- Какой там жили! - махнула рукой Федосья. - В погребе скрывались, а летом в бурьянах, на огороде. Тут, в избе-то, немцы хозяйничали. Одни уйдут, другие приходят. Как тот год, так и этот. Вот уж нынче зимой корову порешили. Берегла я ее, в яме за огородом прятала. Разнюхали, проклятые, враз раскромсали, бедняжку… И остались мы ни с чем. Слава богу, хоть удалось малость картошки припрятать да свеклы штук с полсотни сберегла. Вот и кормились одной картошкой, а со свеклой чай пили заместо сахару, вприкуску. Беда, да и только: ни скота не осталось, ни кур.
- Будут, будут и скот и куры! - гневно сказал Козырев. - Все у нас будет. А с ними, с паразитами, мы сполна поквитаемся! Вот! - повернул он к Алеше и Ашоту багровое лицо с черным шрамом на подбородке, - Вот за что мы воюем, за что ни крови, ни жизни своей не щадим! За жизнь людей наших, за то, чтоб не измывались фашисты над ними, чтоб жили они свободно…
X
Рано утром раздалась самая обыкновенная, будничная и привычная команда "подъем".
- Быстрее, быстрее, на физзарядку опоздаем, - стоя у двери, торопил Чалый.
- Черт те что удумали! - сонно бормотал Гаркуша. - На фронте зарядка! Мабудь, и осмотр утренний будэ и с писнями на прогулки пойдем?
- И осмотр будет и прогулка. Все, как по уставу положено, - невозмутимо ответил Чалый.
- По уставу, по уставу! Вот шандарахнет фриц дальнобойной, враз все уставы и все наставления пропишет.
Когда пулеметный расчет вышел из дома, на улице еще держалась зыбкая утренняя темнота. Гулко топая по подмерзшей земле, солдаты бежали, переходили на шаг, вновь бежали; рассыпавшись "на длину вытянутых рук", проделали несколько упражнений и, разгоряченные, шумно дыша, разошлись по своим хатам.
- Вот водичка свеженькая. Из колодца только принесла. Мойтесь, пожалуйста, - приветливо встретила вернувшихся пулеметчиков Федосья. - Вот и полотенчики. Старенькие, правда, но чистые. Вчера выстирала.
- Не надо, Федосья Антоновна! Зачем все это? - пытался остановить ее Чалый. - Полотенца у нас свои есть. И воды сами принесем.
- Что вы, что вы! Свои полотенца вам на войне пригодятся. Там постирать-то некому.
"А мы где же? - растерянно подумал Алеша. - Значит, еще не на фронте". Он хотел было спросить Чалого, но постеснялся, вышел из дома и принялся рубить хворост на топку.
- Давай, давай! - толкнул его в бок Гаркуша. - Старайся, лычки ефрейторские заслужишь!
- Отстаньте, что вам нужно? - рассердился Алеша.
- Ну ладно, ладно, не пыли! Побереги свою ярость для фрицев, - миролюбиво сказал Гаркуша и скрылся за дверью.
"Что ему надо, что пристает? - раздраженно подумал Алеша. - Так и пышет злостью".
Когда Алеша вошел в избу, Гаркуша в одной нижней рубашке сидел мрачный и, яростно орудуя иглой, подшивал к гимнастерке чистый подворотничок. Над ним, то вскидывая, то опуская изломанные брови, стоял Чалый и начальнически строго повторял:
- Подворотнички чтоб чистые были. Пуговицы все, как одна, на месте. И ни одной дырки на обмундировании.
Чалый отвернулся от Гаркуши и, взглянув на Алешины сапоги, отрывисто бросил:
- Вычистить, чтоб сверкали! Щетка и мазь вон там, около моего вещмешка.
- Бачилы? - когда Чалый вышел из хаты, кивнул Гаркуша Алеше и Ашоту. - Тоже мне начальство выискалось! Ну, будь бы сержант. А то ефрейторишко, такой же, як и я, солдат сермяжный.
- А командует! - Со злости он оборвал нитку, плюнул, рванул не полностью пришитый подворотничок, схватил новую нитку и, никак не попадая в игольное ушко, еще озлобленнее продолжал: - Ну, будь бы там моряк, або танкист, летчик, ну артиллерист на крайность. А то ж пехота лаптежная, а задается тоже!
