- Дела идут очень хорошо. Разрешите, я вам расскажу по порядку.
- Рассказывайте, рассказывайте, голубчик.
Митрич переставил каганец на стол, сел и приготовился слушать. Петров начал:
- Во–первых, ваше превосходительство, сегодня утром…
- Без превосходительства, - перебил Митрич. - К чему это?
- Слушаю. Сегодня утром я отправил ответ в Ейск, что ввиду малочисленности банды обойдемся своими силами. После этого послал Хмеля со всей его рванью прямо в лапы есаула Гая. Он сейчас, согласно вашему распоряжению, занял хутор Черныша.
Митрич перебил:
- Вы дали указания есаулу Гаю, чтобы он ни в коем случае не гнался за вашей сотней до станицы?
- Так точно. Все будет сделало так, как вы приказали. Гай подпустит к самому хутору и уничтожит.
- Вот, вот. Сейчас не нужно выявлять своих сил. Пусть думают, что нас мало. Что еще?
- Есть сведения от полковника Рябоконя.
- Ну?!
- Последний бой - в нашу пользу.
- Хорошо. Постарайтесь, чтобы выделенные ему пулеметы попали к нему поскорей.
- Они уже там. Последний бой он выиграл с их помощью.
- Сколько пулеметов осталось у вас на окладе?
- Три.
- Отправьте ему еще один и побольше патронов.
- Патронов я ему послал достаточно. Половину того, что получил сам.
- Какие у вас отношения с Хмелем?
- Неважные… Но теперь это не имеет значения.
- Думаете, он не вернется?
- Уверен.
- Тем лучше. Создавайте конную сотню вновь. Командиром сотни назначайте хорунжего Бугая.
- Слушаю. Есть сообщения о бригаде Сухенко.
- Что же вы мне об этом сразу не сказали?!
- Штаб фронта сообщает, что бригада будет расквартирована в ряде станиц со штабом в Каневской.
- Постарайтесь передать полковнику Сухенко, чтобы он перенес свой штаб в Старо - Минскую.
- Будет выполнено.
Генерал довольно потер руки.
- Дела идут неплохо, есаул. На польской границе пахнет порохом. Когда Польша обрушится на большевиков, и они волей–неволей оттянут туда свои войска…
- Тогда, ваше пре…
- Тогда Врангель выступит из Крыма, и не пройдет трех месяцев, как мы снова будем под Москвой. Кубань же будет в наших руках значительно раньше.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
У гребли стоит деревянная, покосившаяся от старости водяная мельница. В этом месте речка делает поворот и образует небольшое озеро. На берегу его растут плакучие ивы и старые вязы.
По–весеннему мутная вода доходит до самых верхних оголенных корней, и Тимке, сидящему на обрывистом берегу, приходится подбирать ноги, чтобы не замочить их в студеной ряби, непрогретой еще лучами апрельского солнца.
Он с раннего утра забрался сюда ловить сазанов. В синих отцовских шароварах и старенькой коричневой бекешке, накинутой поверх бязевой рубашки, он кажется подростком. Черная мохнатая папаха съехала на затылок, обнажив русый вьющийся чуб. Голубые глаза пристально смотрят в воду, по–детски пухлые губы крепко сжаты.
Рыба ловится плохо, но уходить Тимке не хочется. Так хорошо сидеть под старым вязом и мечтать. Чем сложнее, чем непонятнее становится все вокруг Тимки. тем охотнее он отдается мечтам.
Жизнь Тимки складывается далеко не так, как ему хотелось бы. В позапрошлом году он окончил станичное четырехклассное училище. Думка была: уехать учиться в Екатеринодар. "Ведь выучился же старший брат Ерка на офицера, а чем он, Тимка, хуже?" Но продолжать учебу не пришлось. Отец и брат ушли на фронт, потом, когда победили красные, скрылись в плавни к полковнику Дрофе, а на Тимку легла вся тяжесть хозяйства. Надо было работать от зари до зари, чтобы кормить мать, жену брата и маленького племянника.
Тяжело Тимке… А отец и брат скитаются, словно волки степные, по балкам глухим да топям непролазным.
В станице большевики, и пока власть в их руках, ни отец, ни брат домой <не вернутся. И Тимка делает все. что в его силах, чтобы помочь готовящемуся восстанию.
