Добролюбов и Чернышевский подчеркивали социальную общность "лишних людей" обоих периодов и противопоставляли их "новым людям", революционерам-разночинцам. Герцен, который сам был деятелем 40-х годов, защищал историческую прогрессивность Печорина - в числе других лишних людей - и считал неправомерным их сопоставление с дворянскими либералами 50-х годов.
В отличие от Белинского, а затем Чернышевского и Добролюбова, Герцен понимал Печорина несколько односторонне. В статье "Еще раз Базаров" (1868 г.) он писал: "Лермонтов летами был товарищ Белинского, он был вместе с нами в университете, а умер в безвыходной безнадежности печоринского направления, против которого восставали уже и славянофилы и мы".161
Эти слова о "печоринском направлении" связаны с противоречивым отношением Герцена к Лермонтову. В работе "О развитии революционных идей в России" наряду с замечательным и исторически точным портретом Лермонтова ("он полностью принадлежит к нашему поколению…") содержатся строки, перекликающиеся с приведенными выше: "Лермонтов… так свыкся с отчаяньем и враждебностью, что не только не искал выхода, но и не видел возможности борьбы или соглашения".162
Демократическая традиция в оценке "Героя нашего времени" была продолжена Д. И. Писаревым и Н. В. Шелгуновым. Отвергая поэтическое наследие Лермонтова, Писарев высоко оценил лермонтовскую прозу. В связи с анализом романа И. С. Тургенева "Отцы и дети" ("Русское слово", 1862, № 3) он стремился показать, "в каких отношениях находится Базаров к разным Онегиным, Печориным, Рудиным, Бельтовым и другим литературным типам, в которых, в прошлые десятилетия, молодое поколение узнавало черты своей умственной физиономии".163
Преследуя цели, близкие Добролюбову и Чернышевскому, Писарев пытался установить сходство и различие между "лишними" и "новыми" людьми, но из-за отсутствия подлинного историзма весьма упрощал взгляды своих предшественников. Он называл Онегина и Печорина "скучающими трутнями", видел между ними разницу в темпераменте: "Онегин холоднее Печорина, и поэтому Печорин дурит гораздо больше Онегина… Немножко Онегиным, немножко Печориным бывал и до сих пор бывает у нас всякий мало-мальски умный человек, владеющий обеспеченным состоянием, выросший в атмосфере барства и не получивший серьезного образования".164
Для Писарева Онегины и Печорины - люди, выделившиеся из массы благодаря своему уму, но не имеющие идеалов, цели в жизни. "Другие люди, умные и образованные", имеют "свой идеал", но "у этих людей за недостатком твердости дело останавливается на словах". Свое рассуждение о лишних людях и о Базарове Писарев заключает следующей формулой: "Словом, у Печориных есть воля без знания, у Рудиных - знание без воли; у Базаровых есть и знание и воля, мысль и дело сливаются в одно твердое целое".165
Особое внимание на образ Печорина обращает Писарев в статье "Реалисты" ("Русское слово", 1864, № 9-11). "Печорины и Базаровы выделываются из одного материала…"; они "не похожи друг на друга по характеру своей деятельности, но они совершенно сходны между собою по типическим особенностям натуры: и те и другие - очень умные и вполне последовательные эгоисты, и те и другие выбирают себе из жизни всё, что в данную минуту можно выбрать самого лучшего…".166 Это сопоставление реалиста Базарова и Печорина связано с идеологическими позициями Писарева этих лет, с его попыткой противопоставить традициям русской передовой мысли вульгарный материализм. Отсюда строки: "Люди более умные, люди, подобные Лермонтову и его герою Печорину, решительно отвертывались от русского маколейства и искали себе наслаждений в любви".167
"Под русским маколейством" Писарев разумел деятельность "Грановских и их учеников Берсеневых": "Печорины были во всех отношениях умнее Берсеневых, - продолжал Писарев, - и поэтому-то именно им и не оставалось никакого выхода из мира скуки и из любовных похождений… Печориным не было никакого выбора, и постоянная их праздность нисколько не может служить доказательством их умственной хилости. Даже напротив того".168
Отсутствие конкретно-исторического подхода во многом помешало правильно оценить "Героя нашего времени" и Н. В. Шелгунову, посвятившему образу Печорина весьма значительную часть своей статьи "Русские идеалы, герои и типы" ("Дело", 1868, № 6-7).
