- Я час назад совещался без вас с Марк Сергеевичем, и мы пришли к такому выводу: несомненно, сегодня ночью, не позже завтрашнего дня, конные сотни гарнизона выступят для нападения на конницу Гая. Надо сегодня же собрать всю нашу конницу в кулак, под командой Гая, бросить им навстречу. Что бы вы ни говорили о Семенном, он, несомненно, умный человек. Поэтому надо попытаться привлечь его на нашу сторону. Я буду просить барона Врангеля поручить формирование Второго казачьего корпуса… полковнику Семенному.
- Не пойдет он на это! - угрюмо сказал Сухенко.
- Увидим. Командовать корпусом - это большой соблазн…
Первая сотня гарнизона в конном строю стояла па улице против ревкома. Андрей в своем кабинете давал командирам последние указания.
- Задача ясна, товарищи? Надо добиться полного разгрома отряда. Ни одного пулемета, ни одной тачанки не оставить в плавнях. К тому времени, когда Алгин думает вылезти из камыша, у него не должно быть кавалерии. Ну, до свидания, товарищи! Желаю успеха. - Он встал. Поднялись и командиры.
- Разгоним, товарищ Семенной! - сказал один из них.
- Разогнать мало - надо разгромить, обезоружить, отобрать лошадей. - Он подошел к комиссару и обнял его.
- Желаю победы, Абрам!.. Да смотрите, хлопцы, не осрамитесь…
Андрей стоит на крыльце ревкома. Походной колонной проходит мимо него первая сотня. Вот и последний, четвертый, взвод. Серые черкески, вороные кони, лихо сдвинутые на затылок белые папахи с голубыми верхами. Голубые башлыки. А вот и пулеметные тачанки. Усатые партизаны еле сдерживают сытые четверки. Андрей всматривается в лица пулеметчиков. Эх, кабы степной простор! Свистнули бы в воздухе нагайки. Помчались бы застоявшиеся кони, натянулись бы постромки…
Андрей улыбнулся.
- Счастливой дороги, хлопцы! - прошептал он и ушел в ревком.
Около его кабинета стояли два конвойца, а между ними - пожилой казак с огненно–рыжей бородой… Андрей сделал вид, что не заметил колючего взгляда его маленьких желто–карих глаз. Он вошел в кабинет, за ним конвойцы ввели рыжего казака. Андрей подошел к столу, сказал конвойцам:
- Выйдите, хлопцы. - И когда за ними закрылась дверь, подошел к арестованному.
- Вот мы и встретились, Волобуй.
- Довел господь, Андрей Григорьевич…
- Аль не рад?
- Какая уж радость… - вздохнул Волобуй.
- Сидай, гостем будешь.
- И то сяду. Ноги отекать стали, старею, Андрей
Григорьевич.
- Да… Подался. Фигура не та и борода не та. За девчатами, видно, уж не бегаешь?
- До того ли теперь…
- Ну что ж, рассказывай, как живешь, как хутор?
- Живем, слава богу.
- За что же арестовали?
- Тебе виднее, ты теперь вроде атамана.
- А ты не знаешь?
- Не знаю…
- И ничем Советской власти не шкодил?
- Старик я уже…
- Что ж, придется мне напомнить тебе кое о чем… Ты полковника Гриня знаешь?
- Каневской он…
- Договор с ним заключал?
- Нет…
- А скот ему в плавни отправлял?
- Ив думках не було!
Андрей достал из ящика стола серую папку, развернул и перелистал несколько листков.
- В марте одиннадцать коров–немок и сорок овец племенных породы рамбулье да одиннадцать телят племенных зарезал, а туши в плавни… к полковнику Гриню. В апреле четыре коровы–немки, и тридцать семь племенных овец, да девять телят… тоже в плавни. В мае туда же семь коров, два бугая племенных и сорок овец рамбулье… То же в июне.
- Моя скотина, никто мне не указ!..
- Мало того, что ты бандитов годуешь, ты еще, подлюга, племенной скот переводишь!
Волобуй вскочил. Спокойствие покинуло его, он впился пальцами в край стола и забрызгал слюной.
