Сегодня необычная отправка. Эшелон вызвался торжественно, с помпой проводить сам руководитель бюро по набору рабочей силы, государственный советник регирунгсрат доктор Яницкий. Но почему доктор запаздывает? Эшелон должен был отправиться еще в девять утра, а теперь уже двадцать минут десятого. Это как-то не вяжется с хваленой немецкой пунктуальностью.
Может быть, что-то случилось? Бургомистр Форостовский, тоже прибывший на вокзал со своими чиновниками, не отваживается спросить об этом Крюгеля.
Но вот часовые, точно их ударило электротоком, вскинули вверх головы в железных касках, и Крюгель, четко печатая шаг, направился к входу в здание вокзала.
В дверях появился долгожданный регирунгсрат Яницкий.
- Хайль Гитлер!
- Хайль! Хайль! Хайль!
Перрон стал серым от бесчисленного множества воинских мундиров. Яницкий с помощью подчиненных неуклюже взобрался на ящик, который должен был служить трибуной, снял с головы фуражку, вытер платком взмокший лоб:
- Милые киевляне и киевлянки! Великий фюрер приглашает вас: поезжайте в прекрасную Германию. Сто тысяч украинцев уже трудятся в свободной Германии. Великая Германия научит вас работать… Не верьте большевистским агентам! Пройдет время, и ваши родители вновь увидят вас физически окрепшими и духовно исцеленными. В дороге вас будут вкусно кормить. Пан Крюгель, покажите, чем вы будете кормить украинцев, которые едут в великую Германию…
Низенький Крюгель поднял над головой круг копченой колбасы и буханку белого хлеба.
- Вот чем вас будут кормить, милые киевляне! А теперь - по вагонам. Счастливого вам пути, - закончил Яницкий.
- По вагонам! Слышали команду? По вагонам!.. - и полицаи начали загонять в теплушки плачущих девчат и растерянных парней.
Неожиданно из-за полицейского заслона вырвалась девушка.
- Мамоч-ка-а!..
Дюжие полицаи схватили бедняжку, ее хрупкая фигурка взметнулась над толпой и мячиком полетела в разинутую пасть вагона.
Толпа мобилизованных на миг замерла, потом истошный крик прокатился над вокзалом. Рыдали девушки, гневно кричали хлопцы.
Засвистели плетки.
- По вагонам! Иначе будем стрелять…
В суматохе никто не обратил внимания на то, что полицаям усиленно "помогали" наводить порядок какая-то женщина и двое мужчин. Они носились от одной теплушки к другой, подталкивали мобилизованных в вагоны, уговаривали их… Наконец паровоз загудел и вагоны медленно покатились.
Вместе со всеми провожавшими трое вышли на привокзальную площадь и направились в сторону "Ленинской кузницы".
- Ну, как у тебя? - тихо спросил один.
- Пусто…
- И у меня…
- Я тоже все раздала, - прошептала женщина.
Это была Мария с биржи труда, а двое ее спутников - Николай Шешеня и его новый приятель Сергей Ананичев. Они только что провели опасную операцию: раздали мобилизованным небольшие свертки с гостинцами, в которых, кроме хлеба и махорки, были маленькие напильники, плоскогубцы и записки:
"Друзья! В 12 часов ночи эшелон остановится в поле, недалеко от леса. Постарайтесь к этому времени открыть вагоны. Бегите! В Германии вас ждет пятнадцатичасовой рабочий день, каторжный труд в подземных военных заводах, голод, издевательства. Бегите в лес! Там вы найдете друзей-партизан.
Смерть немецким оккупантам!"
…Мария, Николай и Сергей подошли к заводу и повернули в сторону рынка.
- До вечера, - прошептал Шешеня и первый исчез в толпе.
3.
У Григория был такой характер: если что задумает, на полпути не останавливается. Этому он научился у старшего брата Сергея, к которому переехал в Киев после смерти родителей. Приехал растерянный, застенчивый, ошеломленный горем деревенский мальчик и стал присматриваться, как живет брат. Днем Сергей - вахтер в школе, а вечерами - студент рабфака.