Шелгунов утверждал, что типы, созданные Пушкиным, Лермонтовым и Тургеневым, "пусты и бесполезны", что "никакая серьезная социальная мысль не руководила этими писателями".169
Шелгунов писал, что в Печорине мы встречаем "тип силы, но силы искалеченной, направленной на пустую борьбу, израсходовавшейся по мелочам на дела недостойные".170 "…Печорина не запугаешь ничем, его не остановишь никакими препятствиями… Несмотря на свой женоподобный вид, на аристократические манеры, на наружную цивилизацию, Печорин чистый дикарь, в котором ходит стихийная, несознающая себя сила, как в каком-нибудь Илье Муромце или в Стеньке Разине. Но Стенька Разин по цели своих стремлений стоит неизмеримо выше Печорина".171
Шелгунов объясняет характер Печорина социальными причинами, принадлежностью к аристократическому кругу: "Печорин не "герой нашего времени", а "салонный герой", оторванный от мира одиночка, ведущий борьбу с отдельными лицами, вместо того, чтобы бороться с принципами".172
5
В своей статье "Very dangerous!!!" Герцен в полемических целях объединял критику "лишних людей" в "Современнике" и в журналах умеренно-либерального лагеря. На самом деле взгляды Чернышевского и Добролюбова не имели ничего общего с этой критикой, отрицавшей прогрессивное значение образа Печорина для 40-х годов.
Так, например, для С. С. Дудышкина образы "лишних людей", и прежде всего Печорин, были глубоко чужды. Либеральный критик называл их "искателями сильных ощущений", лживыми, самонадеянными, громкими фразами закрывающими себя от всякой деятельности.173 Главный недостаток Печорина и других "лишних людей", по его мнению, в том, что они "не гармонировали с обстановкою". Дудышкин призывал писателей к изображению людей, примирившихся с действительностью. Это и дало повод Герцену иронически сказать о Печорине, ставшем Клейнмихелем.
Ненависть Дудышкина к Печорину была настолько сильна, что он посвятил разбору этого образа значительную часть вступительной статьи к "Сочинениям Лермонтова", в которой полностью раскрыл политические мотивы своей неприязни. "В Печорине больше характера Байрона, нежели русского офицера", "Печорин теперь принадлежит к самым слабым созданиям Лермонтова". По мнению Дудышкина, успех Печорина объясняется тем, что он попал в тон в период "полнейшего отрицания жизни" в литературе 40-х годов. А это отрицание для Дудышкина неприемлемо.174
Как уже отмечалось, в одном лагере с либералом Дудышкиным оказался теоретик чистого искусства А. В. Дружинин, иронически писавший в "Библиотеке для чтения" (1857 г.) о Печорине, как об "озлобленном" герое, сведенном с пьедестала. В том же году на страницах "Русской беседы" славянофильский критик К. С. Аксаков, повторяя в своем "Обозрении современной литературы" некоторые мысли Шевырева, назвал Лермонтова "последним русским поэтом подражательной эпохи" и усмотрел направленность творчества поэта "в странном самодурстве, в самодовольстве сухого, холодного эгоизма, в котором окончательно выступило наружу всё сокровенное зло прежнего отвлеченного направления".175 Считая направление лермонтовской прозы ложным, К. С. Аксаков писал: "Юмористический рассказ, комедия, - вот, где настоящее место для Печориных, для светских страстей и страданий".176 Эту мысль о юморе, о гоголевском начале, которое должно противостоять лермонтовскому отрицанию, высказывал ранее А. Григорьев на страницах "Москвитянина".
