Оглушенная взрывами перекличка команд показалась комариным писком. Но уже закачался над травой лес штыков, горохом посыпались винтовочные выстрелы: бойцы били по самолетам, лежа на спине. И словно бы испугавшись этого дружного отпора, самолеты отвернули и ушли к одинокой тучке, заблудившейся в пустом небе.
- Продолжать движение! - понеслось над колонной.
Роты почти бежали, торопясь уйти из опасного перелеска. Надо было успеть затеряться в лабиринте дорог, потому что было ясно: теперь вражеская авиация не оставит полк в покое.
Так начался этот странный поединок пехоты с авиацией. Скажи кто-нибудь Кузнецову еще месяц назад, что так придется воевать, ответил бы: "Наши прикроют с воздуха". И теперь поразительно и страшно было видеть полную безнаказанность действий вражеских самолетов, спокойно гулявших над дорогами. Однажды, кусая губы от собственной беспомощности, Кузнецов наблюдал из кустов, как забавлялся фашистский летчик: гонялся в поле за обезумевшей коровой.
"Где наши самолеты? - недоумевал он. - Видел же, сам видел сотни их в небе на парадах, на учениях..."
В тот час ни один человек в соединениях, шедших к фронту, чтобы преградить фашистской армаде путь на восток, не мог бы ответить на этот вопрос. Никто не знал, что внезапный бомбовый удар, нанесенный вражеской авиацией в ночь на 22 июня, лишил нас превосходства или хотя бы равенства в воздухе, что 1200 самолетов остались пригвожденными к земле в ангарах, на взлетных площадках, были сбиты в неравных боях. Но если бы и узнали, все равно не потеряли бы веры в наше могущество, в неизбежность возмездия, в то, что придет время, полетят эскадрильи краснозвездных машин над дорогами немецкого отступления.
Полк шел всю ночь, сделав лишь один полуторачасовой привал. Утром, когда солнце выплеснулось на леса, роты, замаскировав кухни, пушки, повозки, залегли в тенистых оврагах, неподалеку от речки, зажатой сырыми луговинами. Бойцы спали в траве, размотав портянки, выставив на ветер белые, изъеденные потом ступни.
В сопровождении адъютанта Кузнецов обошел этот разбросанный бивуак, постоял на опушке, с беспокойством поглядел на кружившую в небе "раму". В лесу стоял терпкий запах казармы, смешанный с ароматом сена. Внезапно из соседнего перелеска выпорхнула красная ракета, описав дугу, протянула дымный хвост в сторону оврагов. Это было так неожиданно, что Кузнецов какое-то мгновение удивленно смотрел, как растворяется в синеве растрепанный дымок. "Рама" тотчас свалилась набок, прошла низко над лесом, над сырой луговиной у речки, снова ушла в вышину и принялась ходить по кругу, как коршун, высматривавший добычу.
- Увести бы полк, а, товарищ майор, - сказал адъютант. - Ведь налетят.
Кузнецов посмотрел на него, словно взвешивая слова, и покачал головой.
- Если двинемся, эта "рама" от нас не отстанет, точно засечет. А пока, видишь, ищет.
Он вызвал комбата, приказал ему тихо поднять роту, прочесать соседний перелесок и заодно создать видимость, что именно там остановилась часть: ломать ветки, разжигать костры и, если налетят самолеты, обстреливать их.
Тройка вражеских "юнкерсов", прилетевших вскоре, бомбила перелесок в течение получаса. Четверо убитых и одиннадцать раненых - таков был счет этой "игры в прятки". Страшный счет и все же минимальный.
И снова, как в прошлый раз, не удалось поймать диверсанта. Бойцы обнаружили на сырой тропе след мотоцикла с коляской и две пустые гильзы от ракет. Враги рассчитывали точно: навести на след и тут же скрыться, чтобы шкодить в другом месте, прикрываясь документами и формой советских бойцов и командиров. В последнем Кузнецов не сомневался, потому что в противном случае диверсанты не рисковали бы появляться на мотоцикле вблизи расположения воинских частей. Он приказал усилить боевое охранение и организовать наблюдение секретами, выдвинутыми далеко в стороны, на возвышенности, откуда просматривались подходы.