Григорий тоже начал работать и учиться.
Всем сердцем юноша полюбил Киев, который вырастил его, вывел его, сельского сироту, на путь ученого: накануне войны Григорий уже готовился к защите диссертации на звание кандидата экономических наук.
Родной Киев с гористыми шумными улицами-садами, тенистыми парками и цветниками, что сделали с тобой фашисты! Ведь этим извергам не жалко ни людей, ни твоих прекрасных памятников старины, ни фабрик и заводов, ни развесистых великанов-деревьев…
Григорий чувствовал себя ограбленным. У него украли его Киев. И он поклялся: "Все силы отдам вам, киевляне, чтобы вы могли выстоять".
Есть в Киеве улица, к которой Кочубей и близко боялся подойти, - Пироговская. На ней он жил, на ней июньским утром 1941 года впервые услышал слово: война… Ушел из дому, оставив на столе невычитанную после перепечатки диссертацию. Может, она и теперь там лежит?
Однажды Кочубей не выдержал. Как будто ноги сами понесли его на Пироговскую. Он шел по руинам. Эти горы битого кирпича и камня были когда-то зданиями Крещатика, Прорезной… Вот улица Ленина. Театр русской драмы. Академия наук. Вот и опера, обшарпанная, чужая. За нею угловой семиэтажный дом одной стороной на улицу Ленина, другой - на Пироговскую. Парадная дверь забита. Что там теперь за окном на первом этаже?
А что, если зайти, разыскать дворничиху Татьяну, попросить ключ, который передал ей на хранение? "Не делай глупостей, Кочубей!", - как будто сказал кто-то сзади. Обернулся - никого… Но он послушался этого внутреннего голоса: рисковать нельзя, а тем более без нужды. Бросив еще раз взгляд на окно, так манившее его, Кочубей отправился туда, где его ждали в шесть часов вечера…
Организация имеет теперь пятнадцать конспиративных квартир, где можно встретиться с товарищами, поесть, помыться, переночевать. Но пользовался Кочубей не всеми. Квартира, куда он сейчас направился, была одной из надежнейших. Он чувствовал себя в ней как дома, хотя…
Красная площадь, 9. Обыкновенный двухэтажный дом, каких много на Подоле. В левом крыле - штаб немецкой дивизии. Здесь с утра до ночи суета - подъезжают и отъезжают машины, из окон доносится стрекотание пишущих машинок, чужая речь, а у ворот круглые сутки часовой с автоматом.
Кочубей подошел к часовому:
- К пани Омшанской… Разрешите?
Часовой молча кивнул головой. Кочубей нырнул во двор.
Что подумал часовой, пропуская Григория? Может, еще один гость к этой веселой пани, из квартиры которой часто доносятся песни, музыка. Пани музицирует, она любит мужское общество… Ничего не поделаешь: надо жить да еще двух детей прокормить. У пани же нет мужа. Между прочим, обществом этой красавицы-украинки не брезгует даже сам лейтенант Викерн - адъютант полковника Глюка. Часовой с каменным лицом частенько видит, как лейтенант останавливает Омшанскую и подолгу весело беседует с ней.
А Кочубей в это время думает: "Кажется, мы выбрали удачное место для конспиративной квартиры. Работаем, как говорится, под охраной немецких часовых…"
Пани Омшанская, она же Мария, с которой мы уже встречались на бирже труда и на вокзале, была дома.
Григорию предстояло встретиться у нее с человеком, которому Руководящий центр парторганизации намерен поручить создание подпольной группы на 49-м километре Житомирского шоссе. Возможно, придется ждать этого человека день, два, а то и вовсе не дождаться: путешествовать сейчас очень опасно.
По Житомирскому шоссе бредет маленький, изнуренный человек. Рядом степенно шагает солидный, с длинной бородой и подсмоленными махоркой у сам и, пожилой человек в поношенном комбинезоне.