Возможно, Гаркуша буйствовал бы еще не один час, но в избу вместе с Чалым вошел Козырев и, окинув всех взглядом добрых глаз, весело спросил:
- Как, хлопцы, спалось на новом месте?
- Як у той тещи, що зятька любимого принимав! - так же весело ответил вдруг преобразившийся Гаркуша. - Нам бы вареников чугунок та кусок кабанчика килограммчиков на пять!
- Как это говорят украинцы: "Був бы я царь, ее бы сало з салом и спал на мягком сене", - рассмеялся Козырев.
- Ни! Зовсим не так, - буйно встряхивая головой, возразил Гаркуша. - "Був бы я царь, ее бы галушки та вареники, запивал горилкой та валявся б на перине, як тот вельможа, що проспав усе царство небесное".
- И в грязных подворотничках ходил, - едко вставил Чалый.
- Та яки же пидворотнички у вельможи?! - ничуть не смутился Гаркуша. - Це ж тильки нам, бедолагам солдатам, придумали пидворотнички. А вельможи шарфами пуховыми шеи заматывали. Та не простыми, а лебяжьими, из-под пуза белых лебедив. О це як!
Строгое, полное напыщенной серьезности лицо Гаркуши, его ставшие совсем наивными желтоватые глаза и особенно смесь русского и украинского говора были так комичны, что только присутствие Козырева удерживало Алешу и Ашота от смеха. Даже все время суровый Чалый не выдержал командирского тона и улыбнулся не то укоризненно, не то одобряюще.
- Ну ладно, пух так пух, лебяжий так лебяжий, - давясь от смеха, сказал Козырев. - Кончайте сборы и на завтрак!
Когда Алеша вышел из сарая, приспособленного под столовую, к нему подошел белобрысый парень с веснушчатым лицом и, весело улыбаясь, протянул ему руку.
- Тамаев, кажется, да? Будем знакомы. Комсорг роты Васильков Саша. Как настроение? Конечно, вначале, когда еще никого не знаешь, неловко как-то, диковато, а потом привыкаешь. Ты родом-то откуда?
- Из-под Серпухова.
- Да мы же земляки! А я москвич! Так вот, Алеша, положение у нас вот какое: с тобой вместе нас, комсомольцев, девять человек. Собрание послезавтра. С докладом выступит сам командир роты. Ну, а тебе, я думаю, придется быть агитатором или помощником агитатора, так что готовься. А главное - не теряйся, чувствуй себя на высоте. На нас, комсомольцев, все смотрят. Так что - кровь из носу, но не отставать и другим пример показывать! В случае чего приходи в любое время. Я в третьем взводе, во втором расчете. Ну, бывай!..
* * *
Утреннее солнце мягко золотило позеленевшие от старости соломенные крыши маленьких, когда-то белых домиков. Из почернелых труб над крышами безмятежно курились дымки. Волнующий запах немудреного варева растекался по всей деревне. На оголенных ветвях старого клена среди темных островков старых гнезд кричали грачи. Еще скованная морозом земля была тверда, но от нее уже текли неуловимые запахи весны.
"Эх, у нас на Оке ребята теперь блаженствуют! - шагая в строю позади Гаркуши, думал Алеша. - Льдины друг на друга громоздятся, скрежет, грохот, костры на берегу…"
- Расчет, стой! Напра-во! - оборвал Алешины мысли резкий голос Чалого.
Алеша взглянул на худенького горбоносого ефрейтора и безрадостно подумал: "Опять начнется: "Ать-два, ать-два! Тверже шаг! Выше голову!"
- Сейчас мы, - сбивчиво заговорил Чалый, - займемся элементами… этой самой… тактико-строевой подготовки. Это значит: перебежки и переползания по-разному - и по-пластунски, на получетвереньках, и… - окончательно сбившись, замялся Чалый. - Ну и вообще так, как надо в бою перебегать и переползать.
Смешным и нелепым казались Алеше и сам Чалый в роли командира и эти перебежки и переползания, которыми они, молодые солдаты, в запасном полку занимались чуть ли не каждый день.
