Глава двадцатая
Возможна ли такая беспечность, с какой актеры ездят по воюющей стране, спросит иной читатель. Возможна. Нередко можно было видеть раненого солдата, бредущего в одиночку по селу, где недавно шел бой. Солдат не захотел остаться на медпункте, считая ранение несерьезным, и догоняет своих товарищей. Подберет попутная машина - доедет, не подберет - так идет. Автомат за спиной. Рука забинтована, часть ушла вперед, а солдат шагает как ни в чем не бывало, и ни черта он не боится, как будто идет не по чужой стране, а по своему собственному селу. И подстрелить его может какой-нибудь укрывшийся гитлеровец, да и среди населения Румынии, Венгрии, Австрии, где проходил наш фронт, было немало фашистов. А солдату хоть бы что. Идет, посвистывает. Мало того, остановится на ночлег в хате, положит под голову автомат и спокойно заснет.
Но, отдавая должное бесстрашию наших солдат и офицеров, мы, однако, против беспечности, всегда вредной. Мы можем упрекнуть в этом и наших актеров. За ними тоже водится грешок беспечности. Вряд ли они могли возлагать большие надежды на охотничье ружье Ивана Степановича и трофейную саблю, подаренную Петру Петровичу благодарными зрителями на передовой. Грозное оружие добросовестно пряталось артистами при каждом ночлеге, чтобы у хозяев при виде его не возникло желания воспользоваться им. Правда, Петр Петрович предлагал сдавать оружие на ночь хозяевам на хранение, но Иван Степанович решительно высказался против.
- Как хотите, голубчик, - умывал руки Петр Петрович. - Вам видней, вы старый охотник, привыкли держать оружие в руках. Я думал, если мы сдадим его хозяевам на хранение, они не будут бояться, что мы их убьем.
- Логичнее предположить, - возразил Иван Степанович, - что, получив оружие, они могут нас убить. Нет, нет, вы не правы!
Восторжествовало мнение Ивана Степановича. Однако Петр Петрович ни за что не соглашался класть оружие в головах.
- Что вы, дорогой Иван Степанович, - простирал он руки к другу. - Да я тогда целую ночь спать не буду. Вдруг оно нечаянно выстрелит?
- Мистика, - усмехнулся Иван Степанович.
Решили тем не менее оружие оставлять в коляске, заваливая его сеном.
Так поступили они и в селе, где остановились на ночлег. Их не очень дружелюбно встретили хозяева хаты. Ни приветствий, ни улыбок. Артисты внесли чемоданы в комнату, оружие спрятали в экипаже.
Петр Петрович по свойствам своей доброй натуры не мог мириться с унылыми, пасмурными лицами людей. Вынув из кармана блокнот, где было записано несколько обиходных румынских слов и выражений, он приступил к беседе с хозяевами.
- Не беспокойтесь, мы заплатим за ночлег, - сказал он, употребляя русские и румынские слова и сопровождая их соответствующими жестами и мимикой. Ночлег он картинно изобразил, приложив ладонь к щеке и закрыв глаза. При этом раза два всхрапнул.
Хозяева внимательно выслушали его красноречивое объяснение, но лица их не перестали быть мрачными.
Затем Петр Петрович, применяя те же способы международных переговоров, перешел к вопросу о еде. Он разевал рот, производил жевательные движения и, вынимая деньги, протягивал их хозяевам.
Хозяева принесли три яйца, бутылку молока и кусочек сыру. Глядели по-прежнему угрюмо. Петр Петрович с грустью обозрел жалкую еду: вряд ли ее хватило бы и на него одного. Он ломал голову, не зная, что дальше предпринять. Обвел глазами хату…
Вдруг его осенило.
- Где у вас иконы? Вы же православные, а икон в доме нет?
Лица хозяев остались загадочными, не выражали ничего.
- Где иконы? - повторил Петр Петрович, показывая на красный угол. - Унде образ?
При этом он для ясности перекрестился.
