Вспоминала день за днём, встречу за встречей, слово за словом, потом - провал, холодная беззвёздная ночь. Мне всё кажется, что он очень несчастен и любит меня по-прежнему. Как он, бедный, живёт без меня, наверно, каждую ночь видит меня во сне, чудится ему мой голосок, не мог он забыть мои руки, мои глаза, губы, волосы, так же, как я, вспоминает, вспоминает и на что-то надеется. Глупая я, правда?
- Сердце у тебя глупое, - сказала я сердито. - Или слишком умное. Надеюсь, ты не делилась с Ахметом своими воспоминаниями.
- Нет, конечно. Он уверен, что я буду с ним счастлива. Ни о чём не спрашивает, моё прошлое его совершенно не интересует.
- И долго ты в тот вечер обливалась слезами?
- Долго.
- А что Ахмет? Ты не обратила внимания, кинжал у него был?
- Не заметила. Гладил мою руку, что-то говорил. Ну, примерно: у тебя детская душа, жизнь нанесла рану, но время и моя любовь принесут исцеление.
- Он прав, по-моему. Первая любовь прекрасна и неповторима, но только в сказках она заканчивается свадьбой. В жизни бывает по-другому.
Лейла погрустнела:
- Это плохо, что только в сказках. Когда-нибудь первая любовь станет для людей единственной и последней, они научатся ценить её по-настоящему, беречь, защищать.
- А зачем? Я в седьмом классе влюбилась в учителя, узнала, где он живёт, приходила по вечерам к его дому, глядела на окна, шептала: "Спокойной ночи"… Жену его, учительницу, милую женщину, ненавидела, была уверена, что она неспособна дать счастье любимому мною человеку. Хорошо, что эта первая любовь в моей жизни длилась недолго, недели две.
- Я имею в виду первую любовь, которая взаимна - Может быть, ты права. Но жизнь такая сложная штука…
Лейла положила письмо Ахмета в карман гимнастёрки, немного подумала, потом не столько спросила, сколько возразила:
- А почему сложная? Люди сами виноваты: живут плохо, неправильно, мешают друг другу, вместо того, чтобы помогать, но не вечно же это будет продолжаться. Придёт время, жизнь станет проще, легче, красивее.
- Нескоро, - сдержанно сказала я. - Сколько молодых ребят полегло под Севастополем 89 лет назад? В эту войну - в десять раз больше. А сколько их погибнет на всех фронтах, подумать страшно, миллионы девушек не дождутся своих возлюбленных, что им делать? Лить слёзы?
Лейла молчала. Ответить что-либо определённо она, как и я, не могла. Повернула на себя:
- В тот вечер я подумала, что Ахмет мог бы стать моим идеальным другом, но я ему об этом не сказала. Какая уж тут дружба, если дело дошло до поцелуев.
Как-то вымученно рассмеявшись, она вдруг предложила:
- Давай сменим пластинку… Тебе понравились рассказы?
- Об этом как-то и не думается. Совсем другая война. - Я полистала книгу. - Послушай сама: "В осаждённом городе Севастополе, на бульваре, около павильона играла полковая музыка, и толпы военного народа и женщин празднично двигались по дорожкам". Это Севастополь в мае. На бастионах гремят пушки, гибнут люди, а на бульваре - праздничное гуляние. Правда, странно?
Объявляется перемирие. В цветущей долине кучами лежат изуродованные трупы без сапог, их вывозят на повозках. Толпы народа с той и другой стороны смотрят на это зрелище, русские и французы "с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим", обмениваются подарками… Такова обстановка того времени. Однако для Толстого война - сумасшествие, бойня. И всё-таки он восхищается героями, которые "с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину". Прекрасная мысль. Я читала эти рассказы до войны, многое забылось.
В последнем рассказе появляется юный прапорщик, которому совестно жить в Петербурге, когда другие в Севастополе умирали за отечество. Читаю и думаю: убьют его или не убьют? И чувствую: он обречён, первый бой станет для него последним. Так и произошло. Попал в самое пекло, на Малахов курган, в бою совершенно забыл об опасности. "Что-то в шинели ничком лежало на том месте, где стоял Володя…" Что-то в шинели - вместо живого человека. Война просто сдунула его с земли. Понимаешь?..
