В четверг утром всей разведке фронта был отдан категорический приказ: любой ценой добыть пленных. Но прошли четверг, пятница, суббота, наступило воскресенье, а пленных все не было.
К тому же и в наших войсках положение также все более осложнялось. Началась весенняя ростепель. Грунтовые дороги раскисли, а шоссейных не было. Встали все автомашины. Только с трудом ползли по грязи конные повозки и тягачи. Защитников Курского выступа связывала с тылом страны одна-единственная железнодорожная линия Курск - Воронеж, да и ту день и ночь бомбила немецкая авиация. И эта ненадежная ниточка питала два огромных фронта - Воронежский и Центральный. Воронежский фронт с великим трудом получал по одному-два эшелона грузов в сутки, а это для такой огромной массы войск и техники было почти каплей в море. В соединениях и частях начал остро ощущаться недостаток в боеприпасах и горючем. Армейские и фронтовые склады катастрофически пустели. Там, в тылу страны, за Воронежем, за Ельцом, лежали тысячи тонн воинских грузов. А здесь, под Курском, приходилось экономить каждый снаряд, каждый килограмм бензина.
Весна наступала стремительно и властно. Траншеи и окопы заливала вода. Вспухли и стали непреодолимым препятствием безобидные ручейки. Бесчисленные овраги и балки с раскисшими, неприступными берегами остановили передвижение вдоль фронта. Отдельные части и подразделения были отрезаны друг от друга и от тылов. В войсках вспыхнула эпидемия гриппа. Медпункты, медсанбаты, госпитали наполнились больными. Редели и таяли и так малочисленные части и подразделения, а пополнение все из-за того же бездорожья поступало слишком медленно.
Бочаров с ненавистью смотрел на карту расположения противника. Там к Харькову, к Белгороду, к Сумам с запада, с севера, с юга - с трех сторон подходили десятки исправных железнодорожных линий, вились шоссейные и мощенные камнем дороги.
А у нас все сковали взорванные и разбитые мосты, разрушенные дороги, сложное начертание линии фронта. Немецкое командование беспрепятственно гнало к фронту вереницы вагонов, колонны машин. А у нас приход даже одного эшелона с войсками и грузами считался великим счастьем.
Несколько раз Бочаров пытался проехать на передний край и своими глазами увидеть, что там происходит, но, едва свернув с шоссе, машина застревала. Приходилось довольствоваться телефонными разговорами и официальными сведениями, которые получал штаб фронта.
Это угнетало Бочарова. Он осунулся, похудел. Тяжелые думы о положении на фронте перемешались с внутренним разладом, который вновь охватил Бочарова. Хотя и твердо решил он навсегда вырвать из своей памяти Ирину, но мысли о ней не оставляли его. Они возникали по самому пустячному поводу. Стоило увидеть женщину в шинели, и сразу вспоминалась Ирина. Читая сводку о больных за последние сутки, он тут же представлял, как Ирина мечется по переполненному медпункту, ходит по ротам и батальонам, и сердце его сжималось от боли.
Тревожило его и положение дома. Раньше через два, через три, а то и через день получал он письма от Аллы. Теперь же шла третья неделя, а писем все не было. Это не могло быть случайностью, что-то произошло там, в деревне.
Измученный думами, Бочаров лишился сна и с нетерпением ждал возвращения Решетникова.
Генерал вернулся во вторник утром и сразу же с аэродрома, не переодевшись, зашел к Бочарову. С первого взгляда Бочаров отметил необычное состояние Решетникова. Он все так же был стремителен и весел, но какие-то внутренние силы и мысли придавали его лицу и всем движениям приподнятое, почти праздничное и торжественное настроение. Слушая доклад Бочарова о положении на фронте, он тихо улыбался, с удовлетворением кивал головой, словно радуясь тому, что о противнике нет новых сведений, что опустели тыловые склады и базы, что каждый третий солдат болен гриппом, а пополнения застряли где-то за Воронежем.