По своим выводам к высказанным выше оценкам "Героя нашего времени" примыкал и А. Д. Галахов, выступивший в 1858 г. в "Русском вестнике" с обширной статьей о Лермонтове. "С нравственной точки зрения, - писал Галахов, - действия героев Лермонтова не могут быть оправданы: они безнравственны в гражданском и в общечеловеческом отношении".177
Конкретно-исторический и социальный подход к образу Печорина Галахов заменяет расплывчатыми положениями о "состоянии общества" в переходную эпоху "умственного и нравственного настроения европейской жизни". В "Герое нашего времени" Галахов усматривает черты руссоизма и влияние Байрона. Несмотря на явное преувеличение этих влияний, Галахову принадлежит ряд бесспорных наблюдений. По справедливому мнению новейших исследователей, в этой работе Галахова обоснованы принципы зарождающейся тогда культурно-исторической школы.178
Своеобразную позицию в развернувшейся полемике вокруг образа Печорина стремился занять А. Григорьев. В статье "Развитие идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина" ("Время", 1861, № 2-5) он посвятил целый раздел "оппозиции застоя", подробно разбирая реакционные статьи Бурачка о "Герое нашего времени" и стихотворениях Лермонтова. Цитируя отрывки из "Маяка", он показывал фальшивость и абсурдность нападок на Печорина и Лермонтова со стороны Бурачка.
Во второй половине 50-х годов А. Григорьев пересматривает свои взгляды на роль личности и значение протеста.179 В связи с этим изменилось и его отношение к образу Печорина и творчеству Лермонтова. Обращаясь к полемике 40-х годов, А. Григорьев давал понять читателям, что критика 50-х годов, развенчивающая Печорина, недалеко ушла от Бурачка.
Противоречивость позиции А. Григорьева заключалась в том, что он сопоставлял критика "Маяка" не только с реакционно-либеральной журналистикой, принижающей значение Печорина, но и с революционно-демократической критикой Чернышевского и Добролюбова.
Если Герцен в статье "Very dangerous!!!" объединял эти выступления противоположных лагерей в полемических целях, отчетливо понимая различие их взглядов, то для А. Григорьева, не поднявшегося до социального анализа, эти различия не были ясны. Противоречивость позиции А. Григорьева заключалась также и в том, что он дошел до признания правомерности протеста как выражения национальной особенности русского народа и по-новому оценил образ Печорина как раз в тот момент, когда такое признание уже не было достаточно прогрессивным, так как речь шла уже о конкретных формах протеста, о "новых людях", идущих на смену "лишнему человеку" 40-х годов.
Самым значительным трудом А. Григорьева о Лермонтове явился цикл статей "Лермонтов и его направление. Крайние грани развития отрицательного взгляда" ("Время", 1862, № 10-12). Центральное место в этих статьях уделено "Герою нашего времени". Эта работа, завершившая многолетний спор А. Григорьева с Лермонтовым, до сих пор не получила правильной оценки в литературе. Характеризуя отношение критика к Лермонтову в целом, некоторые исследователи не учли, что А. Григорьев коренным образом изменил свои взгляды на Лермонтова по сравнению со статьями в "Москвитянине" начала 50-х годов.
Если раньше для А. Григорьева Печорин был "призраком, чуждым русскому быту",180 то теперь характер Печорина рассматривался им как явление национальное. "Эти тревожные начала, - замечает критик, - не чужды вообще нашей народной сущности".181
А. Григорьев писал уже об "обаятельных" и героических сторонах Печорина: "Печорин влек нас всех неотразимо и до сих пор еще может увлекать… Ведь, может быть, этот, как женщина, нервный господин способен был бы умирать о холодным спокойствием Стеньки Разина в ужаснейших муках. Отвратительные и смешные стороны Печорина в нем нечто напускное, нечто миражное, как вообще вся наша великосветекость… основы же его характера трагичны, пожалуй, страшны, но никак уже не смешны".182
По-новому решает критик и вопрос о моральной ответственности Печорина: "Не на них же одних, - пишет А. Григорьев, - возложить всю вину безумной растраты сил даром, растраты на мелочи или даже на зло.
Трагическое в них, конечно, принадлежит не им, а тем силам, которые они в себе носят и безумно тратят или нелепо извращают, но во всяком случае оно есть истинно трагическое".183
По мнению А. Григорьева, в печоринском типе нашли яркое выражение "все "необъятные" силы нашего духа", "наши положительные качества, наши высшие стихии". Никому еще не удалось развенчать этот тип. "Комизмом мы убили только фальшивые, условные его стороны… Еще более оказались мыльными пузырями попытки наши заменить этот тип другим, выдвинуть на его место тип положительно деятельный".184
Предпочтение Печорина "лишним людям" 40-х годов, в частности Бельтову, объясняется особенностями мировоззрения критика. А. Григорьев рассматривал всякого рода теории как подавление индивидуальности; он по-прежнему отрицал необходимость революционного переворота, так как считал, что жизнь и искусство определяются вечными и неизменными национальными началами.