- Ты мне ее наживал, скотину? Барашков племенных тебе жалко, а знаешь ли, сколько труда положил, грошей скольких стоило, пока я их развел? Знаешь? Во всем округе таких овец нет, и не будет.
- Садись. Ну! Волобуй нехотя сел.
- Хлеб, сколько с тебя причитается, сдал?
- Нету у меня хлеба, скотину годувать нечем… Потому и режу.
- Это в мае да в июне нечем? Значит, для Красной Армии хлеба нет, а для бандитов есть?.. Сколько подвод в плавни отправил?
- Не отправлял я им хлеба.
- Так… - и Андрей снова заглянул в бумаги. - В апреле пять подвод муки, в мае три, в июне четыре. А говоришь, хлеба нет, скот годувать нечем.
Волобуй молчал.
- Говори, отправлял или нет?
- Ежели у тебя там записано, зачем пытаешь?
- Значит, отправлял? Деньги за скот и муку от полковника Гриня или генерала Алгина получал?
- Не брал я с них денег… для души делал. Жена умерла… сам старый уже… Я наживал… я и проживаю.
- И ничего тебе полковник Гринь за твое добро не обещал?
- Нет.
- Вспомни.
- Нечего мне вспоминать.
- А землю казаков, которые в красных гарнизонах служат и в Красной Армии, не обещал?
- Не насиловал его, сам предложил.
- Хорошо… Ну, больше мне с тобой не о чем разговаривать.
- Что ж со мной робить будешь?
- А это как комиссия решит.
- Ты ж председатель.
- Моя думка - расстрелять.
- Значит, пускай хутор гибнет?
- Без тебя целей будет, - Андрей позвонил. - Уберите арестованного.
Волобуя увели. Андрей закрыл папку и спрятал ее в стол. В комнату заглянул пожилой высокий человек в белой рубахе, смазанных сапогах и с черным картузом в руке.
- Звал, Андрей Григорьевич? Андрей поднялся и пошел к двери.
- Заходи, заходи, Прокофьевич. - И когда тот вошел в кабинет, взял его под руку и повел к дивану. - Как доехал, Прокофьевич? Да сидай, ты у меня сегодня - самый дорогой гость.
- Спасибо, Андрей Григорьевич, лихо доехал. Твой хлопец так коней гнал, что аж печонки наружу просились. Чтоб дорогу сократить, так он по целине гнал.
- Давно у дочки живешь?
- Второй год пошел, да какое ж это житье? Из чужих рук смотришь! Зятек–то у меня казак. Не так зробил, не так ступнул, ко всему придирки делает. Эх, Андрей Григорьевич, горько на старости лет жить так–то!
- Ну, какой ты старик, Прокофьевич. Почти и не седой еще, в руки ежели подкову дать, враз сломаешь, а?
- Нет, Андрей Григорьевич, не тот уж я. А было время, груженую подводу на спине приподымал. Помнишь, твою фуру раз из грязи вытащил?
- Помню, а как же… Значит, недоволен своей жизнью, Прокофьевич? Может, по стаду скучаешь, а?
- Оно, конечно, Андрей Григорьевич, без настоящего дела скучно. Сам знаешь, пятнадцать лет чабановал да шесть лет у Волобуя в старших пастухах ходил. Еще при батьке его поступал. Да кто ему и овец–то французских развел, как не я? Ведь ночей не спал, как с малыми детьми, с ними возился.
__ Порезал их Волобуй…
__ Как порезал? Да ты что? Не шутишь?
- Какие уж тут шутки! Половину племенного стада вырезал.
Андрей видел, что тяжело было старому пастуху услышать о гибели его любимого стада. Он прошелся по комнате, потом сел за стол и стал что–то писать, изредка поглядывая на Прокофьевича. Тот сидел на диване, низко опустив голову, и не понять было, то ли грустит старый чабан, то ли думает какую думу. Наконец он поднялся и подошел к столу.
- Вот что, Андрей Григорьевич. Может, не поймешь ты меня, да нет, должен понять. Знаю, не до этого тебе зараз, да дело такое… Откладывать нельзя.