- Чтоб охрана была, как на границе, - говорил он. - Чтоб зверь не прошел незамеченным, не то что человек.
Уже к вечеру в штаб был доставлен неизвестный пехотный капитан. С дотошностью, к какой привык на границе, Кузнецов проверил документы и не нашел ничего подозрительного. Капитан утверждал, что ищет артиллерийский полк, чтобы передать его командиру специальное распоряжение командующего. Это не настораживало: кто знал, сколько и каких резервных частей двигалось к фронту?
Капитан был низкорослый, чернявый, с испуганными раскосыми глазами. Держался он подчеркнуто сдержанно и то и дело с настороженностью поглядывал на зеленые пограничные фуражки допрашивавших его командиров.
- Арестовать! - приказал Кузнецов, не столько из уверенности, что это необходимо, сколько из смутных предчувствий, охвативших его.
- Вы будете отвечать! - закричал капитан, выхватывая из сумки пакет с сургучными печатями. - Вы не имеете права меня задерживать!
Кузнецов взял у него пакет, посмотрел надпись "Совершенно секретно" и повторил:
- Арестовать!
Он посмотрел вслед красноармейцу с винтовкой на ремне, спокойно уводившему капитана по просеке, и все не мог отделаться от непонятного смутного беспокойства. Было такое ощущение, словно он что-то упустил, не доделал, а что именно, не мог вспомнить. И вдруг в прогалине неба Кузнецов увидел стремительно приближавшуюся точку. И тревога, бродившая в нем, сразу обрела форму. Самолеты! Через мгновение из дымки появилось еще семь самолетов, других, не похожих на первый.
Первым был наш "ястребок". Он промчался быстро, оглушив притихший лес ревом мотора, потом круто взмыл вверх, лихо перевернулся и пошел навстречу той семерке, летевшей неровной стаей.
- Куда его понесло?! - закричали в лесу.
- Погибнуть хочет.
- Правильно делает. Погибать, так с музыкой.
В небе, в голубом окне меж двух больших пышных туч, завертелась страшная карусель. Семь "мессеров" взяли "ястребка" в "собачий круг" - пять кружились колесом, не выпуская советский самолет, а два разошлись и атаковали с двух сторон.
- И-эх! - сокрушенно крякнул кто-то из бойцов. И закричал истошно: -Ага! Есть!
Один из "мессеров" отвалил и пошел на запад, снижаясь и дымя темной струйкой.
Не успел опасть гул восторженных криков в лесу, как еще один вражеский самолет вывалился из круговерти, перечеркнув белую тучу черной полосой. И вдруг - Кузнецов даже не уловил момента встречной атаки - в помутившемся от боя голубом окне неба внезапно плеснул огонь и стремительно вырос и покатился к дальним лесам большой черно-рыжий ком. Четыре уцелевших "мессера" метнулись в стороны, исчезли в тучах. И сразу упала тишина. Только расползающиеся прозрачные дымы напоминали о трагедии, разыгравшейся в небе.
- Черта с два они нас возьмут!..
Кузнецов обернулся, увидел троих красноармейцев, посыльных от командиров батальонов, с одинаково посуровевшими лицами, и понял, что это мог сказать не кто-то один, а любой из них, как и любой в полку. И ему вдруг пришла в голову странная мысль, что для окончательной победы это, может быть, не совсем и плохо, что вначале приходится отступать. "Победы радостны, но они порождают усыпляющее самомнение, - думал он, - а ошибки учат. Поражение- мать мудрости. Во всяком случае, у русских так было. Не растерянность, не апатию порождали те немногие поражения, которые случались в истории, а именно мудрость, невиданную концентрацию духовных сил народа, готовность умереть за Родину".
- Товарищ майор!
Перед ним стоял адъютант, держал на ладони пыльную ракетницу.
- В коляске нашли, у задержанного капитана. Внутри мешочек приделан, в нем и была спрятана. И гильзы одинаковые. Эта из перелеска, а эту я сам попробовал. Видите - след от выбрасывателя?
