Кочубей не знал, что Владимиру Кудряшову перед казнью удалось передать из тюрьмы письмо, в котором он назвал имена предателей, и призывал товарищей к бдительности. Не знал он и того, что круглолицая девушка, подсевшая к нему на скамейку в Николаевском саду, сейчас везет это письмо в Москву, пересекая лесные чащи, переплывая реки, минуя фашистские заслоны, переходя линию фронта… Письмо Кудряшова не найдут у нее полицаи, если станут ее обыскивать; сохранит его отважная связная и тогда, когда больная, без памяти будет лежать в чужой деревенской хате: товарищи зашили его в воротник старенького платьица девушки.
Кудряшов закончил свое письмо-завещание волнующими словами:
"…Я умру с непоколебимой верой в то, что освобождение от ненавистного фашизма наступит скоро и что советский народ будет торжествовать победу. Привет всем, кто с нами работал, помогал и жил надеждой на освобождение в священной борьбе против фашизма. Передайте моему сыну Саше, чтобы он рос честным, мужественным и смелым и чтобы врагов ненавидел так, как его отец".
Это письмо Героя Советского Союза Владимира Кудряшова экспонируется теперь в Киевском историческом музее как свидетельство величественной борьбы, которая шла на берегах Днепра, в непокоренном Киеве.
Глава четвертая.
ПОДПОЛЬНАЯ ПАРТОРГАНИЗАЦИЯ ДЕЙСТВУЕТ ВМЕСТЕ С ПАРТИЗАНАМИ
1.
Николай Шешеня незаметно следовал за двумя парнями, которые медленно шли по Фундуклеевской. С плеч у них свисали мотки провода, в руках - сундучки с инструментом.
Шешеня мог поклясться, что с одним из них он где-то встречался. Но тогда у него не было усов. Впрочем, теперь добрая половина мужского населения Киева отрастила усы и бороды.
Ребята вышли на Крещатик, свернули вправо. Николай - за ними. Остановились. Усатый вынул из кармана кисет с махоркой, и… Шешеня вспомнил. Этот кисет Николай подарил в лагере военнопленных своему земляку командиру Дмитрию Кудренко. Шешене удалось бежать из лагеря, а Кудренко остался за решеткой. Николай с волнением рассматривал усатого. Тот осторожно, чтобы не обронить ни одной крошки, закручивал козью ножку. Да, никаких сомнений - это Дмитрий Кудренко.
- Митя, живой?!
Кудренко посмотрел на Николая и молча обнял его. Он сразу узнал друга, с которым побратался в лагере.
- Стало быть, в Киеве? Что делаешь? Где живешь? - сыпал вопросы Шешеня.
- Телефонные кабели прокладываем. А это мой напарник. Знакомьтесь.
- Алексей Кучеренко, - отрекомендовался юноша.
- А ты как устроился? - спросил Дмитрий у Шешени.
- Зарабатываю понемногу. Большей частью в порту, грузчиком, - соврал Шешеня.
- Может, к нашей компании присоединишься? Фирма солидная: "Общество Сименс". Рабочие руки нужны.
- Чего же, можно подумать.
- Когда надумаешь, приходи ко мне. У родителей живу, на Подоле. Запомни адрес: Фроловская улица, 3. Непременно приходи, - и Дмитрий крепко пожал руку Шешене.
"Фроловская, 3… Фроловская, 3", - зубрил Шешеня адрес Кудренко.
"Общество Сименс", занимавшееся телефонизацией Киева, помещалось на Крещатике, который гитлеровцы перекрестили в улицу Эйхгорна. Шефом общества был пожилой, вялый, равнодушный ко всему на свете немец Обертюр; всеми делами заправлял инженер Шварц - человек с холодными, стальными глазами. Второй инженер фирмы - Меринг ненавидел своего коллегу.
- Гестаповец. Проклятый гестаповец… - с презрением шептал Меринг, видя с какой наглостью разговаривает Шварц с русскими рабочими.