- Говори, Прокофьевич, затем и звал, чтоб совет твой послушать.
- Знаешь ли, что за овцы у Волобуя?
- Бачил.
- Нет таких больше на всей Кубани, да, может, и подале сразу не сыщешь.
- Знаю.
- Вот ты Волобуя посадил, это гарно, хутор–то брошенный, за скотиной ухаживать треба?
- Обязательно, Прокофьевич.
- А шерсть тоже нужна? Вот воевать кончите, кинетесь, а племенных овечек–то и нема… вырезали.
- Что ж ты советуешь?
- Хутор овечий организовать треба, племенной скот сохранить.
Андрей, пряча в глазах улыбку, низко склонив голову, продолжал что–то писать. Но вот он отложил ручку, пристально посмотрел на Прокофьевича и встал. В руках у него был лист бумаги со штампом и печатью.
- Именем Советской власти назначаю тебя, Прокофьевич, управляющим Первым государственным хутором племенного скота. Подбери себе помощников и хозяинуй, а чтоб бандиты вас там не вырезали, дам приказ Остапу Капусте, чтоб выслал для охраны взвод хлопцев да пулеметную тачанку.
Прокофьевич вышел из кабинета председателя ревкома, сияя от радости.
- Управляющий… Чудно… Ну и Андрей! Наговорит - "хозяинуй"! - Заметив любопытные взгляды писарей, он гордо выпрямился.
На исходе третьего дня в станицу вернулись конные сотни гарнизона. Без песен, с хмурыми лицами, ехали бойцы по станичным улицам. У многих из них головы были завязаны белыми тряпками со следами ржаво–кровавых пятен.
Привели сотни Павел Бабич и Константин Бурмин.
Андрей был в ревкоме, когда дежурный доложил ему по телефону о прибытии гарнизонных сотен. Андрей был удивлен тем, что к нему не зашел ни комиссар, ни Бабич. Он надел шашку и, не дожидаясь, пока ему подадут лошадь, пошел к гарнизону.
Вот и зеленые ворота гарнизона. Часовой при виде Андрея становится во фронт и прижимает к плечу жало штыка. Андрей толкает ногой калитку и входит во двор.
Сотни уже развели коней по взводным конюшням и собрались на обширном дворе гарнизона для общей переклички.
Четыре цветных шеренги. Две синие, в красноверхих черных папахах и алых башлыках, и две серые, в белых папахах с голубыми верхами и голубых башлыках. На правом фланге - развернутое атласное знамя гарнизона. Бабич стоит лицом к шеренгам с гарнизонным журналом в руках:
- Кравцов Иван!
- Пал за революцию! - слышит Андрей громкий голос из синих рядов и затем команду Бабича:
- Гарни–изо–о-он! Смирно–о–о! Глаза налево! Слушай! На караул!
Бабич подходит с рапортом. У него тоже голова обмотана белой тряпкой, поверх тряпки надета папаха.
- Товарищ председатель Военно–революционного комитета! Конные сотни гарнизона прибыли после боевых операций. За время похода дважды были атакованы конницей Гая и три раза сами переходили в атаку. Во время боев сотни имеют семнадцать тяжелораненых, сорок два легко и девять убитых. - И, помолчав, добавил: - Во время нашей атаки убиты комиссар и командир второй сотни.
Андрей некоторое время' молчит, потом глухо спрашивает:
- Где убитые?
Бабич молча указывает на конец двора. Там, в тени забора, под охраной двух часовых, лежат на попонах трупы бойцов.
Андрей здоровается с замершими шеренгами и направляется к мертвым.
Лицо комиссара словно у сонного, губы плотно сжаты. На гимнастерке - несколько темных пятен.
- Под пулемет попал! - тихо проговорил Андрей, словно объясняя кому–то, хотя, кроме него и часовых, никого возле трупов не было. Он заметил полуоткрытый глаз комиссара, опустился на колено, закрыл глаз и, откинув со лба комиссара прядку волос, медленно поднялся.
