вопрос, придало фигуре Папена и его миссии неожиданную окраску. Во время встречи с Мольтке экс-канцлер посвятил графа в подоплеку назначения. По его словам, дело было так.
25 июля 1934 года, ночью, Гитлер поднял Папена с постели телефонным звонком. Сбивчиво прокричал, что Дольфус убит и возможны дьявольские осложнения.
"Вы должны немедленно принять посольство в Вене!"
"Как вы дошли сейчас до этой странной мысли? - парировал сонный Папен. - Хорошо, но по телефону ночью я не могу решать такие вещи".
"Тогда, прошу вас, приходите завтра утром ко мне в Байрейт".
Судя по тону, Гитлер был выбит из колеи. Утром в своей резиденции он долго и подробно говорил об обстановке и в заключение сообщил, что назначение послом в Вену - дело решенное. Появление Папена в Вене вместо Рита, скомпрометированного убийством, должно выглядеть как миссия доброй воли и успокоить общественное мнение и преемника Дольфуса - Шушнига… Это, так сказать, ближайшая задача. Что же касается задачи на будущее, и главнейшей, то она состоит в том, чтобы подготовить почву для слияния Остер-рейха с империей. "Мирного?" - поинтересовался Папен. Гитлер ответил, что на это трудно рассчитывать; скорее всего, насильственного. "Но это же война!" - воскликнул Папен и не получил ответа.
- Это точно? - спросил Шверинг.
Мольтке раздосадованно махнул рукой.
- Адольф! - пожевал губами. - Дело в том, что Папен уже подготовил почву. Вейцзекер для того и пригласил меня к себе, чтобы я получил доказательства. И он дал их. Война на носу, Адольф! - Он снова пожевал губами. - Сейчас в Лондоне с секретной миссией сидит доктор Хессе.
- А это кто?
- Маленький человек, пресс-атташе нашего посольства. Это очень удобно, чтобы вести зондаж в Лондоне в Форин-оффис о возможности блока против русских. Военного и политического блока, заметь!
Фон Шверинг все еще не хотел верить и стал возражать Мольтке.
- Но, послушай… "Фёлькишер беобахтер" - партийный официоз, не так ли? - в номере от 8 марта цитирует речь фюрера. Совсем свежая речь - от 7 марта, она произнесена в рейхстаге. Так вот, фюрер ясно сказал: "У нас нет территориальных требований в Европе. Мы точно знаем, что европейскую напряженность нельзя разрешить путем войны". И потом - мы только что, вопреки Версальскому договору, заняли Рейнскую демилитаризованную зону. Этого и так более чем достаточно, чтобы вызвать в Лондоне сомнение в нашей искренности, а в Париже - ярость.
- Вот как? - Мольтке откинулся в кресле, прищурился. - "Ярость?" К чему столь сильные слова? Заметь: мы вступили в зону без единого выстрела! Без единого! - Он выпрямился, положил руки на стол, словно собираясь встать, но не встал. - И все же, мой друг, Рейнская область - только пробный шар. Дело идет к настоящей войне. Нам, дипломатам, предстоит создать перед этим антикоминтерновский фронт в Европе.
Это были факты, но Шверинг все еще не хотел, боялся им верить. Внутренне он противился тому, чтобы они сложились в единую цепь… "Антикоминтерновский фронт"… Следовательно, цель - Россия?..
- Ты считаешь, - спросил он тихо, - что империя готова?
- Я не военный, - ответил Мольтке. - Тебе известно, что Ялмар Шахт вновь встал во главе Рейхсбанка? Хотя что я - это же опубликовано в вестнике. Но вот другой пост Шахта, о нем не сообщается: генеральный имперский комиссар по военной экономике. Шахту поручено объединить финансы и промышленность - шаг чрезвычайный.
- Понимаю. Но что требуется от нас? От меня?
- Я уже сказал: глубокий зондаж. Ты должен выяснить: первое - считают ли поляки стабильным внутреннее положение; второе - способны ли они отмобилизовать всю свою промышленность исключительно для военных целей, для войны, третье - пойдут ли они с нами против России, четвертое - что они хотят получить за это?..
Шверинг невольно округлил глаза.
- И все это - до вечера, а? Прости, Гельмут… - Он развел руками.