Занятый своими думами, Тимка смотрит в воду - и не видит, как поплавок, сделанный из куги, судорожно дергается и начинает тонуть.
- Тимка–а–а-а! Сазан в воду утяне–еет!
Тимка встрепенулся и схватился за удочку. На крючке билась маленькая серебристая рыбка.
Невдалеке кто–то весело засмеялся. Тимка недовольно повернул голову. От гребли, по росистой траве, бежал к "ему высокий парень в серой черкеске и черной курпейчатой папахе.
- Ну, рыбалка, богато сазанов натягал?
Тимка, не отвечая, стал выбирать червяка. Парень сел рядом и взял из его рук удочку.
- Ну, ты отдохни трошки, а я порыбалю.
Тимка оглянулся по сторонам.
- Тебя чего черты принесли? Поймают - и тебе и мне смерть.
Парень беззаботно рассмеялся. Был он всего двумя годами старше Тимки, но смотрел на своего друга немного свысока. Тимка не обижался: знал он, что Ванька Храп не только веселый парень и хороший гармонист, но и лучший пулеметчик в конном отряде есаула Гая.
- Не узнают, Тимка. Я не вашей станицы, знакомых у меня тут нема…
- Зачем пришел?
- Зачем, зачем? По делу… от Гая послан.
Тимка оживился.
- Ну, как, был вчера бой? Здорово, небось, Хмелю всыпали?
Ванька угрюмо буркнул:
- Здорово… и досе наши ребра болят.
- Неужто потрепал?
- Обманом. взял. Заманул к балке да як вреже с пулеметов… Насилу до хутора доскакали… Выгнал он нас с хутора. Забрал до полсотни коней да тачанку с пулеметом… Да еще самому Гаю похваляется вязы свернуть. Полковник трохи не лопнул от злости.
- А в станицу чего ты пришел?
- Пулемет, что у нас в бою забрали, ведь не наш. Теперь Хмель может дознаться, кто нас оружием да патронами снабжает. Смекаешь?.. Ну, я пиду, ни черта тут не ловится.
- И я с тобой.
- Нет, браток, ты тут посиди. Нечего нам вдвоем по станице бродить. Успеешь еще свою Наталку на базаре побачить.
Ванька поднялся, подтянул голенища порыжевших солдатских сапог и зевнул.
- Хорошо тебе живется, Тимка. Девчата тебя любят, ни от кого ты не ховаешься… я тут, ровно заяц… всего боишься.
- Скоро уже…
- Скоро, скоро! А чего скоро? Ну, придут наши, погонят на фронт… только и всего. То по балкам да топям ховаемся, а то на фронте… - Ванька оборвал и сплюнул. - Домой хочется. Надоело…
Он зашагал к гребле и вскоре скрылся из виду. Тимка стал поспешно сматывать удочку.
…Тимкин племянник Павлик играл на дворе. Он накрыл попоной большую дворовую собаку Милку и вскочил на нее верхом. Милка, возмущенная такой бесцеремонностью, села, поджав на всякий случай, под себя хвост. Заметив Тимку, мальчик оставил собаку и бросился к воротам.
- Дядя Тима пришел! Дядя, што поймал?
Тимка засмеялся и, бросив на землю кошелку с удочкой, подхватил племянника на руки.
- Сазана поймал, Павлик. Мама дома?
- Мама с бабушкой на базар ушли, а меня дома оставили…
- Сторожить?
Мальчик важно кивнул головой.
- Дядя Тима, Милка не хочет быть конем.
- Ах ты, джигит! - рассмеялся Тимка. - Не успел с люльки вылезти, уже о коне мечтаешь. Ничего скоро я тебя на настоящем коне покатаю, а Милку больше не трогай - у нее скоро кутята будут.
- Слепые?
- Слепые.
- А с ними играть можно будет?
- Можно, можно, они будут твои.
Мальчик в восторге захлопал в ладоши, потом обхватив руками шею Тимки, прижался к нему.
- Дядя Тима, а батя скоро вернется?
Тимка помрачнел и медленно спустил мальчика с рук.
- Не знаю, Павлик. Иди, играй, а я на базар пойду.
- И я.
- Тебе нельзя, кто же дома останется?
- А раков возьмешь ловить?
- Возьму, возьму. Завтра зарею пойдем. А теперь Милку с цепи спусти.