Любимый герой Толстого, который, как он пишет, всегда был, есть и будет прекрасен, - правда. Но сколько душевной боли в этой прекрасной правде… Да, война для солдата - всегда непрерывный, тяжелейший труд в невыносимых условиях. Он принимает эти условии не ради наград, не потому, что боится наказания, а потому, что любит родину…
- С такой честностью и знанием дела вряд ли напишут, - произнесла Лейла. - Я хочу сказать - именно о Севастополе. А великая книга о войне, главным героем которой будет советский солдат, конечно, появится, рано или поздно. - И, улыбнувшись, она вдруг предложила:
- Часть первая. Свидание с девушкой. Бои на границе. Девушка тяжело ранена, умирает.
- Пусть выживет, - подкорректировала я. - Нельзя сразу обрывать любовную линию.
- Можно, - уверенно заявила Лейла. - Она умрёт, он лучше воевать будет…
Часть вторая. Бои в окружении. Всё смешалось: кони, люди…
Часть третья. В плену. Издевательства немцев. Побег. Партизанский отряд. Герой ранен, состояние очень тяжёлое, необходима срочная операция, врача нет. Прилетает "По-2". Юная лётчица. Первая любовь с первого взгляда. Это у неё, а он без сознания…
Часть четвёртая. Госпиталь. Нашего парня навещает лётчица, рассказывает, что её отец ушёл в ополчение и погиб, старший брат пропал без вести, младший погиб при бомбёжке, мать умерла с горя. Парень думает: поправлюсь и женюсь на ней, но на другой день узнает, что девушка сгорела живьём в ночном небе…
Часть пятая. Битва под Москвой. Конец первой книги. И так далее.
- Есть критическое замечание, - сказала я. - Книга слишком мрачная.
- А кому нужны весёлые книги о войне?
- Никому, но разве обязательно сжигать девушку? Одна уже погибла, хватит.
- Пусть сгорит: сердце читателя должно обливаться кровью, содрогаться и трепетать. - Она оставила полушутливый тон и продолжала серьёзно: - В Энгельсе я прочитала "Войну и мир". И знаешь, до чего додумалась: война гасит всякое веселье в мире. А что та война по сравнению с теперешней? У Наполеона была 800-тысячная армия. Она двигалась по одной дороге, сначала туда, потом обратно. Произошло лишь одно крупное сражение, но французская армия сгинула почти целиком.
Будущая великая книга о войне по трагическому звучанию должна в соответствующей мере превосходить "Войну и мир" Толстого. Ты согласна со мной?
- Согласна. Тяжёлая будет книга.
- От лёгкой толку мало. Миру нужна беспощадно правдивая, страшная книга о войне.
Видя, как Лейла увлеклась в своих рассуждениях, я сказала:
- Продолжай. Книга вторая. Часть первая…
- Мои творческие возможности исчерпаны, - рассмеялась Лейла. - Только одно добавление. Толстой не случайно так много внимания уделял раненым. Погибнуть в бою - это одно, умирать от ран в госпитале, умирать долго, мучительно - совсем другое. Сколько дум передумает тяжелораненый, пока умрёт. И каких дум…
Мы вернулись в общежитие, застали там переполох и не сразу поняли, в чём дело. Готовилось какое-то торжество: девушки несли со склада продукты, вино.
- Прощальный ужин? - спросила я.
Девушки отвечали наперебой:
- Свадьба!
- Не свадьба, а помолвка. Свадьба после войны.
- Без калыма не отдадим…
"Вовремя мы явились", - подумала я. Спросила:
- Кто невеста, кто жених?
- Угадай!
- Кто жених, сами не знаем.
- А он с ней танцевал на вечере, дылда такой, голубоглазый, младший лейтенант…
Я догадалась: невеста - мой штурман.
Девушки рассказали, что командир соседнего полка позвонил Бершанской: встречайте курьера, кстати он и жених, и она дала соответствующие указания.
Валя выглядела растерянной.