Мольтке достал сигару. Размял ее. Сказал, обдумывая каждое слово:
- Нет, конечно. Четыре пункта - перманентная программа на будущее. Сегодня Берлину нужно другое. Перечень лиц, с которыми ты можешь вступить в неофициальные переговоры. За чашкой чая, во время охоты, где угодно, в частной обстановке. Мне ли тебя учить? Ты что-то хочешь сказать?
- Да, но не как послу. Как старому другу. Ты позволишь? - Шверинг напрягся, стараясь, чтобы голос звучал ровно. - Ты сказал: мол, меня не надо учить. Разрешу себе подчеркнуть, что мне никогда не приходилось рыть братские могилы. Могильщик - не мое амплуа.
Мольтке встал:
- Адольф! Я не слышал ни слова! В шесть меня вызовет к телефону Берлин.
- Я понял, - тихо сказал Шверинг. - Жалею, что не могу, подобно тебе, сослаться на глухоту.
По дороге к себе Шверинг увидел свое отражение в лестничном зеркале: прямо на него шел человек с серым лицом и мешками под глазами. "Боже мой! - подумал он. - В какую мерзость меня втравили!" Он, как все в проклятом посольском мирке, был одинок. Беспомощен и одинок, когда дело шло о совете или защите. Единственный, кому он верил до сих пор, - старый друг Мольтке только что дал ему жестокий урок. "Так спокойно рассуждать об агрессии! Мой бог, куда мы идем, если Гельмут говорит… нет, даже думает как стопроцентный наци!" Цри этом Адольф фон Шверинг в дружеском ослеплении начисто игнорировал тот факт, что граф Гельмут фон Мольтке и в самом деле был стопроцентным нацистом, награжденным за заслуги перед НСДАП золотым значком.
Выбитый из равновесия, фон Шверинг, сам того не сознавая, искал в тот день собеседника. И нашел. Его слушателем стал представитель "Фильмбанка".
Это был хороший слушатель. Внимательный, понимающий. Фон Шверинг уже имел возможность в этом убедиться и был благодарен фрейлейн Штилле, представившей их друг другу месяца два назад. Сотрудник "Фильм-банка" попал тогда в затруднение: ни в одной из гостиниц не оказалось приличных номеров, а положение крупного экспортера обязывало берлинца быть "комильфо". В квартире фон Шверинга, рассчитанной на большую семью, пустовали две комнаты, и одну из них Адольф предложил приезжему.
Сейчас он и сам бы не смог объяснить, как случилось, что геббельсовский эмиссар - не аристократ даже! - в короткий срок завоевал его доверие, и настолько, что фон Шверинг рискнул прибегнуть к его деловому совету. Впрочем, в те дни он крайне нуждался в совете именно человека со стороны, не связанного с посольством. Дело шло о продаже доходного дома в Вене, принадлежавшего Шверингу. Продавать или нет? И надо ли перевести всю сумму в Имперский банк, или не будет предосудительным часть положить на счет в Стокгольме? Не запятнает ли такой шаг репутации фон Шверинга?
Вопреки мнению окружающих, тщательно поддерживаемому самим фон Шверингом, он не был богат. Дом в Вене составлял основу его материального благополучия. Сейчас как раз представился случай продать его за приемлемую цену.
Прибегнув к финансовым познаниям представителя "Фильмбанка", фон Шверинг получил исчерпывающие разъяснения. Продавать надо, ибо положение Австрийской республики неустойчиво… Господин фон Шверинг понимает, что имеется в виду? Ах да, как дипломат, он конечно же в курсе… Так вот, империя и Остеррейх должны стать неделимым целым. И станут. Другой вопрос - пройдет ли слияние мирным путем, или же придется прибегнуть к силе? Военные же действия, как известно, чреваты уничтожением недвижимости. Следовательно, продавать необходимо. Что же касается репутации, то зачем афишировать сугубо частные дела? Есть много способов заключить запродажную на одну сумму, а получить другую, превратив разницу в нерегистрируемый капитал. Так делают многие… Господин фон Шверинг, конечно, слышал о сделке между концерном "Герман Геринг" и Стальным трестом? Фельдмаршал авиации оказался прекрасным финансистом - от налогового аппарата он укрыл такую сумму, что ее хватило на целое крыло в картинной галерее "Каринхолла" и новые бриллианты для супруги - этой театральной дивы Эммы Зоннеман.