- Приведите, - сказал Кузнецов.
Через четверть часа прибежал запыхавшийся посыльный, бледный как полотно молодой красноармеец, и, сбиваясь от волнения, доложил, что задержанный исчез, а красноармеец, который его конвоировал, найден в кустах с глубокой ножевой раной.
- В спину ударил, прямо под лопатку. Как он мог в спину-то?
Но Кузнецов уже знал, как это произошло. Понял, что его беспокоило, когда смотрел вслед уходящему по просеке конвоиру: тот вел задержанного, держа винтовку на ремне и наверняка тоже загляделся на воздушный бой. И ужаснулся от мысли: сколько еще крови должно пролиться, пока люди до конца постигнут все уроки этой беспощадной войны.
На миг он почувствовал себя новичком, словно бы и не проходившим в академии все премудрости военных наук, не имеющим ни опыта, ни командирских навыков. Все, что прежде обозначалось возвышенной фразой "военное искусство", вдруг словно бы рухнуло, разбилось о железную стену войны.
Мысли эти встревожили Кузнецова. Война вдруг представилась ему пропастью, которую надо завалить металлом миллионов снарядов и бомб, искореженных танков и пушек, засыпать землей бесконечных окопов и траншей, залить, зацементировать человеческой кровью...
Он поймал себя на этой такой неуместной теперь образности дум своих, оставшейся от былого увлечения поэзией, вздохнул, поправил фуражку, провел пальцами под ремнем и пошел к штабной машине, едва видной из-под маскирующих ее веток.
И еще одну ночь шли батальоны след в след, петляя по пыльным полевым дорогам, выстилая слегами болотистые низины, наскоро ремонтируя мосты, вконец истерзанные непомерным движением. К утру стало ясно, что за один оставшийся ночной переход не удастся выйти в район сосредоточения к сроку, предписанному приказом командира дивизии. Утро уже высветило лесные просеки, а полк все шел, растягиваясь по кривым дорогам. Бойцы оглядывались на командиров, ожидая приказания на большой привал. Но его все не было. Только слышались над колонной все те же хриплые от усталости голоса взводных:
- Не отставать!
- Не растягиваться!
Люди шли молча, сосредоточенно месили сапогами и ботинками мягкую пыль дороги. Время от времени кто-нибудь из них соступал на траву и шел, как слепой, спотыкаясь и уходя все дальше от строя. Его догоняли, дергали сзади за скатку, и он все так же безучастно-равнодушно возвращался в строй. Еще вчера такие случаи вызывали смех, теперь на засыпающих в строю никто не обращал внимания.
"С такого марша в бой?" - с беспокойством думал Кузнецов, объезжая на мотоцикле колонну полка. И не находил выхода. Чтобы успеть отдохнуть перед боем, надо спешить, идти днем, не оглядываясь на опасное небо. И, как это часто бывает, когда нет выбора, Кузнецов тотчас нашел оправдание такому открытому для самолетов-корректировщиков противника дневному маршу. Ведь цель намечаемого контрудара состояла и в том, чтобы помочь окруженным под Смоленском армиям, заставить немцев ослабить давление на них. И если враг, заметив движение наших частей, снимет войска, нацеленные против окруженных армий, то они смогут оправиться и, в свою очередь, ударить по немцам с тыла. Тогда уже не наши, а немецкие войска вынуждены будут драться в окружении, тогда недалеко будет до их полного разгрома, и может быть, до перелома во всей этой так непонятно начавшейся войне.
Кузнецов лишь оправдывал свое решение, не предполагая, как недалеки его суждения от планов командования.
Солнце всходило над лесами, белое, сухое солнце нестерпимо знойного лета. Когда оно совсем выкатилось в пустое небо, погасив блеклую зарю, Кузнецов увидел над западным горизонтом мелкий подвижный пунктир - самолеты.
- Во-оздух! - покатилось по колонне.
Бойцы торопливо кинулись под деревья, повалились в безросную траву.