"Уж не выпил ли он с летчиками?" - с раздражением подумал Бочаров.
Но Решетников был трезв, "как стеклышко".
- Все это грустно, все это печально, - заговорил он, выслушав Бочарова, - но все это временное и не решающее. Все это преодолимо и будет преодолено. А главное, Андрей Николаевич, вот что.
Он взял карандаш и, склонясь над картой Бочарова, начал быстро чертить. Из-за его плеча Бочаров видел, как две жирные синие стрелы - одна от Орла, вторая от Белгорода - сомкнулись у Курска. Затем их пересекли красные стрелы с севера и с юга от Курска, с востока от Воронежа. Новые красные стрелы с трех сторон устремились на Орел. Другие красные стрелы ударили на Харьков, на Полтаву и потянулись к Днепру.
- Вот что главное, Андрей Николаевич, - порывисто встал Решетников.
Бочаров сразу же понял, что это было новое решение Верховного Главнокомандования.
- Значит, план генерала Ватутина о нанесении упреждающего удара отвергнут?
- Да. Весьма решительно. Но, кажется, Николай Федорович и сам убедился в своей неправоте. Интересный человек. Два года работал с ним, вроде знал его, как самого себя. И вдруг он повернулся совсем другой стороной. Из Москвы летели вместе. Веселый, шутит, смеется. Бывало, из него и в праздники улыбку не выдавишь. А тут разгромили его, отвергли заветный план, а он смеется. Да не просто смеется, а искренне, от души весел.
- Так что, он улыбался и когда громили его?
- Э, нет! Он сидел как олицетворение гранитной серьезности.
- Так что же так его ободрило?
- Мне кажется, разговор с Хрущевым.
- А что Хрущев?
- Назначен членом Военного Совета Воронежского фронта.
- Да! - воскликнул Бочаров.
- И мне кажется, это великолепно. Сочетание Ватутин - Хрущев - это именно то, что сейчас нужно здесь, в предвидении событий, которые развернутся в самое ближайшее время. А события, Андрей Николаевич, несомненно, будут и суровые и грандиозные.
Решетников, показывая по карте, своим обычным торопливым, возбужденным говорком начал рассказывать о решении Ставки Верховного Главнокомандования.
- Ставка считает, что противник обязательно будет наступать. Обязательно! И главный объект его наступления - Курский выступ. Да, да! Курский выступ, как и мы с вами предполагали. Немцы, несомненно, нанесут двухсторонний удар на Курск - с севера, со стороны Орла, и с юга, от Белгорода. В этот удар они вложат все свои силы, бросят все, что есть. Они, несомненно, рассчитывают на мощь своих танковых дивизий. Вы посмотрите только: две трети всех немецких танковых дивизий сосредоточены здесь, перед Курским выступом, в районе Белгорода и Орла. Две трети! Вот поэтому-то и отвергнут план Ватутина. Нужно обороной перемолоть фашистские танковые дивизии. Затем нанести сокрушительный ответный удар, смять противника и гнать к Днепру и за Днепр. А сейчас первейшая наша задача: создание мощной, неодолимой, в первую очередь противотанковой обороны.
Слушая Решетникова, Бочаров видел залитые водой овраги и балки, раскисшие, непроходимые дороги, реденькие подразделения на переднем крае и переполненные больными медицинские пункты. Да! Оборона! Только оборона сейчас жизненная, первейшая необходимость. На переднем крае траншеи почти отрыты, но в глубине пустые, голые поля. Нужно время, нужны силы, чтобы укрепиться и создать действительно неприступную оборону. А даст ли на это время противник? У него густая сеть хороших, исправных дорог, и по ним к фронту непрерывно движутся войска. Немцы могут подготовить удар в самое ближайшее время. Успеем ли мы подготовиться к встрече этого удара?