- Меня не спросили, - пожаловалась она. - Зачем всё это? Хоть плачь.
- Чтобы набить тебе цену, вот зачем, - сказала я. - Такая традиция. Продаём невест, укрепляем материальную базу полка. Не тушуйся.
Макарова забренчала на гитаре, пропела:
Устелю свои сани коврами,
В гривы конские ленты вплету,
Пролечу, прозвеню бубенцами
И тебя подхвачу на лету…
Игорь примчался на трофейном мотоцикле, вручил Вале огромный букет цветов.
- Обратно пойдёт пешком, - сказала Лейла. - Мотоцикл загоним местным жителям. С руками оторвут.
Гостя усадили рядом с "невестой", он явно не ожидал такой торжественной встречи, на тосты отвечал смущённой улыбкой, выпил кружку вина и молча съедал всё, что ему предлагали щедрые хозяйки: галушки, котлеты с макаронами, пирожки с мясом, овсяную кашу, шоколад. Подали чай, перед гостем поставили миску с мёдом, кто-то подсунул ему деревянную ложку. Игорь, покорно съел мёд, запил чаем. Одна из девушек высказала общее мнение:
- Настоящий джигит!
Валя пошла провожать высокого, в буквальном смысле, гостя, а девушки ещё долго веселились: пели песни, танцевали, читали стихи. Мы словно забыли о войне, а война забыла о нас.
"Без этих маленьких праздников, без пауз, мы, наверно, посходили бы с ума, - подумала я, наблюдая за подругами. - Другая эпоха, другое оружие, намного больше стало горя, крови, ненависти, и воевать стало труднее. Говорят, раны победителей заживают быстрее, чем рады побеждённых. Проверим на себе, на своей земле".
Кто-то закрыл мне глаза ладонями.
- Лейла! - воскликнула я. Угадала.
- Ты о чём задумалась? - спросила она. - Почему не поешь, не танцуешь? Беспокоишься, похитили твоего штурмана? Отправимся в погоню? Запрягать коней?
- Они на мотоцикле.
- Далеко не уйдут. За мной! Затормошила, закружила…
Валя возвратилась сама не своя.
Утром 15-го мая 1944 года полк в полном составе поэскадрильно вылетел в Белоруссию.
Ночь семьсот сорок девятая
Летим над израненной украинской землёй. Выплывают навстречу и уходят под крыло разрушенные мосты, пепелища, закопчённые печные трубы, разбитые танки, орудия, самолёты. Траншеи, противотанковые рвы и воронки уже поросли травой. На душе радостно: эта земля свободна! А раны она с помощью хозяев постепенно залечит и шрамов не останется.
Наверно, сказку о живой воде люди придумали в незапамятные времена, наблюдая, как дожди и талые воды обновляют землю.
Моего штурмана следы, оставленные войной, не интересуют, её внимание привлекает другое:
- По курсу слева - два трактора, - деловито докладывает она. - Справа - товарный поезд, везёт лее. Новые избы, видишь? С огородами.
"Первые послевоенные годы будут, конечно, трудными, - размышляю я, любуясь первыми ростками мирной жизни. - Будем голодать, бедствовать, но вынесем всё. Никто нам не поможет, наоборот, мы ещё поможем другим. Труд - наша волшебная живая вода. < Снова зашумят хлеба на нивах, закипит, заиграет жизнь в воскресших станицах, сёлах, городах. Воевать научились, а работать мы всегда умели".
Под вечер прилетели в Харьков, разместились в подвалах бывшей гостиницы аэрофлота. Ничего, жить можно. Что ж делать, если самой гостиницы не существует.
Утром нам объявили, что вылет по техническим причинам откладывается на сутки. В местном оперном театре сегодня - оперетта Стрельникова "Холопка" на украинском языке, билеты уже заказаны.
И вот, поэскадрильно, сидим в переполненном зале - музыка, огни, артисты в ярких костюмах. Сон или явь?..
Запомнилась остановка в Курске. Вечером в открытые окна гостиницы вместе с майской прохладой хлынули соловьиные трели. Они становились всё громче, гуще, знаменитые курские соловьи словно решили превзойти себя. Девушки сгрудились у окон.