Вечер был долог, и разговор был долог, и собеседники перешли от финансов и светских новостей к политике. Представитель "Фильм-банка" оказался осведомленным во многих областях; постепенно беседа приняла доверительный характер…
На следующий день Вольфганг пересказал Эльзе в общих чертах содержание беседы. Попросил повнимательнее присмотреться к фон Шверингу: "Сдается, что нацисты ему не слишком по вкусу. Держится он осторожно и говорит не все - куда меньше, чем знает, но в то же время, заметь, членский билет НСДАГІ не мешает ему проглатывать истории о спекуляциях этого борова Геринга, выслушивать советы о сделке, наносящей ущерб рейху, и… цитировать коммуниста Мюзама". Эльзе пожала плечами. Сказала: "Мюзам? Фрондерство!" Вольфганг мягким жестом остановил ее: "Не скажи! Как знать, не лежат ли за этим достаточно серьезные вещи…"
Они гуляли по Варшаве, вдали от нескромных глаз. Эльзе старалась не показать, что огорчена: ей опять предстояло остаться одной. Курт не мог опаздывать в Берлин из командировки, а с его отъездом обрывалась живая нить, связывающая Эльзе с теми, кто стали ее соратниками по антигитлеровской борьбе.
Кто они, эти товарищи?
Эльзе никогда не видела их. Не знала их имен, у них было общее имя - соратники.
…Возвращаясь с прогулки, Вольфганг повторил, что очень просит приглядеться к Шверингу. При этом важно не столько вызвать его на откровенность, сколько попробовать разобраться, с кем пойдет Адольф фон Шверинг. Завтра, послезавтра…
Вольфганг уехал, чтобы вновь появиться в Варшаве в марте. Все это время Эльзе старалась понять Шверинга, очень старалась и все же не могла. То ей казалось, что Шверинг с его познаниями в поэзии и утонченной галантностью аристократа не вписывается в национал-социалистский пейзаж; то, напротив, он представлялся ей прожженным хитрецом, использующим свои знания и происхождение для карьеры и спевшимся с гитлеровцами. Мало ли было, в конце концов, фашистов культурных, начитанных, с тонкой нервной организацией. Если б НСДАП состояла из одних орангутангов, все было бы проще и неопаснее.
Эльзе сомневалась, и только новый приезд Вольфганга и разговор его с фон Шверингом о поручении Мольтке положил, казалось бы, конец сомнениям.
Ни тогда, ни позже Вольфганг не обмолвился, как и каким образом он сумел убедить
Адольфа фон Шверинга сделать выбор. Эта тайна ушла вместе с ним. Эльзе же он сказал просто:
- Фон Шверинг раскрылся. Не до конца, но раскрылся… Не знаю, опрометчив я или нет, но я попросил его помочь нам.
- Что?! - только и сказала Эльзе.
- Да! - Вольфганг помолчал. - Не гляди ты так на меня!
Они сидели на скамейке в саду возле костела на Маршалковской. Эльзе невольно оглянулась. Никого. Курт откинулся на спинку скамейки, расправил складку на брюках. Выглядел он неважно: тени под глазами, помятое лицо. Очевидно, ночь он провел без сна.
Заметив взгляд Эльзе, Вольфганг неожиданно подмигнул ей, залихватским жестом сдвинул на затылок шляпу. Немного помолчал, затем сказал:
- Не надо, Эльзе! Даже если случится худшее, ничего не изменится. Останешься ты. Останутся другие. На всякий случай запомни адрес: Берлин, Аугсбергштрассе, 31.
- Что это?
- Мясная лавочка. Ее держат супруги Рипитц. Если понадобится, пойдешь туда. Они знают, что некий Тэдди ждет писем от дамы. То есть от тебя… Ну вот и все, пожалуй… Со Шверингом по нашим делам буду видеться я один.
Эльзе не удержала вертящийся на кончике языка вопрос:
- Он рассказал тебе, наверное, что-нибудь важное?
- Да. Потому и обидно, что не могу приезжать часто. Сведения у него первоклассные… И все-таки подождем. Все скоро станет на места.