- Главное - выиграть время, - словно отгадав мысли Бочарова, продолжал Решетников. - Сейчас дорог каждый день, каждый час и даже минута. И если мы успеем создать оборону, тогда…
Решетников выразительно махнул рукой по карте, как бы сметая, словно мусор, начерченные на ней расположения вражеских войск.
- А если не успеем? - задумчиво проговорил Бочаров.
- Начнется свистопляска, - вздохнул Решетников, - придется вводить в дело резервы. Все пойдет не так, как запланировано. Но нет! - вновь возбуждаясь, решительно продолжал он. - Мы успеем, должны, обязаны успеть. И представьте, Андрей Николаевич, общую картину. Два фронта - наш, Воронежский, и Центральный - отражают удары противника, крушат, жгут его танки. А в это время Западный и Брянский фронты готовят удар на Орел. Мы перемололи фашистские танковые дивизии, измотали противника, он израсходовал все резервы. И тут, как гром при ясном небе, Западный и Брянский фронты бьют на Орел. А мы переходим в контрнаступление на Белгород и Харьков. А? Как? Грандиозная картина! Да, грандиозная, - помолчав, приглушенно продолжал Решетников. - Грандиозная только в уме, в мыслях. А как оно на деле? Несомненно одно: борьба будет трудная, ожесточенная и, я бы сказал, свирепая. Сил нам потребуется - и физических и моральных - очень много. Копить надо силы, экономить.
Услышав звонок телефона, Решетников взял трубку и, выслушав что-то, побледнел.
- Хорошо. Сделаю. Конечно, конечно, понял вас, - сдавленным голосом проговорил он и поднял на Бочарова встревоженные глаза. - Андрей Николаевич, у вас дома большое несчастье. Берите машину и поезжайте…
XII
Старшему сержанту Козыреву редко удавалось самому проводить занятия с пулеметчиками своего взвода. Обязанности парторга роты и члена партбюро полка часто отвлекали его на различные заседания, совещания, семинары, инструктажи и на работу в других подразделениях.
Это угнетало Козырева, но командир взвода и Чернояров успокаивали его, уверяя, что дела во взводе идут хорошо и он больше принесет пользы на партийной работе, чем выполняя обязанности помощника командира взвода. И все же на душе Козырева было тревожно. Он вырывал малейшую возможность, чтобы самому побывать на занятиях, лично потренировать расчеты и отдельных пулеметчиков, хорошо понимая, что только так можно вникнуть в душу и познать характер каждого человека. Особенно тревожила его молодежь, только что прибывшая во взвод. В большинстве это были еще юнцы, прошедшие короткий курс обучения в запасных частях и еще не познавшие, что война не романтика, не сплошной героизм и подвиги, а тяжелый труд, полный лишений и смертельной опасности.
Наиболее неблагополучно, казалось Козыреву, было в расчете Чалого. Сам Чалый всего месяц как из рядовых пулеметчиков стал командиром. А Тамаев и Карапетян были совсем молоды, да и наводчик Гаркуша отличался больше балагурством, чем серьезным отношением к делу.
В четверг под вечер, когда лейтенант Дробышев с половиной взвода ушел работать на строительство полкового медпункта, Козырев решил проверить в расчете Чалого знание материальной части станкового пулемета. Вместе с Козыревым пошел в расчет и ротный комсорг Саша Васильков.
Чалый приход Козырева встретил с явным неудовольствием.
"Все спрашивать и спрашивать! - сердито думал он, ведя расчет в сторону полуразвалившегося сарая на краю деревни. - Позавчера сам лейтенант Дробышев всех до одного спрашивал. А теперь, извольте видеть, снова здорово".
Без малейших признаков энтузиазма встретил новую проверку и Гаркуша. Он тащил на плече зачехленное тело пулемета и бросал косые взгляды на шагавших в стороне Козырева и Василькова. Зато Алешу и Ашота приход в расчет парторга и комсорга взволновал и встревожил. Нервный, впечатлительный Ашот то и дело сбивался с шага, перебирал в уме все, что знал, о пулемете и, думая то по-русски, то по-армянски, никак не мог вспомнить что-то самое главное.