Вопрос, очевидно, был столь сложен и опасен, что хозяевам пришлось пригласить толмача, за ним сходил сам хозяин, пока артисты, вздыхая, уничтожали скудный ужин.
Пришел толмач, с пятого на десятое знавший русский язык.
Он объяснил, что вся деревня не имеет никакого отношения к религии, поэтому в хатах нет икон.
- Неужели нет ни одного верующего? - удивился Петр Петрович.
- Ни одного. Все без бога!
- Удивительно! Удивительно! - качал головой Петр Петрович. - А у нас почти в каждой деревне есть верующие.
- Как есть верющи? - воскликнул толмач. - Нет верющи. Всех верющих тюрьма.
- Какая тюрьма? Хочешь веровать - веруй, никто тебе не мешает.
- И молиться разрешай?
- Смешной вопрос, голубчик! Кто же мне запретит молиться, если я хочу?
- Палач голову чик!
Петр Петрович рассмеялся.
- И храм есть?
- Есть.
- И иконы есть?
- И иконы есть.
- И есть которые молятся?
- Я же вам сказал, есть. И синод есть, и патриарх есть.
- Патриарх ваш сидит на цепь. Нам так объяснили. Идут, говорят, русски, у кого увидят образ - голову прочь, глаза прочь.
- Это гнусная ложь!
- Нам так сказали.
- Где же ваши иконы?
- Крепко спрятан.
- Вот чудаки! Выньте их и повесьте туда, где они висели.
Толмач что-то сказал хозяевам. Те недоверчиво поглядели на Петра Петровича.
- Как по-румынски сказать "повесьте иконы"? - решительно спросил возмущенный клеветой актер.
- Атерни образ!
- Атерни образ! - воскликнул Петр Петрович. - Атерни иконы, понимаете!
Хозяйка нерешительно вышла из хаты, вернулась с бумажным изображением богородицы, наклеенным на легкую дощечку.
- Атерни! - приказал Петр Петрович. Хозяйка повесила икону на гвоздь, вбитый в стене.
- Не туда! Не туда! - замахал руками миссионер. - В угол надо. В угол.
Очевидно, произошло какое-то недоразумение. На лице хозяйки снова появилось недоверчивое выражение.
- У нас иконы висят не угол, а стена, - пояснил толмач.
- Ага! Превосходно! Я не знал. Пусть висят на стене, - немедленно изменил свое решение Петр Петрович.
Толмач пошептался с хозяевами, должно быть объяснив им, что иконы позволено оставить на прежнем месте.
Да, Петр Петрович, несомненно, читал в душах людей. Теперь он мог пожать плоды своей деятельности. Он увидел, как исчезло с хозяйских лиц выражение недоверчивости, недовольства, как угрюмые лица осветились улыбками.
Хозяин подошел к Петру Петровичу, пожал ему руку. Потом пожал руки Ивану Степановичу и Катеньке.
- Антонеску, Гитлер капут! - решительно произнес он и сделал жест, показывающий, что таких злодеев надо разорвать на части.
Однако утро оказалось куда более тревожным, чем можно было, предполагать.
Проснувшись, Петр Петрович почувствовал что-то неладное. Наскоро оделся, выглянул в окно и испуганно отпрянул. Дом был окружен сотней людей.
Петр Петрович поспешно разбудил своих спутников, сообщил о случившемся. Положение создавалось неприятное. По-видимому, толпа была чем-то возбуждена и готова ворваться в дом. Хозяева с трудом ее удерживали.
- Почему нас понесло по глухой дороге? Ехать бы нам по тракту, где идут войска, - заохал Петр Петрович, бросая тревожные взгляды в окно,
- Вы же сами говорили, что там на нас может налететь машина.
- Не подумали! Не подумали! Беспечность. Потрясающая беспечность! Ехать без охраны по чужой страде, население ее разагитировано Геббельсом и Антонеску! Что делать? Что делать? - хватался за голову руководитель бригады. - Сейчас они захватят наше оружие! Что же вы молчите? - умоляюще воззвал он к своему другу. - Какой выход? Говорите скорей, говорите. Надо что-то предпринимать.