- Прощай, Абрам… Эх… не того я тебе желал!.. Прощай и ты, Грицько, - перевел Андрей взгляд с комиссара на командира второй сотни. - От Черного моря до Каспия шли мы с тобой, Грицько… Через астраханские степи шли… А в скольких боях были, тому счет стеряли! Прощай, Грицько!
Андрей переходит от одного трупа к другому, у каждого останавливается и подолгу смотрит, как будто навсегда хочет сберечь в своей памяти образ покойного.
Дойдя до конца ряда, Андрей вздрогнул и невольно сжал кулаки. Перед ним лежали два зарубленных бойца в серых черкесках, сраженные невиданным, нечеловечески сильным ударом: оба были разрублены от левого плеча до самого пояса…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Кончился июль. Генерал Алгин все еще был в Крыму. Уехал туда же и полковник Сухенко, вызванный вслед за Алгиным.
Полковник Дрофа, получив от Сухенко сообщение о выходе десанта из Крыма, ждал со дня на день возвращения командующего повстанческой армией и его нач–штаба.
Полковник Рябоконь ушел в глубь Гривенских плавней, выжидая, когда можно будет выйти навстречу обещанным пароходам. Остальные отряды по–прежнему жили в плавнях и по глухим хуторам, избегая стычек с гарнизонами.
В сообщении о десанте полковник Сухенко упоминал, что переброшенная из Крыма ударная группа полковника Назарова уже вошла в пределы Донской области и продвигается в юго–восточном направлении.
К тому времени армия Врангеля полностью овладела Северной Таврией, сломив контрнаступление нашей Тринадцатой армии. Создалась угроза для Донбасса и для всех наших тылов.
Второго августа 1920 года Центральный Комитет партии по настоянию Ленина принял решение, в котором врангелевский фронт был признан "…имеющим огромное, вполне самостоятельное значение…"
Большевики провели огромную работу по укреплению боевой мощи войск, действующих против Врангеля. Вскоре численность их была доведена до пятидесяти пяти тысяч штыков и четырех тысяч сабель.
В ночь с шестого на седьмое августа части Красной Армии переправились через Днепр у Берислава и атаковали второй корпус белых, заняв район Каховки.
Седьмого утром красные форсировали Днепр, заняли Алешки, Каховку и другие пункты на левом берегу. По всему Крымскому фронту части Красной Армии перешли в наступление и стали успешно продвигаться вперед.
Был августовский день. Ночью прошел дождь, прибил дорожную пыль, освежил листву и воздух. Солнце высоко поднялось над станицей, но в комнате с притворенными ставнями было темно и прохладно.
Андрей давно уже открыл глаза, но, вспомнив, что сегодня воскресенье, решил отдохнуть еще с часок в постели, - впереди ведь столько бессонных ночей.
Андрей заложил руки за голову и потянулся. Хорошо лежать в домашней обстановке, под кровлей друга, но скоро придется все это сменить на суровую походную жизнь.
Семена Хмеля не было дома. Еще ночью он вместе с Бабичем уехал проверять посты. Со вчерашнего дня станицу охраняет партийно–комсомольская рота, конные же сотни готовятся к выступлению. Есть сведения о том, что в последние дни гаевцы повылезали из своих логовищ и стали сосредоточиваться в непосредственной близости от станицы. Надо было, не дожидаясь их подхода, идти им навстречу, и Андрей решил на этот раз вести сотни сам… А Уральской бригады все еще нет, хотя Ростов и сообщает, что она прибудет на этих днях. Сегодня - второе августа. По станицам же ходят слухи о том, что к спасу Кубань будет очищена от большевиков.
Незаметно Андрей задремал, и когда снова открыл глаза, зажмурился от яркого света. Ставни были открыты, а на табурете у кровати сидела Наталка.
- Уже поздно?
- Скоро девять.
- Семен вернулся?
- Нет еще.
- Ну как Зинаида Дмитриевна, лучше ей?
- Лежит и ничего есть не хочет.
- Что сказал фельдшер?
- Коров ему лечить, а не людей. Вставайте, пойдемте к тете Зине. А то я письмо вам не отдам.
- Какое письмо?
- Утром какой–то казак принес. Я его не знаю.