Меринг знал только контору и дом. Когда кончался рабочий день, он поднимался в свою комнату над конторой, плотно закрывал за собой дверь и присаживался к радиоприемнику. Меринг не знал русского языка, но все же любил слушать советские радиостанции. Как жаль, что он не понимает языка. Тогда бы он узнал, что действительно происходит на фронте. Тщетно было ловить правду на волнах фашистских радиостанций. Но все же он настраивался и на них. Слушая хвастливые, бредовые речи фюрера, инженер ясно представлял себе жизнь на родине, где в тюрьмах истязают лучших людей Германии. Хотелось послушать мелодии композиторов, любовь к которым внушала с детства мать. А в комнату врывались дикие марши, грубые фашистские песни.
Инженер внимательно присматривался к рабочим фирмы. Больше других его заинтересовали Кучеренко и Кудренко. Меринг всегда видел их вдвоем. Он знал, что это опытные, умелые работники.
Почему же так много неполадок в кабелях, которые они прокладывают? Неужели вредят…
Однажды, в субботу, когда все в конторе закончили свои дела, Меринг отважился. Он остановил Кучеренко и, с трудом подбирая нужные русские слова, волнуясь, тихо, чтобы никто не услышал, пригласил Алексея с Дмитрием вечерком прийти к нему в гости.
Алексей Кучеренко удивленно посмотрел на инженера. Чего надо этому немцу? Не провокатор ли? Но тут же ему вспомнилась сцена, свидетелем которой он был недавно: на обычное приветствие сотрудниц фольксдейче "Хайль Гитлер!" инженер Меринг ответил тихим "гутен морген". Кто знает, может быть, он честный человек. Ведь, говорят, четыре миллиона человек голосовали за Германскую компартию. Не всех же уничтожил или обманул Гитлер.
"Что ж, попробуем принять приглашение инженера", - подумал Кучеренко. И в тот же вечер Алексей с Дмитрием Кудренко постучали в дверь комнаты Меринга.
- Битте, битте, - услышали они радостный голос.
Меринг пригласил гостей сесть. Они листали немецкий журнал с большим портретом фюрера на обложке и молча смотрели на инженера. Вдруг тот поднялся, подошел к радиоприемнику, и в комнату, словно свежий ветер, ворвался знакомый голос советского диктора.
"…В районе Сталинграда идут ожесточенные бои. Отбивая атаки немцев, наши артиллеристы уничтожили около батальона вражеской пехоты, пять немецких танков, 70 автомашин…"
- Там - правда, - показал Меринг на приемник. - Тут - нихт, - и швырнул на пол немецкий журнал.
- Переводить? - удивленно спросил Дмитрий и, как умел, пересказал инженеру содержание передачи.
Угасал осенний день. Комнату наполнили сумерки. Только временами вспыхивал огонек сигареты Меринга. Он внимательно слушал.
Но вот из эфира понеслась музыка, грустная и приятная. Инженер поднялся:
- Данке, шпасиба, зеер гут, - и пожал рабочим руку.
Потом взволнованно стал говорить о том, как это плохо, что русские допустили немцев до Волги, что Советской Армии теперь необходима огромная силища, чтобы остановить Гитлера. Он сердечно и долго благодарил рабочих и просил их обязательно завтра пожаловать к нему опять.
В темноте ребята незаметно вышли из комнаты Меринга, и только на улице Алексей сказал:
- Ничего не понимаю. Неужели среди этих немцев есть порядочные люди?
2.
На Фроловской, 3, в первой от ворот квартире, недавно поселилась семья Кудренко: отец - каменщик Иван Кузьмич, кряжистый старик (сейчас строек не было, и ему приходилось сапожничать); мать - маленькая, кроткая Пелагея Григорьевна, которая первая поднималась в этой семье и последняя ложилась спать; двое сыновей - Дмитрий и Федор, оба в отца - высокие, плечистые, и дочь Ольга со своей пятнадцатилетней дочуркой Людой.
Перед войной Кудренки жили на Трухановом острове. Они были завзятыми рыболовами, неутомимыми пловцами. Но оккупанты выгнали семью сродного, насиженного места. Когда дети нашли большую, вместительную квартиру на тихой Фроловской улице, старик запротестовал:
- Зачем нам четыре комнаты? Как их отопишь зимой?