Тяжело и надсадно воя, самолеты прошли стороной, но минуты невольного отдыха разморили людей. Кузнецов нервничал, торопил посыльных со строгими приказами - продолжать движение. За эти утренние часы ему хотелось миновать голое взгорье, на котором под редкими березами да рябинами раскинулась маленькая деревушка, и уйти, утонуть на день в лесах на той стороне широкого поля, кудрявившихся на топографической карте до самого города Белого - конечной цели этого длинного перехода.
Проселок, изогнувшись на склоне, проходил мимо большого амбара. Возле настежь распахнутых дверей стояли девушки в комбинезонах, брезентовых куртках, с любопытством рассматривали колонну. Бойцы приободрялись, шутили устало, односложно:
- Откуда, красавицы?
- Из Москвы.
- Во-на! Чего ж сюда залетели?
- Оборону вам копаем.
Они показывали в поле, где серой полосой тянулся противотанковый ров.
- Неужто все сами?
- Нас тут много. Во всех домах стоим...
Особенно говорливой была одна девчушка, маленькая, быстроглазая, с косичками на стороны. Она принесла ведро воды и большую синюю кружку, бегала вдоль колонны, предлагала пить. Бойцы останавливались, торопливо глотали воду, не сводя глаз с девушки, и тяжело бежали догонять своих.
- В другой раз все ведро выпил бы.
- Приходите в другой раз.
- Некогда, красавица, фашистов гнать надо.
В раскрытые двери амбара виднелись аккуратно свернутые и уложенные вдоль стен разноцветные матрацы. Возле них - чемоданы и узелки, на стенах- курточки и платьица. Из сумеречной глубины веяло не сыростью нежилого, а словно бы домашним теплом, уютом.
- Эх, заночевать бы тут поблизости.
- Теперь о бабах забудь. До конца войны.
- Разве ж о них забудешь?..
Кузнецов был рад этой встрече на дороге. Она отвлекала внимание от гудящих ног, заставляла думать о том, что если уж женщины мобилизованы, то мужчинам грех жаловаться на усталость.
Когда авангард - первый батальон, усиленный полковой артиллерией и минометами, - целиком втянулся в лес по ту сторону поля, а артиллерийский дивизион, двигавшийся следом, только вошел в деревню, в небе послышался надрывный вой "юнкерсов". Они носились над полем, над деревней, над толпами женщин, почему-то убегавших от вырытого ими рва. Взрывы колотили землю, вскидывали частые черные столбы. В короткие промежутки между взрывами вплетался сжимавший душу многоголосый стон, долетавший невесть откуда. А потом вдруг что-то завыло истошно. Непонятный, никогда не слышанный прежде вой этот словно ввинчивался в голову тупой нестерпимой болью. И приходилось зажимать уши, прятать голову в жесткую траву, чтобы не обезуметь, не вскочить и не бежать куда попало.
Кузнецов видел, как у шофера, лежавшего рядом, задрожали руки и пальцы заскребли дернину. Он положил ему ладонь на спину, похлопал успокаивающе:
- Этого как раз и не следует бояться. Это - пугала. Бочки железные бросают, с дырочками.
Он сам только сейчас вспомнил рассказы об этом новейшем немецком изобретении. Но осознание причины страшного рева, сотрясающего небо, не успокоило. Нервы не слушались.
Вой резко оборвался. И стал слышен угасающий гул самолетов и крики раненых. Кузнецов поднялся, увидел бегущего к нему от леса старшего лейтенанта Байбакова.
- Товарищ майор, комбата убило, капитана Остапенко.
- Принимайте командование батальоном! -приказал Кузнецов. - И вперед, вперед, быстрей и дальше.
Байбаков козырнул и побежал к лесу, но вдруг остановился, крикнул издали:
- Не уберег я Модеру, товарищ майор!
- Торопитесь, Байбаков!
Кузнецов вскочил в коляску и помчался назад через деревню. Единственная улица была усыпана сорванными с деревьев ветками, досками от заборов. Посреди деревни дымила, загоралась изба. Раненая лошадь лежала неподалеку, била копытами воздух, и ездовой красноармеец, рискуя попасть под копыто, суетился возле, выдергивал постромки, не догадываясь, что можно разом остановить эту агонию, пристрелив лошадь.