Он не сказал "если не провалюсь" или "если Шверинг не предаст", но Эльзе угадала скрытый смысл. За себя она не боялась. Страх был чувством, атрофировавшимся давно, еще в ту пору, когда она на свой риск выводила Веселы на Бертгольда. И все же страх, убитый, казалось бы, навсегда, воскрес: на этот раз за товарища. Как может он так подставлять себя?
…И опять потекли дни ожидания. В посольство приезжали курьеры из Берлина; прибывали эмиссары ведомств; Бюргам все время хлопотал, размещая гостей или провожая их в империю. Эльзе старалась не выпускать приезжих из поля зрения. Среди них могли оказаться те, кому на Принц-Альбрехтштрассе поручили устроить Вольфгангу западню, если, разумеется, фон Шверинг повел двойную игру.
Еще немного - и у Штилле могла бы развиться опасная для дела мнительность. Осознав это, она взяла себя в руки и заставила отвлечься. Театр. Прогулки. Книги. Ужины у Бюргама. Редкие встречи с фон Шверингом, проявлявшим, как Эльзе казалось, слишком демонстративную приветливость. Выслушивая дипломата, выговаривавшего ей, что за делами она совсем перестала бывать в его доме, Эльзе ловила себя на том, что не верит в его искренность. Все чаще и чаще закрадывалось не сомнение даже, а более определенное и сильное чувство, предостерегающее о ловушке.
Законы конспирации. Жесткие, не терпящие отклонений.
Они в равной мере относились к Эльзе и Шверингу. И они же разделяли их. Долгие несколько месяцев Эльзе и Адольфу предстояло соседствовать, приглядываясь друг к другу, ошибаясь, колеблясь, не понимая.
В начале ноября 1936 года из Варшавы ушло короткое сообщение. Человек, написавший его симпатическими чернилами между строчек обычного семейного послания, извещал, что имперский МИД готовит по указанию Гитлера документ о создании Антикоминтерновского пакта. 25 ноября сообщение из Варшавы полностью подтвердилось. Германия, Италия и Япония заключили тройственный военно-политический союз.
Уходили письма из Варшавы и позднее. Адресат, как видно, очень любил своих родственников.
Сначала Шверинг писал и отправлял их сам.
Потом это стало обязанностью Эльзе.
Вольфганг, удостоверившись в честности фон Шверинга, свел их и познакомил заново - в качестве соратников и друзей. Перед этим он подверг все до единого сведения фон Шверинга пристрастной проверке и перепроверке. Все было точно, все сходилось. Товарищи, помогавшие Вольфгангу, "страховали" его квартиру. Нет, гестапо не вело за ней наблюдения. Сыграли свою роль и отзывы, данные Штилле и Шверингом друг другу, порознь конечно. Каждый из них видел в другом нациста… Выходит, все шло правильно?
Учтя все это, Вольфганг навестил Варшаву. Телефонными звонками пригласил Эльзе и Шверинга в садик на Маршалковской. Сказал: "Не сочтите меня невежливым, но я не принесу извинений по поводу того, что настоящее знакомство произошло сейчас, а не раньше. Одно дело - мило беседовать о поэзии, Мюзаме, другое - вместе воевать". На этом он счел предисловие законченным и перешел к делу: объяснил, как они будут впредь поддерживать связь с ним, а через него - с тем, кто стоит на конце цепочки. Подчеркнул: нужно постараться узнать то, что связано с политикой агрессии. Нельзя пренебрегать мелочами - на поверку они могут оказаться важнее экстраординарных фактов. Предупредил: отныне ни одной строки не должно быть написано самим фон Шверингом, если не считать обзоров, которые он, Курт, будет забирать во время наездов в Варшаву. И письма отправлять дипломату не следует; пересылкой корреспонденции займется Эльзе.
…Наступили будни - будни схватки, где перо и симпатические чернила заменили автоматы, почта - военные коммуникации, а вместо мгновенной и яростной храбрости, поднимающей солдат на смерть, требовались спокойствие и отвага - каждый день, каждый час, каждую секунду.
Два человека, живущие на тенистой улочке в Варшаве, делали все, что могли, стремясь хоть на миг помешать планам нацистов.
А война приближалась.
11 февраля 1938 года австрийский канцлер Шушниг сел в ночной зальцбургский экспресс. В его свите были министр иностранных дел Гвидо Шмидт и личный адъютант генерал-лейтенант Бартл.