Мальчик убежал к собачьей конуре, а Тимка пошел в дом переодеваться.
…Надев на себя новый синий чекмень, желтые кавказские сапоги - подарок брата, Тимка прицепил к наборному поясу серебряный, еще дедовский кинжал и подошел к висевшему на стене зеркалу.
"И в кого я такой недомерок уродился? - с огорчением подумал он, расчесывая смоченный водой чуб. - Батько высокий, Ерка еще выше, мамка тож не малого роста, а я черти что"… Он приблизился к зеркалу и стал разглядывать свое лицо. "И при малом росте да еще рябой!" - Он тяжело вздохнул и отошел от зеркала.
Тимка и впрямь был немного рябоват. С десяток крупных ямочек, следов ветряной оспы, были разбросаны по всему лицу. Особенно возмущала его одна, самая крупная, усевшаяся на кончике носа.
Насыпав арбузных семечек в карманы синих шаровар и отодвинув на затылок братову праздничную папаху из черного с изморозью курпейка, Тимка вышел на крыльцо.
После прохладного утра наступил солнечный весенний день. В садах цвели яблони, груши, абрикосовые и персиковые деревья. Нарядно одетые в белые и бледно–розовые уборы, смотрелись они в нежно–голубое небо, и белоснежные легкие облака казались их отражением.
Тимка сладко потянулся, оправил на себе еще раз пояс и побежал к воротам. Завернув на широкую улицу, что вела к базарной площади, он неожиданно столкнулся с Семеном Хмелем.
К его удивлению, Хмель не прошел мимо, а, смерив его с ног до головы пристальным взглядом, спросил:
- Так, говоришь, убили твоего батьку?
- Убили… - чуть слышно прошептал Тимка и покраснел.
- Так… Сколько тебе лет?
- Восемнадцать на Покров будет.
- Казак уже! Ведь я тебя еще маленьким помню.
Вот только растешь ты плохо.
- Плохо… - огорченно вздохнул Тимка.
- На лошади ездить умеешь?
- Умею. - Тимка осмелел и поднял голову. Прямо на него, в упор, смотрели черные глаза Хмеля. "Точно как у Наталки, - подумал Тимка, - только чуточку строже". А Семен Хмель, видимо, забавляясь смущением Тимки, бесцеремонно разглядывал его. "Ладный хлопец. Ростом, правда, маловат, зато голос - на весь отдел 1. Может, взять в самом деле к себе? Пускай промеж моих хлопцев воспитывается". И оглядев Тимку еще раз, спросил:
- В отряд ко мне пойдешь?
- Я?!
Тимка растерялся, он даже вспотел от волнения, Хмель добродушно усмехнулся.
- Что ж, с ответом не неволю, а только нечего тебе
зря болтаться. А матери твоей поможем, когда уборка подойдет.
Тимке хотелось сказать Хмелю, что еще до начала уборки его отряд вырубят белые, а сам Хмель, если только останется жив, далеко будет от своей хаты. Но вместо этого он нерешительно проговорил:
- Коня нету, Семен Матвеевич.
- Дам. Мою рыжую кобылу возмешь. Шашка у тебя отцовская найдется, а карабины у нас есть в запасе. Ну, чего рот раскрыл? Беги, гуляй, завтра утром ко мне, в гарнизон, придешь.
Хмель ушел, а Тимка, взволнованный неожиданным предложением, стоял, как вкопанный, и смотрел ему вслед. "Неужто он и в самом деле хочет принять меня в гарнизонную сотню? Ведь там все партизаны, а я… Нет, не может того быть, чтобы он не знал правды о моем батьке. Притворяется. А и то ведь - откуда ему знать? Вся станица верит… Нет, все равно не пойду в его вшивую сотню!.. А конь?.."
Давнишней, горячей мечтой Тимки было иметь своего верхового коня.
Он с минуту постоял в раздумье, потом, махнув рукой,
направился к базару. "Нет, не пойду. Не надо мне и коня его. Наши придут, - мне Ерка любого коня даст".