В руке маленького узелок. И пусть кто угодно проверяет его содержимое. Маленький был сапожником, в узелке у него две пары женской обуви для обмена в Киеве на мыло, чай и другие продукты, которых в селе не достать. И документы у него в порядке. А если кто спросит, что за человек его спутник, то он ответит, что незнакомый - попутчик, пристал в дороге и идет себе. Все знают, что в дороге вдвоем веселее.
Путешественники идут молча. Каждый думает о своем. Бородач думает: не напрасно ли связался с этим маленьким. Но ведь просто так, с кем-нибудь железнодорожный мастер Юлиан Иванович Питюха не познакомит. К тому же он сказал:
- Этому парнишке можете доверить какую угодно работу, Николай Васильевич. Ручаюсь за него.
И вот они идут вдвоем в Киев: старик, в котором вряд ли кто узнал бы старого большевика Николая Васильевича Бойко, до войны руководившего крупным рыбтрестом, и комсомолец Толя Лазебный. В 1922 году в маленьком украинском селе Заваловке кулаки убили его отца, питерского кузнеца, участника революции 1905 года Никона Лазебного, которого сам Ленин послал на Украину помогать крестьянам укреплять Советскую власть. И матери своей не помнит он - рано похоронили ее, бедняжку. Вскоре и трое сестер одна за другой померли от голода. С тех пор Толик и пошел по жизни один…
Поздно Бечером путешественники остановились около покосившейся хатенки:
- Люди добрые, пустите переночевать! - забасил Николай Васильевич.
- Беда, да и только. И ночью покоя нет: то супостаты, то свои, - бубнил за дверью гнусавый голос. Щелкнул засов, и растрепанная седая старушка появилась на пороге. - Да заходите уж, черт носит вас по ночам…
Утром Бойко и Лазебный двинулись дальше. Только к вечеру добрались они до Подола и остановились возле Красной площади. Николай Васильевич посмотрел вверх. Занавеска на окне на втором этаже справа от ворот была задернута: значит, можно.
Бойко поклонился часовому:
- Разрешите к пани Омшанской.
Часовой пропустил их.
Дверь, в которую Бойко пять раз постучал, сразу открылась.
- А-а, Николай Васильевич! - раздался в темноте певучий женский голос, и Мария Омшанская впустила Бойко и Анатолия в квартиру. Анатолий увидел двух мужчин - то были Кочубей и Шешеня. Они сидели за столом. Бойко поздоровался и представил им Анатолия.
- Потолкуйте с ним. А мне, Маша, разреши помыться, - и он вышел вслед за хозяйкой.
Анатолий присел к столу.
- Чай будешь пить? - русый мужчина поднес кружку к самовару, который пыхтел, как паровоз.
- Наливайте, - сказал Анатолий, настороженно оглядывая комнату.
- Ну, давай знакомиться, парень.
Так Лазебный вошел в подпольную парторганизацию "Смерть немецким оккупантам!".
Кочубей доверил Анатолию создание на 49-м километре Житомирского шоссе подпольной группы. Ей было поручено раздобыть продовольствие для партизанского отряда, действовавшего в тех местах.
На следующее утро по Житомирскому шоссе снова брел маленький Анатолий. Он наконец нашел то, что так настойчиво искал.
Дожидаясь Бойко и Лазебного, Кочубей время даром не терял. Вместе с Шешеней они разработали план операции по уничтожению фашистского интендантского склада. Сначала между ними возник спор. Николай считал, что Кочубею нельзя принимать участия в опасных операциях. "Твое дело руководить, организовывать", - настаивал он. Но Григорий категорически заявил, что пойдет вместе с ними.
Примерно с месяц назад отец Сергея Ананичева - Константин Кузьмич познакомился с дворником этого склада - дедом Николаем. Убедившись в том, что старик свой, Константин Кузьмич свел его с сыном Сергеем и Николаем Шешеней. Те быстро столковались с дедом.
Склад был расположен вблизи Киево-Печерской лавры. Старые складские помещения прятались среди вековых дубов. Заборы тянулись до самых днепровских склонов. Тут и жил дед Николай возле будки с двумя огромными овчарками. Склад тщательно охранялся. В воротах стояли немецкие часовые, а по двору бегали овчарки.