Все это мелькало в глазах, но запоминалось надолго. Кузнецов не останавливался, торопился к штабу, чтобы скорей разослать посыльных с приказами спешить, форсированным маршем, бегом, если нужно, пересечь поле, уйти, затеряться в лесах, пока самолеты не вернулись.
У амбара он решительно схватил водителя за плечо. Бомба разворотила угол. Виднелись сметенные к стене матрацы с пучками соломы, торчавшей из рваных ран на полосатом полотне. Две девушки, плача навзрыд, собирали уцелевшее имущество, то и дело с испугом взглядывая туда, где бесформенной кучкой уложены были окровавленные, истерзанные взрывом трупы. Отдельно в измятой траве лежала нога, неестественно длинная, белая, как бумага, похожая на манекен с магазинной витрины. На осевшей крыше Кузнецов увидел нечто вроде большой бабочки, покачивавшейся на ветру. Присмотревшись, узнал белый бант веселой девчушки и ее косу, узнал и понял, что это такое - черное и бесформенное, прилепившееся к серой дранке крыши. Он почувствовал тошноту, быстро опустился в коляску и нетерпеливо махнул шоферу, чтоб ехал.
"Пусть все пройдут мимо этого амбара, - думал он. - Пусть озлобятся. Слишком добры мы, слишком..."
В тот день Кузнецов впервые изменил своему давнему правилу - обедать вместе со всеми из солдатского котла. Он вообще ничего не мог есть, отказывался, ссылаясь на отсутствие аппетита, маялся, старался спрятать в служебной суете стыд за свою слабость.
В тот день война повернулась к нему еще одной гранью. Понимал, что настоящая война далека от кинематографических красивостей, что в ней - кровь и грязь. И вдруг узнал: первое столкновение с кровавой изнанкой войны действует совсем не возбуждающе.
Когда долог переход и усталость тяжелит тело, когда утомляет монотонность движения, мысли начинают жить своей жизнью, бегут сами по себе, освещая лучом воспоминаний порой самое неожиданное. Кузнецову вспомнилась знакомая женщина - врач санчасти погранотряда. Она рассказывала, как трудно привыкала к виду крови и всякой слизи живого. На первом курсе медицинского института не могла даже препарировать лягушек. Тогда преподаватель взял ее за локоть и силой опустил руку в шевелящуюся массу аквариума, где были лягушки. Она чуть не потеряла сознание, почувствовав упругие скользящие лапки на своем запястье. Но с того раза начал гаснуть в ней панический страх перед вскрытыми трепещущими внутренностями.
"Как же с тезисом - учить тому, что необходимо на войне? - думал он. - Значит, боец, умеющий стрелять да хорошо ходить в строю, еще не боец? Но как и где в мирное время приучать к виду крови? Как научить равнодушию к смерти, ожесточенности души? Да и надо ли воспитывать ожесточенность?.."
Из всех этих дум, возвращавшихся к Кузнецову, когда спадала напряженность тысяч забот, он вынес одно убеждение: нельзя необстрелянные роты сразу вести в наступление. Теперь он не боялся за полк, когда в небе слышался прерывистый вой "юнкерсов". Теперь он желал хотя бы немного постоять в обороне, чтобы бойцы могли привыкнуть к тревожному ощущению близости этой пропасти, называемой передним краем. В беспокойстве, преследовавшем его, было одно утешение: в полку много пограничников. А человек, ходивший по дозорной тропе, знает, что это такое - близость чужого и опасного. Пограничник не растеряется в неожиданной ситуации, справится со стихией неуверенности, если она вдруг выплеснется из неведомых глубин встревоженной психики.
В рассветной тишине послышался слабый, далекий звук, похожий на стрекот кузнечика. По молчаливой колонне прошел шорох, словно порыв ветра, всколыхнул, расшевелил людей. Бойцы поднимали головы, напряженно прислушивались.
- Бой, товарищ майор, бой где-то!