- Как хорошо, боже мой…
- Они забыли о войне…
- Не уснёшь… - слышались восхищённые вздохи и шёпот.
Некоторые девушки, захватив шинели, выходили в парк. Вышла и я. Соловьиные голоса, полные задора и света, и кромешная тьма - в этом сочетании было что-то невыразимо приятное, таинственное. Я сделала несколько шагов, нащупала ствол дерева, расстелила шинель на траве и легла.
- Магуба, ты где? - услышала я чей-то шёпот.
- Здесь, - еле слышно ответила я. Почувствовала - кто-то ощупывает мою ногу.
- Это твоя нога?
- Моя.
- Это я, Валя.
Она устроилась рядом, минут пять мы лежали молча. Её плечо жгло меня сквозь гимнастёрку. Глаза привыкли к темноте, я смутно различала её одухотворённое лицо, распущенные волосы.
"Да, весна есть весна", - мелькнуло в голове.
- Хочу тебе рассказать, - защебетала вдруг Валя, - только ты никому-никому, даже Лейле…
Что-то соловьиное было в её голосе, я слушала и не слушала. А она увлечённо рассказывала:
- Сошли мы с крыльца, темно, только фары на аэродроме, он меня сразу обнял. Хотела сказать: не надо, пусти, язык не слушается, ноги не держат, думаю, отпустит, упаду… Схватилась руками за его шею, чувствую, повисла… Поцеловал - крепко-крепко, подхватил на руки и начал кружить. Я закрыла глаза, думаю: дежурная, Галя Пилипенко, сейчас осветит фонариком… Ну и пусть, только бы не споткнулся, не упал… Только бы его не убили, лучше меня. Представила: лежу в гробу, как царевна, красивая, вся в цветах, а он, живой, стоит рядом. Так жалко стало и его, и сё0я, даже всхлипнула. Он спрашивает; ты что? Молчу, все слова забыла. Так до мотоцикла и нёс меня на руках, поцеловал в последний раз. Пора, говорит, в двадцать два ноль-ноль должен быть на месте, не забывай, береги себя и жди… Я тебе не мешаю? Мамочка моя, соловьи как распелись, это они специально для нас, в жизни такого не слышала…
Какофония войны терзает не только уши, но и души людей. Год за годом, изо дня в день, из ночи в ночь - грохот, скрежет, вой, лязг… Это не проходит бесследно, наши души нуждались в очищении. Соловьиный хор - такая отрада…
В небе появилась узкая, яркая полоска, пролетел метеор - я вспомнила Женю Рудневу и тут же будто оглохла. Кончилось очарование, я уснула.
Вижу во сне: иду по лесу, ищу Рудневу, знаю, что она где-то здесь, живая, здоровая, только почему-то прячется от меня. Впереди мелькнула её гимнастёрка, пробираюсь туда через кустарник, кругом хмурые, старые сосны, ели. Прямо - кара урман - тёмный лес. Бесшумно, как тени, летают какие-то птицы. И вдруг деревья расступились - излучина моря. Сидит моя беглянка на камне, разулась, ноги в воде, рядом сапоги, машет мне рукой, смеётся… Проснулась, не могу прийти в себя, так ясно я её видела. Рядом спит Валя, на щеках румянец, лицо безмятежное, как у ребёнка, на губах - улыбка. Что-то ей хорошее снится. Слышатся голоса:
- Подъём!
- Доброе утро.
- А куда соловушки подевались?..
Соловьи попрятались, но их голоса навсегда остались в памяти…
Летим над Брянской областью. Один самолёт изменил курс, отделился от эскадрильи и скрылся в облаках.
"Вот будет встреча, - подумалось мне. - Подарок судьбы. Всем бы так - развернуться, и домой".
Маршрут полка проходил недалеко от родной деревни Нины Худяковой, и Бершанская разрешила ей навестить родителей, переживших гитлеровскую оккупацию.
В тот же день Нина и её штурман Таня Костина возвратились в полк.
На вопросы подруг Худякова ответила коротко:
- Повидала. Живы-здоровы.
Подробности мы узнали от её штурмана.