- Я думаю, здесь недоразумение, как с табаком, - флегматично произнес старый охотник.
- Ах, вы ничего не понимаете! Посмотрите! Мы отрезаны. Мы окружены. Мы в западне.
Катенька, оторвавшись от зеркала, висевшего на стене, перед которым приводила в порядок волосы, посмотрела в окно и сказала:
- Но ведь они стоят тихо.
- Затишье перед бурей! Сейчас начнется! - прошептал Петр Петрович.
- С ними вчерашний толмач, - сообщила Катенька, продолжая глядеть в окно.
- Он-то и привел их сюда. Он вчера был здесь, увидел, что у нас нет оружия…
В дверь робко постучали.
Петр Петрович отчаянно замахал руками, показывая, что не надо откликаться.
Дверь стала тихонько открываться. В щели показалось заросшее черной бородой лицо толмача. Он приоткрыл дверь и проговорил:
- Доброе здорови!
- Что вам угодно? - спросил Петр Петрович.
- Они пришли! - показал толмач рукой на дверь, как будто давая понять, что он тут ни при чем.
Петр Петрович беспомощно пожал плечами.
- Они просят… - снова махнул рукой толмач в сторону толпы, стоявшей за дверью.
- Что они просят? - ледяным голосом проговорил Петр Петрович, решивший стойко держаться в критическую минуту.
- Они просят повесить иконы!
Не надо смеяться, читатель! Не надо смеяться в такой трагический момент. Против нас действовали не только механизированные фашистские армии, но и клевета. О, это злое оружие! И если Петр Петрович помог хоть в чем-нибудь разрушить клевету, слава ему. Даже такая смешная мелочь, как вовремя сказанные слова "повесьте иконы", имела большое значение. Добрые слова разбивали клевету. Не надо забывать, что в то время мы находились в состоянии войны с Румынией.
Пусть поступки Петра Петровича покажутся сейчас смешными и наивными. Что же поделаешь. Мы пишем почти с натуры. Когда банды Гитлера и Антонеску проходили по России, они не говорили таких наивных слов: "повесьте иконы". Они вешали людей. Когда наш советский солдат, святой советский солдат вошел в Европу, озлобленный на врага за его зверства, горящий местью за смерть близких, за разбитые дома, за разрушенные родные села и города, убил ли он хоть одного ребенка, надругался ли над чьей-нибудь религией, сжег ли бессмысленно хотя бы один дом? Нет, он не убивал детей, не надругался над религией, не жег бессмысленно дома, как это делали фашисты в нашей стране. А что о нас говорили враги? Какую клевету возводили на нас! Будь они прокляты! Будь прокляты и все их подголоски, которые остались недобитыми после войны и готовы и сейчас клеветать на нас по любому поводу. Будь они прокляты! Извините мою горячность, я тоже был на войне и тоже разрешал вешать иконы и разводить табак.
Война давно кончилась, но мы не можем спокойно говорить о войне, мы участвовали в ней. Вот пройдет пятьдесят - сто лет - и будущие писатели, возможно, изложат те же события, "добру и злу внимая равнодушно". А мы не можем не волноваться, мы - очевидцы, участники войны. И даже когда мы вспоминаем забавные случаи на войне, когда рассказываем о событиях нерешающих, о людях незаметных, вроде актеров фронтовой бригады, мы как бы заново переживаем все, что пережили в те великие, памятные дни.
Глава двадцать первая
По некоторым довольно серьезным соображениям я не назову полностью города, куда направилась наша бродячая труппа. Обозначу его просто начальной буквой Б. Свои ощущения мне бы хотелось передать сильнее, ярче, поэтому пусть читатель поверит на слово, что такой город существовал. Сейчас в новой социалистической Румынии, конечно, такие города, как этот, далекое прошлое. Но тогда, в 1944 году, это был типично капиталистический город - ибо во время войны туда съехались из разных мест торговцы и спекулянты.