Разыскивая на базаре Наталку, Тимка увидел нескольких знакомых казаков из отрядов есаула Гая м полковника Дрофы. Все эти казаки были из других станиц и потому смело расхаживали по базару. При встрече с Тимкой многие дружески улыбались, другие делали вид, что не знают его, и равнодушно проходили мимо. "Сегодня много наших на базаре", - радовался Тимка, отыскивая глазами Наталку. Увидев в толпе хорунжего Шпака, помощника и ближайшего друга есаула Гая, рванулся к нему, но вовремя одумался и прошел мимо. Хорунжий Шпак, одетый в коричневую черкеску, стоял с батогом в руке возле воза с вяленой рыбой и что–то говорил пожилой женщине в красной юбке. Тут же крутился Ванька Храп.
Пройдя до конца базара, Тимка в нерешительности остановился. Наталки нигде не было видно. Он уже хотел повернуть назад, когда его кто–то окликнул. Тимка обернулся и увидел жену своего брата Георгия, Полю. Светло–русая, сероглазая, она казалась гораздо моложе своих двадцати четырех лет. Ее по–девичьи стройная фигурка и миловидное, всегда веселое лицо с чуть вздернутым носом заставляли оглядываться на нее даже пожилых казаков.
Поля была из соседней, Каневской станицы. Два её старших брата служили командирами в Красной Армии, а младший ушел добровольцем к генералу Шкуро и теперь скитался в Челбасских плавнях, в отряде полковника Гриня.
Тимка задержался взглядом на невестке и, встретясь с ее насмешливым взором, отвел глаза.
- Где же мать?
- В церковь, Тимочка, пошла, а ты, видать, Наталку шукаешь? - Поля подошла вплотную, взяла Тимку за руку! И заглянула ему в глаза. - Видать, сладко целует тебя твоя цыганка, что "за подолом ее бегаешь. Эх, Тимка.
причаровала она тебя!
- А ты отчаруй! - пошутил Тимка.
- Ерку боюсь, а то я бы попробовала. - И, слегка оттолкнув его от себя, Поля засмеялась.
- Иди к магазину, там она. Должно, очи проглядела, тебя высматривая.
…У магазина девчата встретили Тимку веселыми возгласами:
- Наталка, Тимка идет!
- Тимочка, иди к нам.
- Тимка, ты что, теперь одной Наталке песни спиваешь, нам не хочешь?
- Глядите, девчата, какой он нарядный!
С шутками и смехом они окружили Тимку, вытолкнув в середину круга Наталку. Круг стал шириться, раздалось хлопанье в ладони, - и Тимке волей–неволей пришлось танцевать.
Улучив удобную минуту, Он шепнул Наталке:
- Сегодня к заходу солнца приду к вашему саду.
2
Наталка подоила корову, прибрала в хате и накормила пришедших от речки белых уток. Потом помылась нагретой солнцем водой и стала принаряжаться. Сегодня она хотела быть особенно нарядной и потому надела на себя свою лучшую юбку, шелковую красную блузку и оплела голову черными косами.
Ей шел семнадцатый год. Стройная, со смуглой кожей и черными большими глазами, она выделялась среди всех своих подруг. Охорашиваясь перед зеркалом, Наталка надела на шею розовые бусы из мелкого коралла. Отодвинув от себя зеркало, сделала дурашливую гримасу, звонко засмеялась. "Неужто я лучше рыжей Мотьки? У нее косы червонного золота, глаза голубые, а у меня и волосы черные, и глаза черные. У Мотьки лицо полное и белое–белое, а у меня… равно у цыганки…" Она огорченно вздохнула и отвернулась от зеркала, прикусив ярко–красные, по–детски припухлые губы. Потом усмехнулась, вновь придвинула к себе зеркало и стала оправлять блузку. "Зато у Мотьки брови и ресницы белые, иона их мажет сажей. А у меня брови тонкие и черные, а ресницы длинные–длинные".
Все еще улыбаясь, Наталка встала, подошла к окну и распахнула его настежь. "Скоро солнце опустится за плавни, и тогда придет Тимка. Они не пойдут к мотькиным воротам, там сегодня собираются хлопцы и девчата с ихнего края, а сядут на скамеечке возле хаты и будут петь любимые песни. Семен уехал "а станцию, и им никто не помешает".
Наталка присела на лавку и стала смотреть во двор. Перед самым окошком в маленьком палисаднике цвел высокий розовый куст. За палисадником были видны часть двора и забор, вдоль которого высились тополи. На одном из них была устроена скворешня. Возле нее, сидя на ветке, пел скворец.