Отступая, немцы сожгли деревню дотла, на её месте девушки увидели чёрное пепелище. Сделали круг. Словно из-под земли появились люди, они махали руками, что-то кричали.
- Видишь своих? - спросила Костина.
- Нет, - ответила Нина, - слёзы мешают. - Потом сообразила: приглушила мотор и крикнула - Мама, папа, это я! Встречайте!
Сели на окраине бывшей деревни, возле землянок, в которых ютились жители, в основном это были женщины и дети. Начались объятия, поцелуи, девушки еле успевали отвечать на вопросы.
- А как вы живёте? - спросила Нина, глядя сияющими глазами на постаревшие, худые, но счастливые лица родителей.
- Да ничего, - бодро ответил отец. - Посеяли пшеницу, ячмень. С хлебом будем.
- Теперь не пропадём, - поддержали его женщины.
- А семена где взяли?
- Сибирь-матушка выручила.
Понимая, что их гости долго не задержатся, пригласили в землянку:
- Как говорится, чем богаты, - сказал отец.
Девушки от угощения отказались, времени было в обрез.
Мимолётная встреча - в буквальном смысле - один из маленьких праздников на нашей большой улице…
22-го мая 1944 года мы прибыли на свой первый белорусский аэродром, расположенный возле городка Сеща. Впрочем, городок существовал лишь на карте. У немцев здесь была авиационная база, они взорвали все сооружения, все здания.
Развалины и лётное поле окружены берёзовыми рощами. Ни одной живой души. Мы разместились в землянках, в шалашах, днём загорали, изучали карту Белоруссии. Техники не спеша приводили в порядок самолёты, проверяли каждый винтик. Вылетов боевых не было, но мы были уверены, что затишье продлится недолго.
В Белоруссии нам показалось всё не так, как на юге. Ночи короткие, какие-то серые. Солнце заходит поздно, и даже в полночь полной темноты не бывает. Поля, леса и кустарники, болота, множество озёр и речек, деревушки - не отличишь одну от другой. И ни одного надёжного ориентира. Ничего, как-нибудь приспособимся.
В Сеще мы встретились с французскими лётчиками из прославленного полка "Нормандия - Неман". Своих имён они не назвали. На ломаном русском языке выразили своё восхищение, поцеловали девушкам руки и удалились. Может быть, среди них был и лётчик Франсуа Жоффр, написавший после войны книгу "Нормандия - Неман", в которой есть строки, посвящённые нашему полку?
"В чёрном беззвёздном небе время от времени пролетают одиночные невидимые самолёты, гул которых долго слышится в тишине ночи. Это ночные бомбардировщики или самолёты, выполняющие специальные задания.
Русские лётчицы, или "ночные колдуньи", как их называют немцы, вылетают на задания каждый вечер и постоянно напоминают о себе. Подполковник Бершанская, тридцатилетняя женщина, командует полком этих прелестных "колдуний", которые летают на лёгких бомбардировщиках, предназначенных для действий ночью. В Севастополе, Минске, Варшаве, Гданьске - повсюду" где бы они ни появлялись, их отвага вызывала восхищение всех лётчиков-мужчин".
Мы прожили в Сеще несколько дней, затем полк перебазировался ближе к фронту, на лесную поляну, расположенную возле деревни Пустынки. Спасаясь от злющих комаров, разместились в бывшем монастыре. День за днём - политзанятия, лекции и беседы, строевая подготовка, тренировочные полёты.
Проводили в отпуск командира звена Нину Алцыбееву, она улетела к дочурке в Абакан. В последнее время Нина прямо не находила себе места. Дело в том, что старуха, на попечении которой оставалась девочка, постоянно жаловалась в письмах на нехватку денег. Это беспокоило: получает по двум аттестатам более двух тысяч рублей и не может прокормить одного ребёнка. Позднее мы узнали: почти все деньги присваивал взрослый сын этой старухи. Нина Алцыбеева в полк не вернулась забрав дочку, она выехала к мужу, лётчику-штурмовику Ивану Позднякову. Командование разрешило ей перейти в другую воздушную армию, до конца войны она летала на связном "По-2" в части, где служил муж.