- Давай сюда.
- А вы вставайте.
- Ладно, сейчас встану.
Наталка сбегала в кухню и принесла большой конверт.
- Звони в гарнизон, пусть подают тачанку, а сама наряжайся, сейчас поедем к учительнице.
Андрей недоумевающе осмотрел конверт, запечатанный сургучом. Потом, вскрыв его, достал и развернул сложенное вчетверо письмо на атласной белой бумаге со штампом "Ставка Верховного командующего Русской армии. Г. Севастополь". Поверх письма лежала какая–то записка, написанная рыжими чернилами на плохонькой сероватой бумаге.
Сначала Андрей прочитал записку. Писал хорунжий Георгий Шеремет о том, что он уполномочен генералом Алгиным передать господину полковнику Семенному личное письмо от его высокопревосходительства Врангеля. Если же господин полковник пожелает видеть его, Шеремета, лично, то, доверяясь его чести, он, Шеремет, явится к нему, как только господин полковник этого пожелает.
"Что за чертовщина?! - подумал Андрей. - С каких это пор врангелевцы стали называть меня полковником? Очевидно, разгадка в письме…"
Письмо было написано самим Врангелем. Он предлагал "господину командиру бригады" стать под знамена Русской армии в ее "священной" борьбе с большевиками. Он очень лестно отзывался о хорошо известных ему организаторских и военных способностях Андрея и уверял, что большевики никогда не оценят его по заслугам. Он говорил, что глубоко верит в его порядочность, не сомневается в его согласии служить в рядах Русской армии, а потому доверяет ему ответственное и почетное задание - формировать Второй конный казачий корпус. Командиром этого корпуса он и назначается в чине полковника с обещанием производства в генералы после первого же успешного боя "частей, вверенных Вашему командованию".
В конце была приписка о том, что Андрею, по его личному усмотрению, разрешается зачислить в свой корпус в качестве младших офицеров надежную часть командиров из его конных сотен.
Андрей так сильно был поражен прочитанным, что несколько минут лежал неподвижно, с широко открытыми глазами. Затем перечитал внимательно письмо и провел ладонью по лбу. "Мало, значит, у господина барона надежды на своих генералов и полковников. Видно, не больно–то они в почете даже у врангелевских казаков".
…К воротам подъехала тачанка в сопровождении бойцов конвойного взвода, Андрей стоял перед Наталкой и смотрел куда–то в сторону.
- Ты извини, Цыганенок, сейчас я не могу ехать с тобой в школу. А вечером обязательно поедем к Зинаиде Дмитриевне и привезем ее сюда.
Наталка хотела запротестовать, но, вспомнив про письмо, решила, что случилось что–то важное и, должно быть, неприятное, раз дядя Андрей такой задумчивый.
Андрей уехал, даже не позавтракав. Наталка намочила веник и стала подметать пол. Взглянув на кровать Андрея, она увидела ее неприбранной. Этого никогда раньше не бывало: Андрей всегда сам убирал постель. Наталка поставила веник к стенке и подошла к кровати. На простыне, возле подушки, лежала записка, полученная Андреем вместе с письмом. Наталка взяла ее и хотела положить на комод, но любопытство пересилило, и она прочитала записку. -
Сперва Наталка ничего не поняла. Потом ей стало страшно. "Неужели дядя Андрей?! Господи, да что же это?"
Она с отвращением отшвырнула от себя серый клочок бумаги и, упав на койку, по–детски беспомощно заплакала.
Андрей объехал все взводы гарнизона, сделал выводку лошадей, пересмотрел винтовки дежурного взвода, упряжь тачанок и пулеметы. Потом вместе с каптенармусом гарнизона спустился в подвал, где хранилось запасное оружие, накричал на каптенармуса за плохую смазку винтовок и прошел в гарнизонную кузницу.
Следом за ним ходили встревоженные и смущенные командиры взводов и второй сотник Бурмин. Никогда они еще не видели председателя таким раздражительным и придирчивым. В кузне Андрей сам перековал задние ноги своего Урагана и, потребовав от дежурного по гарнизону трубача, приказал играть тревогу.