- Ну, с кого начнем? - беспокойно оглядывая расчет, проговорил Чалый. - Давай-ка с вас, Тамаев, - остановился он на Алеше и крикнул ему: - Два шага вперед! Ложись! - и, растягивая слова, пропел: - Новая огневая позиция - прямо сто метров, у куста. Короткими перебежками - вперед!
Алеша, забыв и смешную фигуру Чалого и его надтреснутый голос, стремительно вскочил и что было сил понесся к темневшему невдалеке кусту рябины.
- Стой, стой! - почти добежав до куста, услышал Алеша голос Чалого. - Убит, наповал убит! Назад возвращайся, снова повторим.
Ничего не понимая, Алеша понуро вернулся, лег на прежнее место впереди Гаркуши и Ашота.
По команде Чалого так же резво вскочил и еще стремительнее побежал, вкладывая в этот бег все свои силы. И опять Чалый прокричал:"Убит, убит наповал!" - и вернул Алешу в исходное положение.
- Эх, ты! Разве так перебегают? - укоризненно сказал Чалый. - Смотри, как надо.
Он резко шагнул в сторону, словно подломив ноги, плашмя рухнул на землю и сам себе скомандовал:
- Новая огневая позиция - у куста. Короткими перебежками - вперед!
Он вскочил так стремительно и, пригибаясь к земле, побежал так быстро, что Алеша даже не успел заметить, когда Чалый упал, отполз в сторону и снова побежал.
- Видал, коленца выкидывает! - одобрительно сказал Гаркуша и локтем толкнул Алешу. - А ты что же? Герой, на курсах пулеметчиков занимался!
Алеша даже не слышал язвительных слов Гаркуши. Он видел только сухопарую фигуру Чалого, его худое, изрезанное морщинами лицо. Маленьким, беспомощным, совсем ни на что не способным чувствовал он себя и все так же, не отрывая взгляда, напряженно смотрел на ефрейтора.
- Ну вот. А теперь повторим, - шумно дыша, с улыбкой проговорил Чалый и вновь положил Алешу на то самое место, откуда он бежал впервые.
"Пробегу, пробегу точно, как нужно!" - мысленно твердил Алеша. Услышав команду, вскочил, со всей силой рванулся вперед, упал на землю и, отчаянно работая руками и ногами, отполз в сторону.
- Мало, мало пробежал! - остановил его Чалый. - Такая перебежка - все одно гибель. Фашисту и целиться не надо, ты рядом совсем. Повторим-ка снова.
И опять Алеша, злясь на самого себя, бежал, падал, отползал в сторону. Перебежка оказывалась то длинной, то слишком короткой. Отползал он медленно или далеко, вскакивал неповоротливо. Чалый снова и снова возвращал его назад и приказывал повторить перебежку. Измученный душой и телом, в десятый раз вернулся Алеша к расчету. Чалый взглянул на его распаленное жаром лицо и неторопливо проговорил:
- Ну, хватит на этот раз. Смысл, кажется, понял. Бегать вроде с умом начинаешь, а не дуриком.
Теперь настала очередь Ашота. Словно нетерпеливый конь, он не мог стоять спокойно. Не дослушав команды Чалого и, видимо, не чувствуя самого себя, Ашот побежал неумело и смешно. Алеша, всей душой сочувствуя ему, не смог сдержать улыбку. Но неудачной у Ашота была только первая попытка. Возвращаясь на исходное положение, он, казалось, переродился. Почернелое лицо его налилось гневом, огромные, словно без зрачков, глаза яростно блестели, движения рук и ног были резки и отрывисты, бледные губы сжались, и ниже острых скул нервно вздрагивали мышцы.
- Ух, кавказская кровь разгулялась! - с неизменной усмешкой сказал Гаркуша. - Не подходы - зарэжу!..
- Разговоры! - оборвал Чалый.
Еще трижды бежал и возвращался Ашот, с каждым разом действуя все увереннее и спокойнее.
- Молодец! Молодец! - подбадривал его Чалый. - Еще быстрее отползай и пулей вскакивай. Тогда ни один фашист тебя не достанет!
Последним бежал Гаркуша и, к удивлению Алеши, так бежал, что Чалый еще при первой попытке одобрительно сказал:
- Сразу видно, что наслушался, как пульки над головой цвенькают!