Необходимо заметить, что правильное понимание статьи "Лермонтов и его направление" затруднялось двумя обстоятельствами. Во-первых, тем, что А. Григорьев порою использует отдельные части своих предшествующих статей, не приводя некоторые старые формулировки в полное соответствие со своими изменившимися взглядами. Во-вторых, А. Григорьев ставит целый ряд вопросов и решает их в самом процессе написания статьи, давая все "за" и "против" так широко, что не сразу обнаруживается основная тенденция. Поэтому особое значение имеет заключительная часть статьи, где формулируются конечные выводы.
По мнению А. Григорьева, печоринский тип остается в русской литературе не развенчанным: "Отчужденный от широкой народной жизни, постигавший ее формы только смутным, хотя гениальным чутьем, замкнутый на холодных верхах общежития, запертый в условнейшую сферу, художник, как художник, ищет какого бы то ни было, но определенного, осязаемого образа. И вот является Печорин; к нему прилипла вся слизь миражной жизни, и эту шелуху обивает комическая разработка. Но все-таки он - сила и выражение силы, без которой жизнь закисла бы в благодушествовании Максимов Максимовичей, в их, хотя и героической, но отрицательно-героической безответности, в том смирении, которое легко обращается у нас из высокого в баранье".185
Признание правомерности самого протеста и необходимости его слияния с "широкой народной жизнью" - одно из наиболее ярких прозрений А. Григорьева, в его концепции "Героя нашего времени".
Решая сходные проблемы, обратился к Лермонтову Ф. М. Достоевский.
Он выступил против понимания народности либеральными "Отечественными записками", которые, смешивая народность с простонародностью, отвергали народность и Онегина и Печорина. В этом вопросе Достоевский разделял мнение Белинского, развивая его аргументацию в духе своей теории "почвенничества". Согласно этому взгляду, после эпохи сближения с Европой привилегированное русское общество оказалось отделенным от народа глубокой пропастью и почувствовало необходимость обращения к народной почве.
Цивилизация была процессом самосознания русского общества. Онегин (а затем и Печорин) выразили "до ослепительной яркости именно все те черты, которые могли выразиться у одного только русского человека… в тот самый момент, когда цивилизация в первый раз ощущалась нами как жизнь, а не как прихотливый прививок, а в то же время и все недоумения, все странные, неразрешимые по-тогдашнему вопросы в первый раз со всех сторон стали осаждать русское общество и проситься в его сознание".186
Тип Онегина, "страдальца русской сознательной жизни", - пишет Достоевский, - "вошел, наконец, в сознание всего нашего общества и начал перерождаться и развиваться с каждым новым поколением. В Печорине он дошел до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально-русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения. И всё та же жажда истины и деятельности, и всё то же вечное роковое "нечего делать!". От злобы и как будто на смех Печорин бросается в дикую, странную деятельность, которая приводит его к глупой, смешной, ненужной смерти".187
Отношение Достоевского к "Герою нашего времени" в дальнейшем резко изменилось. Это было связано с общей эволюцией его мировоззрения, с борьбой писателя против революционной идеологии, с усилением реакционных представлений о народе, которому якобы свойственны лишь смирение и религиозность. Достоевский пишет, что в России не могло быть таких "дурных людей", как Печорин, что мы "готовы были, например, чрезвычайно ценить в свое время разных дурных человечков, появлявшихся в литературных наших типах и заимствованных большею частью с иностранного". Безоговорочно осуждая роман Лермонтова, Достоевский заключает: "Вспомните: мало ли у нас было Печориных, действительно и в самом деле наделавших много скверностей по прочтении "Героя нашего времени"".188
Попытка общественно-исторического объяснения сменяется теперь психологическими рассуждениями о том, что в свое время привязанность русских людей к печоринскому типу была якобы связана с восполнением отсутствующего у народа качества "прочной ненависти". А это качество, по мнению Достоевского, как раз народу и не нужно. Таким образом, в "Дневнике писателя" воскрешаются самые реакционные взгляды на лермонтовский роман.