Алеша, привычно взвалив на плечи станок пулемета, шел хотя и не так сбивчиво, как Ашот, но и он не чувствовал обычной уверенности, хотя по материальной части пулемета всегда имел только отличные оценки. Его волновало присутствие Саши Василькова. Дружеские, душевные отношения, которые установились между ними, были как раз той причиной, которая человека искреннего и дорожащего дружбой заставляет в присутствии друга показывать все лучшее, что есть в самом себе.
Старый сарай с дырявой крышей, где до войны колхоз хранил сельхозмашины, Чернояров сразу же после выхода роты на формирование приспособил для занятий пулеметчиков. На зеленых, заплесневелых стенах мелом и известью были нарисованы мишени. У ворот и по углам стояли три (по числу взводов) стола из грубо сколоченных неструганых досок с такими же массивными скамьями вокруг.
У ближнего от ворот стола Козырев остановил расчет и приказал собрать пулемет. Когда все уселись вокруг стола и Козырев хотел уже начать занятия, в сарай вошли невысокий, плотный генерал в серой с зелеными пуговицами шинели, в такой же простой фронтовой фуражке, и командир полка майор Поветкин.
- Садитесь, товарищи, садитесь, - взмахом руки остановил генерал вскочивших пулеметчиков и, подойдя к столу, весело, с прищуренными глазами и улыбкой на полном добродушном лице сказал:
- Знаменитый "максим". Старая, но испытанная и очень грозная машина. Как освоили ее? - все теми же веселыми глазами оглядел он пулеметчиков и остановился на Ашоте. - Из Армении? - спросил он, присаживаясь на край скамьи.
- Никак нет! Черное море. Город Туапсе.
- Хорошие места, красивые. Давно в армии?
- Четыре месяца одна неделя.
- А на фронте?
- Две недели третий день.
- И как, овладели станковым пулеметом?
- Так точно! Без глаз разберу и соберу, - в один вздох выпалил Ашот и, смутившись, тихо добавил: - Ночью, значит, и днем, значит…
- В общем в любых условиях, - помог ему генерал.
- Так точно.
- Очень хорошо! Давайте-ка посмотрим вот этот механизм, - подал генерал Ашоту замок пулемета.
Маленький смуглый армянин взял замок, неизвестно зачем дважды щелкнул ударником и, опустив руки, с натугой выдавил:
- Это, значит… Пулемет, значит, замок…
В сарае замерла настороженная тишина. Все взгляды сосредоточились на Ашоте. А он, маленький, бледный, растерянно стоял и беспомощно вертел в руках замок пулемета. Нервное, худое лицо Чалого позеленело. Гаркуша весь подался вперед, с ненавистью впившись глазами в Ашота. Алеша Тамаев стиснул полыхавшую жаром руку Саши Василькова, беззвучно повторяя: "Пропал Ашот, растерялся. Меня бы, лучше меня бы спросил или Гаркушу". Козырев понуро опустил голову, дрогнувшими пальцами теребя низ гимнастерки. "Да что же ты, Карапетян, что же ты? - глядя на Ашота, молил он. - Ну, соберись с духом, не теряйся. Это же не просто генерал. Это… Эх, да как же это я раньше не успел проверить всех! А теперь вот… Позор…"
- Замок, значит… - пролепетал вконец растерявшийся молодой солдат, лихорадочно подбирая нужные слова. В хаотическом метании бессвязных мыслей он пытался вспомнить наставление, как наяву, видел многие страницы, но о замке припомнить ничего не мог.
- Замок служит для извлечения патрона из ленты, подачи его в патронник, - услышал Ашот тихий голос генерала и чуть не вскрикнул от радости. Это были точно те слова, какими начиналось описание замка в наставлении.