И вот настал этот день: вечером склад должен быть уничтожен. Дед сообщил, что все благоприятствует им: на складе собрано много разного обмундирования. Припас он и бочонок с бензином: значит, горючее есть!
До лавры друзья добрались засветло. Залегли на склоне. Высокая, еще теплая от дневного солнца трава хорошо их скрывала. Ждали, пока стемнеет. Наконец наступила темная беззвездная ночь. Ананичев перебрался через забор, чтобы помочь деду. (Сергей уже давно похаживал к деду и сумел приручить собак.)
Кочубей приподнялся с земли. Что там сейчас делает Сергей? Григорий слышал, как в груди колотилось сердце. А может, это не у него, а у Шешени? Григорий тихонько окликнул друга. Николай сказал:
- Как медленно тянется время…
О чем думал Шешеня? Может быть, о том же, что и Кочубей: не в последний ли раз они видели сегодня старого сторожа, Сергея Ананичева, смелого комсомольца, душевного друга? Может, их уже схватили?
Нет, на складе тихо. Кочубей и Шешеня имели оружие, и они готовы были до последней капли крови защищать жизнь старика и юноши.
Собирался дождь. Хоть бы не помешал пожару. Вдруг вечернюю тишину прорезал тихий свист: сигнал Сергея. Кочубей и Шешеня вскочили с земли, приготовили оружие.
В небо взвился огненный столб. На складе засуетились, запрыгали часовые, залаяли овчарки. А Сергей с дедом словно сквозь землю провалились.
- Серге-ей! - не выдержал Григорий.
Шум на складе нарастал. Огонь бушевал. Пламя взвивалось вверх высоким столбом. В ворота влетело несколько пожарных машин. Донеслись автоматные очереди.
…Пройдут годы, на живописных склонах Днепра вспыхнет огонь Славы в память тех, кто спит вечным сном на этой добытой в смертельных боях родной земле. Огонь будет гореть и в честь четырех смельчаков, которые однажды летом 1942 года совершили этот героический подвиг.
4.
До войны здесь цвели розы - красные, белые, желтые. Григорий очень любил эти прелестные цветы, неповторимые в своей чарующей красе. Сейчас роз не было. Но были каштаны, клены, был Тарас Шевченко, были - тихие и безлюдные сейчас - аллеи любимого киевлянами Николаевского сквера.
Каждый четверг Кочубей присаживался на скамейке вблизи памятника Кобзарю и читал, дожидаясь товарищей, которым надо повидаться с секретарем своей парторганизации.
Сегодня должен приехать Ткачев. Шешеня видел одного нежинского машиниста, и тот сказал: "Кузьма передает Павлу, что съездил в Сумы успешно, будет в четверг". Кузьма - подпольная кличка Ткачева, а Павел - Кочубея. К слову, отныне Кочубей уже не Николай Тимченко, а Константин Иевлев. Он решил сменить документы, так как Вера Давыдовна Ананьева заметила, что около их дома на Железнодорожном шоссе второй день вертится какой-то тип. Он постучался к Вере Давыдовне и попросил напиться воды.
- Что, мать, скучаешь? - спросил он. - Сама живешь?
- Сама, сынок, сама. А что, может, вам квартира нужна? - не растерялась Ананьева.
- Да нет, спасибо.
Кочубей решил на Железнодорожное шоссе пока не ходить. Вера Давыдовна, с которой он встретился на Владимирском рынке, передала ему новую рабочую карточку на имя Константина Ивановича Иевлева, инженера управления Киевского железнодорожного узла.
Пожар на интендантском складе наделал в Киеве много шуму. Гестапо свирепствовало. Появление подозрительных людей на Железнодорожном шоссе насторожило Кочубея и всех подпольщиков. Кочубей с Шешеней условились и к Марии Омшанской временно не ходить. Теперь Григорий обосновался на новой конспиративной квартире.