Первый человек, встретивший наших артистов при въезде в Б., предложил купить самопишущую ручку.
Второй человек поинтересовался, не продают ли они лошадей. Получив отрицательный ответ, тут же предложил купить у него седло.
Подбежавшая торговка баранками соблазняла их качеством товара: связки баранок висели у нее на груди в несколько рядов, как бусы. Одновременно она вынула из-за необъятной пазухи дамские туфли и совала их Катеньке, уверяя, что такой замечательной обуви не найдешь во всей Европе.
Заметьте, артисты только въезжали в город, а уже были окружены толпой галдящих торговцев. Они сбегались со всех сторон и предлагали всевозможные товары, начиная от колоды шелковых карт и партии губных гармошек и кончая огромным догом, известным медалистом весьма меланхолического вида. Дога усиленно предлагал Петру Петровичу приобрести представительный господин в лакированных туфлях на босу ногу. Он уверял, что такой дог незаменим в дороге.
Откровенно сказать, наши артисты не прочь были приобрести кое-какие сувениры, но в такой сутолоке вряд ли можно что-нибудь спокойно выбрать.
Кроме того, они хотели сначала обеспечить себя ночлегом, так как приближался вечер. К неудовольствию торговцев Иван Степанович решительно тронул лошадей. Экипаж с трудом пробивался по улице.
Какой-то седовласый джентльмен бодро вскочил на подножку коляски и предложил купить у него дом с мебелью или снять его в аренду на двадцать пять лет.
Иной недоверчивый читатель, верно, думает: "Вот врет, вот врет человек". Не вру. Клянусь честью, не вру. Боже мой! Я сам там купил для дочки скрипку Страдивариуса с вклеенной внутри бумажкой на латинском языке, удостоверяющей, что инструмент сделай в таком-то году от рождества Христова в Кремоне великим мастером. На самом деле скрипка оказалась самой грубой подделкой. Желающим я готов показать ее, она висит у меня на стене как память о тех днях. Могут задать еще один недоуменный вопрос: на каком языке объяснялись торговцы с актерами? Уверяю вас - на русском, здесь многие его знали. Я сам и мои товарищи разговаривали по-русски. Очевидно, или отцы торгашей, или они сами были выходцами из старой России.
С величайшим трудом артисты добрались до центра, где располагалась комендатура. У коменданта взяли направление в полицию, чтобы им отвели квартиру в частном доме.
В полиции (говорить или нет?) секретарь, весьма молодой человек, к которому обратились артисты, первым делом предложил им купить полдюжины лионских носовых платков. (Петр Петрович купил их, чтобы не осложнять отношений с полицией.)
Другой полицейский, тоже юношеского возраста, усевшись за кучера, с гиком погнал лошадей по улице. Странное дело! Толпы торгующих поспешно расступались. Власть все-таки есть власть, хоть и временная, образовавшаяся на развалинах старой.
Разбитной кучер-полицейский по пути на минутку останавливал лошадей и успевал заключить коммерческие сделки с подбегавшими к нему торговцами.
- Бритвы Золинген. Вне конкуренции. Сто!
- Беру семьдесят пять.
- Восемьдесят, и не леей меньше.
- Беру.
- Две сотни пачек сигарет.
- Беру.
- К вечеру доставлю.
Петр Петрович только ахал и качал головой. Капиталистический город начинал пугать его.
Квартира в частном доме явилась новым испытанием для артистов. Хозяин квартиры, крупный коммерсант парфюмерных товаров, выставил на стол дюжину разнообразных флаконов с духами, утверждая, что все они доставлены непосредственно из Парижа. Один флакон он тут же, очевидно в целях рекламы, подарил Катеньке.
У Петра Петровича и Ивана Степановича он осведомился, нет ли у них табаку.
- У вас тоже недостаток табаку? Мы вам дадим пачку, - с готовностью предложил добряк.
- Ах нет, - поморщился коммерсант. - Вагон, полвагона. Я - оптовик.