С улицы раздался тихий свист. Наталка вскочила и выбежала во двор. У калитки стоял Тимка и махал ей рукой.
- Пойдем, Наталка, уже все собрались, ждут нас. Идем!
У Наталки дрогнули губы.
- Я не пойду туда, Тимка. Давай посидим здесь. Брата нет, я одна. Посмотри, как тут хорошо, не то что у Мотьки.
- Я обещал прийти… - нерешительно проговорил Тимка.
- Кому обещал? Мотьке? Ну и иди к ней один, слышишь? Иди! Ну?.. Чего же ты стоишь? Ступай!
Наталка готова была заплакать. Голос ее дрожал обидой, глаза сверкали гневными огоньками.
- Хлопцам обещал, а не Мотьке.
- Вот и брешешь, - Мотьке!
- Ей–богу, хлопцам. Ну, а не хочешь - посидим у тебя на лавочке.
- Они молча прошли к скамейке, врытой у палисадника.
- А я сегодня твоего брата на улице встретил, - сказал Тимка и сейчас же пожалел. Наталка встрепенулась.
- Поздоровался?
- Стояли с ним, разговаривали.
- Брешешь ты!
- Чего "брешешь"? В свой отряд звал… Коня своего подарить обещался.
Наталка радостно взвизгнула и обхватила Тимку руками за шею.
- Тимка! Дрянь ты этакая, чего же ты молчал? Вот не ждала! Тимка, да понимаешь ли ты, что это значит?
Ведь тебя Сеня за бандита считал, а теперь ты наш, понимаешь, наш!
Но Тимка хмурился и старался не встретиться с ней взглядом. Не пойду я в его сотню…
- Как не пойдешь?!
- Да так…
У Наталки защемило сердце. Она внимательно посмотрела на Тимку. "Так, значит, правду стали поговаривать люди, что Тимкин батько жив и вместе с его братом - в банде". Наталка упрямо тряхнула головой. "Ну и пусть, но Тимку она им не отдаст. Тимка будет наш". И она снова прижалась к нему.
- Тимка, родной, любимый мой… Иди в отряд, ради меня. Вед ты мне говорил, что я для тебя дороже всего на свете.
Тимка молчал. Да и что он мог ответить? Ведь не рассказать же ей - дочери убитого партизана и сестре красного командира, - что он ждет скорого возвращения белых, что мечтает быть офицером, а не рядовым бойцом гарнизона, что брат и отец его - в отряде у полковника Дрофы… И впервые Тимка почувствовал, какая пропасть разделяет их. Нет у них ничего общего, кроме любви.
Тимке стало страшно. Боясь, что Наталка отгадает его мысли, он неуверенно проговорил:
- Кто же тогда дома работать будет?..
Наталка облегченно вздохнула. "Ах, вот оно что… А мне–то, дурочке, показалось…" Она насильно притянула к себе его голову' и, куснув его за губу, засмеялась.
- Глупый, а как же другие служат? Настанет пора убирать хлеб, они друг другу помогать будут, помогут и тебе.
"А что, если в самом деле пойти в отряд? Наши будут подходить, всегда успею сбежать от них", - подумал Тимка. Он исподлобья взглянул на Наталку и, видя, что она ждет от него ответа, решительно сказал:
- Ладно, завтра пойду в гарнизон.
В тот же миг Наталка осыпала его горячими поцелуями. Тимка был растроган, но вместе с тем ему было стыдно смотреть ей в глаза. Сняв папаху и подтянув голенища сапог, - так, как делал это Ванька Храп, - Тимка поднялся.
- Принеси мне, Наталка, бандуру, я сыграю тебе новую песню.
Наталка захлопала в ладоши и убежала в хату.
3
Первый запорожский полк конной казачьей бригады вошел в станицу рано утром. Вместе с ним, со штабом и с конвойной сотней, приехал комбриг. Пока квартирьеры разводили казаков по хатам, а штаб занимал выделенный для него дом местного лавочника, комбриг со своим адъютантом прошел в помещение начальника гарнизона.
Два человека настороженно смотрели друг на друга, как бы ощупывая один другого глазами. Некоторое время оба молчали. Начальник гарнизона заговорил первый.
- Честь имею видеть полковника Сухенко?
Комбриг улыбнулся краешком губ.
- Да, я командир конной бригады Сухенко.