- Зато удобная: два выхода имеет, - ответил Дмитрий.
Отец промолчал. Видимо, не зря сыновья думают о запасных выходах. Дмитрий - коммунист, советский командир, а студент Федор - комсомолец.
Оба попали в окружение, а затем и в плен, оба бежали из лагеря военнопленных. Возвратились домой раненые, измученные, отощавшие, но мать выходила сыновей, и теперь они работают в немецких фирмах.
Отца это очень угнетало. "Ой, не так живут сыны… Неужели будут на этот рейх работать?" - думал старик, ремонтируя старую, расползающуюся под руками обувь. Однажды он заговорил с Дмитрием.
- Сынок, вернутся наши, спросят: "Ты же коммунист, а чем народу помогал?" Что ответишь? Немцам телефончики прокладывал…
Дмитрий с нежностью посмотрел на отца и обнял его.
- Не будет вам стыдно за меня, батя. Если что случится, товарищам моим передайте: боролись с захватчиками ваши сыны. Кабели под скобами мы с Алексеем рубим. Вот оно как! Что можем, делаем… Недавно немного тола раздобыли и взорвали колодец, через который телефонные кабели проходят. Но об этом ни гу-гу, понимаете, батя? - Дмитрий говорил быстро, волнуясь, словно боялся, что не успеет обо всем поведать отцу.
Старик с глубоким вниманием слушал сына. Он был рад, что Дмитрий - честный и смелый человек, но в то же время тревога за его судьбу сжимала отцовское сердце. Иван Кузьмич только повторял:
- Хорошо, сынок, хорошо…
Внезапно этот разговор оборвался: в комнату вбежала внучка:
- Дядя Митя, вас кто-то спрашивает, - крикнула Люда и исчезла так же неожиданно, как и появилась.
- Гром и молния, а не девочка, - заворчал дед.
На пороге появился человек.
- Николай, дружище! Пришел! - воскликнул Дмитрий и бросился к Шешене.
Дмитрий провел гостя в свою комнату.
- Не выгонишь? - шутливо спросил Шешеня.
- Еще спрашиваешь, Коля. Может, тебе негде жить, так оставайся у нас.
Шешеня отрицательно покачал головой.
- Спасибо, Митя. Квартира есть. А вот Колей меня звать не надо… Я Жорж, - и вынул из кармана бумажку, которая свидетельствовала, что предъявитель сего Георгий Шешеня служит в немецкой армии и имеет право находиться днем и ночью на территории железной дороги.
Кудренко удивленно посмотрел на друга:
- Ты же говорил, что работаешь грузчиком в порту.
Шешеня рассмеялся:
- И там приходится, и тут… понимаешь?
- Кажется, понимаю, Жора, - Дмитрий немного помолчал, потом спросил напрямик: - Скажи честно, Николай, ты связан с подпольем? А мы с Федей и Кучеренко, словно слепые котята.
Как бы отвечая на вопрос Дмитрия, гость сказал:
- Нам нужна конспиративная квартира. Как думаешь, родители твои согласятся? Надо только предупредить их, что это очень опасно.
- С родителями поговорю. Уверен - согласятся. А мне с Федей какие угодно задания давай хоть сейчас.
- Оружие - вот что главное! Партизаны ждут его. Ищите. И люди в лесах очень нужны. Это, Митя, самое главное задание. Понимаешь?
- Понимаю!
3.
(Из дневника Григория Кочубея).
10 сентября 1942 года. На Железнодорожном шоссе нельзя показываться. Снова появился какой-то тип. Руководящий центр запретил руководителям групп и членам центра нашей парторганизации даже приближаться к шоссе.
Нужны новые конспиративные квартиры.
Если б удалось выведать в гестапо, что им известно о нашем шоссе, почему они стали так им интересоваться. Надо непременно иметь там своего человека. Поговорю об этом со Станиславом.
Дела идут хорошо. Наладили изготовление нарукавных повязок, и теперь наши люди могут ходить по Киеву круглые сутки. Типография работает бесперебойно. Даже в краске уже не испытываем нужды - сами научились ее изготовлять. Жжем кабельную резину (ее много на свалках), подставляя кусок стекла, к осевшей копоти добавляем немного скипидара и олифы - вот краска и готова. Это Борис додумался. Вообще его группа работает смело.