Это был действительно какой-то сумасшедший город. Город, ничего не производящий, самозабвенно торгующий, покупающий и продающий все что угодно.
За обедом, которым угостил актеров гостеприимный коммерсант, Петр Петрович выразил удивление, что в городе так много торговцев.
- Да, у нас почти все торгуют. Сюда съехались со всей округи. Кто спасался от немцев, кто от вас. Искали какой-нибудь тихий городок в стороне. Приехали с капиталами. Что же прикажете здесь делать, как не торговать?
- Но позвольте! Кто-то должен производить предметы, которыми торгуют.
- Производят в других городах, в деревнях, а мы торгуем.
- А кто же покупает, если все торгуют?
- Да сами же мы покупаем и торгуем друг с другом.
- Непонятно. Разве так можно, ничего не производить и только торговать?
- Почему нельзя? Я, например, куплю партию духов по пятнадцать лей за флакон, а продам по пятнадцать с половиной. Уже барыш. Могу есть хлеб с маслом. Торговец, которому я продал, продаст другому по шестнадцати. Тоже живет.
- Хорошо. Кто же в конце концов покупает?
- А деревня на что? Деревня и продовольствие поставляет и покупает все, что предложим.
- А еще кто?
- Помещики. Тоже поставляют нам продукты, и мы им доставляем, что им угодно.
Петр Петрович был совершенно обескуражен сообщением хозяина. Ну и заграница! Плут помещик, город, где все надувают друг друга, все торгуют и никто ничего не производит, что же это такое? Вот сидит с ними за столом приятный на вид человек, они у него на постое, солидный господин, солидно разговаривает, смеется, а ведь в душе, наверное, думает: что бы им такое всучить?..
Где же честь? Совесть? Что здесь не продается?
Потрясенный Петр Петрович, сославшись на головную боль, вышел из-за стола и рано улегся спать.
Утром артисты прошлись по городу.
Торговля бушевала вовсю. На окраине торговцы окружали крестьянские воза, покупали все оптом, отчаянно торгуясь и перебивая товар друг у друга. Те, кому удалось купить из первых рук, перепродавали с наценкой другим оптовикам. Те в свою очередь развозили товар по магазинам, по палаткам.
- Капитализм! - шутили актеры.
Петр Петрович задыхался от негодования, глядя на торговое безумие, и все-таки не удержался и купил с рук приглянувшиеся ему часики в подарок сестре Агнии Петровне. Часики намертво встали ровно через полчаса. Он долго разыскивал обманщика - того и след простыл.
На главной улице почти у каждого дома стояли группки людей, шушукались, переговаривались, выхватывали блокноты, что-то записывали, вырывали листки и передавали друг другу. Весь город походил на большой биржевой зал, где производятся сделки. К актерам то и дело устремлялись: не угодно ли им что-нибудь купить или продать. Небрежным жестом из карманов вынимались самопишущие ручки, часы, дамские чулки, кольца, браслеты…
Обманутый Петр Петрович отмахивался от торговцев, как от назойливых мух.
Заметив вывеску "Кафе", артисты решили заглянуть туда. Заняли столики, к своему удивлению, увидели, что кафе тоже своего рода биржа. Здесь стоял дикий торговый гвалт.
- Ужас! Ужас! - восклицал Петр Петрович. - Надо скорее бежать отсюда.
Иван Степанович не проявлял такого бурного негодования, он снисходительно поглядывал на уличных биржевиков, кислая улыбка не сходила с его лица. Он как бы давал понять, что капитализм есть капитализм и ничего иного он не ожидал увидеть.
Катенька, наоборот, проявляла большое любопытство, с интересом разглядывала дельцов, прислушивалась к разговорам, то и дело хватала за рукав Петра Петровича или Ивана Степановича и шептала им: "Смотрите, смотрите, что они делают, один что-то написал и передал другому, а тот дал ему взамен пачку денег".
- Обычная сделка, - пожимал плечами Иван Степанович, - один купил, другой продал.