Самодовольно улыбаясь, Гаркуша стал в строй и, опять толкнув Алешу локтем, прошептал:
- От тебе и курсы пулеметные!
Усталый и злой, боясь взглянуть на людей, возвращался Алеша с занятий. В голове складывались и мелькали десятки мыслей, ни одна из них не была радостной. Проголодавшись за полдня, он с трудом съел обед и, когда расчет вернулся в свою хату, тайком вышел на улицу.
На землю уже легли длинные тени, и в воздухе заметно похолодало. Из низины за деревней, где протекал ручеек, тянуло сыростью и прелью старых водорослей. От этого хорошо знакомого и волнующего запаха ранней весны у Алеши сладко защемило в груди. Память сразу же вернула его в родное Подмосковье, на берег Оки, где сейчас точно так же пахнет водорослями и подсушивает землю легкий морозец. Неторопливо и привольно, заливая пойменные луга и низинный лес, плывут помутневшие воды. В деревне тихо в эти часы, спокойно. Работа в колхозе закончилась, и люди расходятся по своим избам. Мать кормит корову, Костя и Сенька сидят за уроками, а Любаша, подражая им, старательно выводит каракули в своей дочерна исчерканной тетрадке. Все они дома, все спокойны, и только отец и он, Алеша, далеко-далеко от родной Оки, в чужих краях, на военной службе. Вспомнив отца, Алеша глубоко вздохнул. Скоро два года, как не виделись они. В памяти Алеши отец оставался все таким же, каким видел он его во второй день войны на вокзале в Серпухове - молчаливым, сосредоточенным, о чем-то неторопливо говорившим с залитой слезами матерью. В армии Алеша получил от отца всего лишь одно письмо. Отец ничего не писал прямо, но Алеша, читая между строк, понимал, что он тревожится не только за его жизнь, но и за его службу, за его боевые дела и страстно хочет, чтобы его старший сын был настоящим воином.
"Настоящим воином! - прошептал Алеша. - А я? Какой же я воин? Даже перебегать не умею!"
От этой мысли Алеше стало горько и тоскливо. Он присел на березовый обрубок и по-стариковски опустил голову на руки.
- О чем грустишь, Алеша? - услышал он веселый голос Саши Василькова.
- Так просто… Задумался, - вставая, пробормотал Алеша.
- Куришь? - достал Васильков вышитый разноцветным шелком бархатный кисет.
- Нет, - ответил Алеша и, сам не зная почему, решительно добавил: - А впрочем, давай закурим.
- Не стоит. Раз не приучился, то не к чему. По себе чувствую. Я-то по дурости, чтобы казаться взрослым, курить начал в сентябре сорок первого. Мне семнадцати не было тогда. Ополчение у нас в Москве собиралось. Ну и я пристал к ним.
- Трудно было вначале?
- Очень! Ну ничего же военного я делать не умел. В школе-то мы на военном деле все чапаевцами лихими представлялись да из малокалиберки щелкали. А вот винтовку, гранату настоящую и в глаза не видали. Ну, изучить оружие еще не так сложно. А вот настоящее военное дело - это целая наука. Я, как вспомню сейчас, каким был, - затягиваясь дымом, улыбнулся Саша, - так смешно станет, просто не верится. Первый раз стрельнул из винтовки, из боевой, и даже в щит не попал. Да что там стрельба! Какие-то перебежки, переползания несчастные и те были для меня настоящим бедствием. Хорошо, что у нас в отделении ребята были настоящие вояки, всему научили. А на марше - мы же тогда, ополченцы, день и ночь маршировали - просто вспомнить стыдно. Пройду километров пятнадцать - и выдохся. Ноги одеревенеют, руки, как плети, болтаются. Стиснешь зубы и только думаешь, как бы не упасть до очередного привала. А потом втянулся, и все пошло. А ты как? Трудно? - подняв на Алешу светлые, искристые глаза, тихо спросил Саша.
- Трудно, - признался Алеша.
- А ты знаешь? - вплотную к Алеше придвинулся Саша. - Конечно, и стыдно и обидно, когда плохо получается. По себе знаю. Но ты перебори стыд этот, подави обиду и учись. У всех учись: у взводного, у отделенного, у товарищей, особенно у фронтовиков, у тех, кто уже воевал. Самое главное - воевать научиться, а тогда все пойдет!