Недавно сорвали отправку в Германию партии троллейбусов, которые изготовили на трамвайном заводе. Ну и помучили же подпольщики своих начальничков! То переставали действовать моторы, то не открывались двери, а то вдруг вылетали стекла. А когда наконец новенькие синие троллейбусы погрузили на платформы и шеф завода на митинге пожелал счастливого пути, таинственно исчезли сиденья. Говорят, шеф был до того расстроен, что даже не пожаловался в гестапо, чтобы его, чего доброго, не обвинили в беспорядках на заводе.
Хорошие новости и у Николая. Когда он рассказывал мне о визите молодых рабочих из "Общества Сименс" к инженеру-немцу, подумал: "Вот влипли!" Но оказалось, что немец стоящий. Ребята систематически навещают его, слушают московское радио и переводят ему советские сводки.
Немец быстро понял, с кем имеет дело, и между хлопцами и инженером теперь никаких тайн. Он помогает переводить на немецкий язык наши листовки для фашистских солдат, в которых мы призываем их бросать оружие. Инженер делает это с большим увлечением, а на днях даже сам пошел на вокзал и подбросил в эшелон, идущий на фронт, целую пачку листовок.
Вот какие у нас появляются друзья!
4.
- Маша, прощайте! - Шешеня пожал маленькую руку Марии Степановны Омшанской.
- Уже идете? Присядем перед дорогой.
- Можно. - Шешеня сел в старинное, с полинявшей обивкой кресло, и пружины жалобно застонали под тяжестью его тела. - Сыграйте, Машенька.
Маша подсела к роялю. Посмотрела на Николая: что сыграть? Затем встряхнула головой, мол, сама знаю, и бетховенская "Аппассионата" понеслась далеко, далеко… Ему вспомнилась мирная, довоенная Москва, зал консерватории и талантливый юноша Эмиль Гилельс у рояля. Тогда Николай слушал "Аппассионату" впервые… Шешеня порывисто поднялся:
- Недаром Ленин говорил, что лучше этой музыки ничего на свете не знает. И я бы слушал ее ежедневно. Но нельзя, надо идти. Кто знает, вернусь ли…
- Не люблю глупостей! - Мария стукнула крышкой рояля.
В комнату влетел Костя, старший сын Марии Степановны.
- Ну, как там, сынок?
- Во дворе точно все вымерло.
Когда к матери приходили товарищи, Костя забирался с книжкой на веранду. Оттуда хорошо виден двор.
Шешеня еще раз попрощался.
- Котик, проводи меня, - попросил Николай.
- Сейчас! - и парень натянул на голову старую отцовскую кепку.
- Ну, желаю удачи, - Мария Степановна пожала руку Николаю и подошла к окну.
Вот Шешеня с ее сыном вышли на улицу. Омшанская смотрела им вслед. Высокая фигура Николая долго еще маячила между деревьями сквера, потом исчезла за углом. Мария Степановна устало опустилась на диван и задумалась.
В последнее время она быстро утомляется. Видно, дает себя знать нервное напряжение. Хорошо, хоть товарищи разрешили уйти с биржи труда. Марии казалось, что ее вот-вот там схватят, арестуют. Что тогда будет с ее мальчиками?
В пиджак Шешени Мария Степановна зашила небольшое письмецо. Если Николаю посчастливится добраться до партизанского отряда, то, может быть, оттуда удастся переправить письмо на Большую землю, а там уж оно разыщет майора Омшанского, и Георгий Андреевич, ее муж, узнает, что Мария и мальчики живы, здоровы. Тогда ему будет легче воевать, а ей - не так страшно в случае провала.
Костя проводил Шешеню до Житного базара. Оттуда до Святошина Николай доберется трамваем. У него в кармане удостоверение работника Политехнического института. Ведь тем, кто не работает, запрещено пользоваться трамваем. Впрочем, и работающим ездить можно только утром и вечером, и то лишь на задней площадке: трамвай только для арийцев.