"Наизусть все знает товарищ генерал", - подумал Ашот и, почувствовав удивительную легкость, поспешно заговорил, рассказывая о замке. Голос его с каждой секундой звучал все тверже и увереннее. Он ловко разобрал замок и, словно не замечая никого, подробно рассказывал о каждой части.
Радуясь за друга, Алеша Тамаев поднял голову и впервые прямо посмотрел на генерала. Полное лицо его с сетью морщин вокруг прищуренных глаз и особенно широкий, наполовину закрытый фуражкой лоб с седыми висками показались Алеше удивительно знакомыми.
- Вот, - собрав замок и щелкнув ударником, гордо закончил Ашот и, багрово покраснев, проговорил: - Можна как ночью…
- Как это ночью? - прищурясь, усмехнулся генерал.
- Темь когда… Кругом не видно… А замок сломалась…
- И на скорость, конечно, по времени?
- Абязательно!
- Что ж, попробуйте.
Чалый завязал платком глаза Ашота.
- Можна?
- Действуйте!
Худые и длинные пальцы Ашота стремительно отделяли одну за другой части замка и, разложив все на брезенте, так же стремительно начали сборку.
- Гатов! - щелкнув пружиной, выкрикнул Ашот и сорвал с лица повязку. Черные глаза его полыхали радостью, полураскрытые губы что-то шептали, на щеках багровел густой румянец.
- Очень хорошо. Минута и двадцать секунд, - глядя на часы, сказал генерал.
- Не очень, - с обидой пробормотал Ашот, - я один минута успевал. И Алеша минута, и Гаркуша минута, а сержант пятьдесят секунд. Можна павтарить?
- Что ж, повторите.
- Все, - вслепую разобрав и собрав замок, воскликнул Ашот, - сколька?
- Чудесно! Пятьдесят восемь секунд! - одобрительно сказал генерал и спросил Поветкина: - У вас все пулеметчики так подготовились?
- Есть и получше, есть и похуже, - ответил Поветкин, радуясь, что испытание самого молодого солдата прошло так удачно.
- А это, так сказать, середнячки, - смеющимися глазами вновь оглядел пулеметчиков генерал. - Что ж, для середнячков неплохо, совсем неплохо.
- Так вин лучше может! - внезапно загоревшись патриотизмом к своему расчету, воскликнул Гаркуша. - Нервишки малость не выдержали, психанул, вот и засуматошился.
- Одессит? - погасив улыбку в глазах и на лице, спросил его генерал.
- Так точно! Потап Гаркуша, рыбак черноморский. Як говорят у нас, до костей просоленный.
- Давно на фронте?
- С самого первоначалу.
- Значит, не только рыбак просоленный, но и солдат, огнем прокаленный.
- Даже продырявленный.
- И много?
- Трижды. Две пули, шесть осколков.
- Да, - вздохнул генерал, - довелось и повидать и натерпеться. А с танками фашистскими сталкивались?
- Чего не было, того не было, - разочарованно сказал Гаркуша. - Издали видал, а сидеть под ними или бить их не доводилось. Вот старший сержант наш бился один на один с танком. Комсорг ротный тоже в упор схлестнулся. А меня все танки стороной обходили.
- Видать, рыбака за километр чуют, - возмущенный вольностью Гаркуши, сердито пробормотал Чалый.
- А що? - заметив, что генерал с трудом сдерживает смех, подхватил Гаркуша. - Рыбак, вин в воде не тонет и в огне не горит.
- Трудно с танками бороться? - пристально глядя на Козырева, спросил генерал.
- Трудно, - проговорил Козырев и, сдвинув брови, строго добавил: - Но можно, очень даже можно.
- Что главное в борьбе пехотинца с танками? - не отводя взгляда от побуревшего лица Козырева, расспрашивал генерал. - Что вы сами испытали, что чувствовали тогда, при встрече с танком?