"Верно! Точно! - слушая комсорга, думал Алеша. - Из-за гордости, из-за самолюбия переживал я… Прав Саша. И откуда он про меня все узнал?"
XI
Воронежский фронт занимал всю южную половину Курского выступа и огибал Белгород с востока и юго-востока. На этой огромной территории, равной чуть ли не половине Англии, располагались сотни воинских соединений, частей, подразделений. Перед ними стояла мощнейшая группировка противника. На войне жизнь протекает исключительно напряженно и стремительно. Резкие, решительные изменения на фронте могут произойти почти мгновенно, не за дни и даже не за часы, а за какие-то считанные минуты и секунды. Даже в условиях самого глубокого затишья на фронте, когда кажется, что жизнь замерла и все остановилось, в войсках все равно непрерывно происходят изменения. Одни части или подразделения покидают худшие места и переходят в лучшие; другие перемещаются, чтобы обмануть, ввести в заблуждение противника; в третьи прибывают пополнения, резервы, и они так же вынуждены менять прежнее положение, размещая новые силы. Но все это лишь частичка той кипучей жизни, которую ведет такое объединение, как фронт. В его составе сотни тысяч людей, множество машин, вооружения, самой различной техники. Фронт нужно питать, обеспечивать, снабжать. А для этого необходимы транспорт, дороги, склады, базы.
И это еще не главное, что составляет понятие "фронтовая жизнь". Самое главное и важное - это противник. О нем нельзя забывать ни на секунду. Его нужно изучать и не просто знать, кто и что стоит перед фронтом, а - самое главное - разгадать его замыслы, определить, что и когда он будет делать, и быть готовым в любой момент сорвать его намерения, спасти жизни своих людей и разгромить врага.
Неисчислимое множество проблем и вопросов непрерывно возникает и решается в огромном коллективе фронта.
И обо всем, что происходит и что может произойти на фронте, должны постоянно знать они, представители Генерального штаба генерал Решетников и полковник Бочаров. И не просто знать, но решающие события увидеть собственными глазами, именно собственными, а не глазами докладов, сводок, донесений, все проанализировать, сделать свои выводы и доложить их в Генеральный штаб.
Таков был основной смысл работы генерала Решетникова и полковника Бочарова.
Игорь Антонович Решетников словно был рожден для таких дел. Резкий, стремительный, с острым аналитическим умом и отчаянной смелостью, он, как метеор, носился по войскам фронта, всегда оказываясь там, где назревали или свершались новые события. Словно до предела заряженный аккумулятор, возвращался он в штаб фронта, и тут все накопленное им во время поездки раскладывалось по полочкам анализов и расчетов, переплавлялось в конкретные выводы и обобщения. Этого умения сразу же схватить множество событий и фактов и из этого множества выделить главное и решающее не хватало полковнику Бочарову именно сейчас, пока Решетников находился в Москве.
С каждым днем обстановка на фронте угрожающе осложнялась. Разведчики и партизаны сообщали, что по всем дорогам - к Харькову, к Белгороду, к Сумам - идут вереницы немецких эшелонов с войсками и техникой. На ближние и дальние аэродромы из Германии, из оккупированных ею стран Западной Европы, с других участков фронта перебазируются авиационные части.
И в это напряженное, тревожное время, как назло, внезапно оборвалось поступление новых сведений о противнике. Немцы на фронте резко повысили бдительность. Каждую ночь десятки разведывательных групп и партий в разных местах пытались проникнуть в расположение вражеских войск, но неизменно натыкались на огонь и засады и возвращались ни с чем.
Словно по единой команде замолчали все немецкие войсковые радиостанции. Радиоподслушивание, ранее дававшее ценнейшие сведения, теперь бездействовало.
Густые туманы и низкая облачность сковали действия авиации. Летчики, решаясь даже на пагубные бреющие полеты, не могли рассмотреть, что творилось в стане врага.
Порвалась связь и с партизанами. Против них гитлеровцы бросили регулярные войска с танками, артиллерией, авиацией. В лесах вокруг Курского выступа разгорелась партизанская война.
Никто точно не знал, что творилось в штабах, войсках и тылах противника.