Григорий развернул газету. Что же пишут фашисты в своем грязном листке? Ишь, снова расписывают "рай" в Германии, соблазняя киевлян ехать туда. А это уже из другой оперы: Гитлер прямо говорит, что "каждый образованный человек - враг фашизма". Что ж, тут он, пожалуй, прав. Недаром фашисты закрыли в Киеве все школы.
…На скамью села девушка. Обыкновенная девушка, курносая, круглолицая, светлоглазая. Но ноги… Из рваных ботинок торчали сбитые в кровь пальцы. Видимо, долго шла. Глаза ее устремлены вдаль и как будто ничего не видят. Утомилась? Голодна?
- Издалека ли, девушка? - спросил Кочубей.
Незнакомка вздрогнула и, не глянув на Кочубея, поднялась и ушла.
Чего же ты удираешь? Постой! Останови, Кочубей, эту девушку! Она, бедняжка, с ног сбилась в поисках подпольщиков. Ведь она - посланец Центрального Комитета Коммунистической партии Украины.
Десять дней назад девушка эта сидела в большой комнате и беседовала с товарищами, которым партия поручила руководить партизанским движением на Украине. Каждое слово работников ЦК глубоко западало в душу юной комсомолки Зины из живописного Чугуева, что под Харьковом. Записывать ничего нельзя, все надо запоминать. И она запоминала адреса явочных квартир, куда надо прийти и передать указания Центрального Комитета, узнать, как действуют подпольщики Киева, какая им нужна помощь.
Самолет сбросил связную ЦК КП(б)У Зинаиду Сыромятникову за 400 километров от Киева. Девушка шла и шла по незнакомым, захваченным гитлеровцами городам и селам. Даже страшно вспоминать, как прошла эти сотни километров, как миновала Дарницу, пробралась через Днепровский мост… И вот она блуждает по Киеву и не может найти ни одного нужного человека. Неужели все арестованы? Где коммунисты и комсомольцы, которые летом 1941 года были оставлены для подпольной работы? Где Хохлов, Кудряшов, Пироговский, Бруз? Много фамилий назвали ей работники ЦК, но ни одного из этих товарищей Зинаида не может найти. Кому же она передаст директивы - такие важные и срочные? Ведь речь идет о необходимости изменить формы подпольной работы. Центральный Комитет советует искать связи с народными мстителями, выводить в леса верных людей, помогать партизанским отрядам продуктами, оружием, медикаментами.
Зинаида Сыромятникова вышла на бульвар Шевченко, свернула на Пушкинскую, миновала улицу Ленина и побрела по разрушенному Крещатику.
Так встретились и разошлись Григорий Самсонович Кочубей и Зинаида Васильевна Сыромятникова - два человека, столь нужные друг другу.
Но настойчивая Зинаида продолжала поиски. Искала и совершенно случайно наткнулась на Брониславу Ивановну Петрушко, члена подпольного Железнодорожного райкома партии, узнала от нее о трагических событиях, происшедших в Киеве месяц назад, - о подлой измене, за которой последовали арест Владимира Кудряшова, гибель Виктора Хохлова, Кузьмы Ивкина, Семена Бруза и еще многих самоотверженных работников подпольного Киевского горкома партии.
…А Григорий Кочубей встретился в этот день с Ткачевым и узнал, что тот вместе с Черепановым распространили в Сумах свыше двухсот листовок, что Ткачеву удалось завести друзей на Носовском маслозаводе, и они обещают дать несколько ящиков масла для истощенных от постоянного недоедания подпольщиков.
Узнал Кочубей и о судьбе деда Николая и Сергея Ананичева; им посчастливилось не только благополучно выскочить из пылающего склада, но и захватить с собой немного воинского обмундирования. Теперь они скрываются у брата Бориса Загорного - токаря гаража "Киевэнерго" Павла Александровича.
Через несколько дней после того, как отважная разведчица Зинаида Сыромятникова, выполнив задание ЦК, возвращалась на восток, в Москву, фашистская газета "Новэ украинськэ слово" сообщала, что гестапо расстреляло "коммунистических бандитов" Владимира Кудряшова, Федора Ревуцкого, Сергея Пащенко и Георгия Левицкого.