До 49-го километра Житомирского шоссе Шешеня дойдет пешком, как это делали бородач Бойко и комсомолец Лазебный.
Крепкую группу создал Лазебный на 49-м километре. Основное ее задание - добывать продовольствие для партизан и киевских подпольщиков. Кроме того, Кочубей поручил группе Лазебного связаться с партизанским отрядом. И вот три дня назад к Марии Омшанской пришел парень с паролем от Лазебного. Юноша назвался Андреем и попросил немедленно связать его с Павлом. Мария Степановна в тот же день устроила встречу Кочубея с парнем.
Григорий застал Андрея в комнате Омшанской. Связной сидел возле рояля и одним пальцем подбирал какую-то незнакомую Кочубею мелодию. Увидев Кочубея, юноша смущенно оправдывался:
- Это я новую партизанскую песню вспоминаю… Анатолий просил передать, что партизаны найдены. Надо выслать к ним в отряд человека на связь. Через два дня он должен прибыть на 49-й километр к дорожному мастеру Питюхе, - и парень вынул из кармана истрепанный бумажный советский рубль.
Кочубей поднес деньги к коптилке. С краю надпись: "49. Мост. Коридор".
- С этим рублем пускай приходит к Питюхе, - объяснил юный связной.
…И вот Шешеня идет на связь в отряд. На 49-й километр Николай добрался лишь к утру.
Дорожный мастер Питюх - угловатый дядька в замусоленном брезентовом картузе ничем не напоминал подпольщика. Только глаза хитро моргнули, когда Николай подал ему смятый рубль с пометкой: "49. Мост. Коридор".
- Заходите! Перекусите и немного отдохнете, а потом - за дело, - сказал Юлиан Иванович и крикнул в хату. - Жена, налей-ка борща.
Через час они выехали. Конь бежал бодро. Юлиан Иванович молодецки посвистывал, размахивая кнутом, и поглядывал на Николая. Тот молча лежал на бричке. Он думал о том, как доберется до партизан, узнает о новостях на Большой земле, установит связь, возможно, с самим Ковпаком, о котором по стране слагаются легенды.
Вот уже поляна, мосточек… Дальнозоркий Юлиан увидел на фоне леса четырех всадников.
- Порядок! - воскликнул дорожный мастер и подхлестнул коня. - Веселее, Дружок!
Всадники, увидев бричку, на которой ехали Питюх и Шешеня, помчались навстречу.
- Кто такие?
- 49. Мост. Коридор, - произнес Питюх.
- Коридор хоть куда, далеко нас заведет! - ответил на пароль бородатый партизан с красной лентой на шапке, соскакивая с коня. За ним сошли на землю и остальные: среди них была молодая женщина, повязанная клетчатым платком.
- Товарищам из Киева привет! - шумели партизаны, пожимая руки Шешене и Питюхе.
- Ну, поехали, поговорим в лесу, - сказала молодуха.
Партизаны поскакали вперед, а им вслед покатился воз Питюхи. Маленький отряд направился в лес.
- Ого-го-го-о!.. - катилось по лесу эхо. Скорее, скорее туда, к островку советской земли, где не надо таиться, где можно носить красную ленту на папахе.
- Юлиан Иванович, дай мне вожжи, может, у меня Дружок быстрее побежит.
Шешеня не мог сидеть без дела. Скорее!
- Стой-й! - грозно раздалось из кустов, и Шешеня увидел дуло автомата, направленного на него.
- Свои, Витька! - крикнул бородач, и из кустов начали появляться партизаны.
А еще через полчаса Шешеня сидел в землянке и взволнованно рассказывал седому комиссару о Киеве, о партийном подполье, о зверствах фашистов.
В землянку ворвалась песня:
Ой, туманы мои, растуманы,
Ой, родные леса и луга!
Уходили в поход партизаны,
Уходили в поход на врага.
Это кто-то включил радио. Москва! Ее голос в партизанской землянке…
- Не слышал еще этой песни? - спросил молодой партизан у Шешени и стал подпевать:
Повстречали - огнем угощали,
Навсегда уложили в лесу
За великие наши печали,
За горячую нашу слезу…