Обозленные продолжительным сидением в плавнях, врангелевцы, не ложась и не пользуясь прикрытиями, бросались в штыковые атаки. Спешенный Хмелем гарнизон медленно отступал к станице. Хмель не хотел пока вводить в бой резервную роту и, чтобы задержать яростный натиск и не дать обойти себя с флангов, сам переходил несколько раз в конные контратаки.
Комсомольско–партийная рота вступила в бой на рассвете третьего дня.
С винтовками наперевес, шли цепями молодые комсомольцы и коммунисты. Их вел седоусый ротный командир. Немного позади молодой парень в зеленой гимнастерке нес развернутое алое знамя.
"Нема Абрама, подывывся бы он на своих хлопцев!" - пожалел Хмель, но вот застрочили впереди пулеметы, и рота с коротким "ура" бросилась в штыки.
Семен Хмель поднялся во весь рост.
- Хло–о–о-оп–пцы–ы-ы, в атаку, за мно–о–о-ой! - он выхватил маузер, побежал вперед и тут только заметил, что позади роты шли две сестры милосердия в зеленых косынках и с зелеными нарукавными повязками с вышитыми на них красным шелком крестами. Хмель еще раз взглянул: да, он не ошибся, то были Наталка и Зинаида Дмитриевна. Он хотел крикнуть, выругать их за то, что они пошли в бой без его ведома, но времени не было.
Наступление комсомольско–партийной роты и гарнизона приостановило натиск конного резерва Гая. Весь день кипели упорные схватки, но к вечеру перевес сил противника все же сказался, и Хмель отступил.
Ночью при свете факелов наспех перевязывали раненых и отправляли их на подводах в станицу. Туда же везли и убитых.
Когда последний раненый был положен на подводу, Хмель отвел Зинаиду Дмитриевну в сторону и сказал:
- Забирайте Наталку и назад не возвращайтесь… Отступаем на линию окопов. Если понадобитесь, вызову из станицы.
Крепко пожав ей руку, он скрылся в темноте.
Утренняя заря застала гарнизон в окопах. Первым проснулся Бабич. Он спал на постланной бурке, рядом с Хмелем. Бабич осторожно, чтобы не разбудить товарища, поднялся, зевнул и пошел к ближайшим дворам, где стояли лошади его сотни. Но не успел пройти и сотни шагов, как из степи послышались выстрелы.
- Опять прут! - проворчал Бабич и повернул назад к окопам. Горнисты уже играли тревогу, и бойцы спешили занять свои места. Когда Бабич подошел к окопам, они уже ощетинились в сторону степи остальными остриями.
Хмель с биноклем в руках стоял возле пулеметчиков. Заметив Бабича, подозвал его к себе.
- Павло, бери половину своей сотни, сажай на коней и мотай по краю станицы.
- Боишься, чтобы не обошли?
- С самим Алгиным дело имеем… Что–то там у Андрея сейчас робится?..
- Не лучше нашего. Зря ты гонца к нему отправил. Помочь он нам не может, только душой болеть будет.
- Нет, Павло, надо было известить: може, что выдумает. Ежели нас Алгин разобьет, он им в тыл ударит.
- Ежели, ежели… Да вот и они! Верно, опять пьяны, как и вчера…
- Где они?
- Вон на том холме, смотри…
- Да нет, то наши секреты отходят.
Вскоре два взвода первой сотни вышли из окопов и отошли к садам. Хмель сам проверил исправность пулеметов, установил прицелы и стал ждать.
В степи показалась группа всадников. На пике одного из них виднелся белый флажок. Хмель поднял к глазам бинокль.
- Эге, сам пан полковник разговаривать хочет.
А ну, хлопцы, возьмите их на мушку! - Он вылез из окопа. Всадники приближались. Уже и без бинокля можно было разглядеть на серой лошади худощавую фигуру полковника Дрофы.
Хмель вышел вперед окопов шагов на двадцать и стал, заложив руки за спину.
Всадники остановились в полусотне шагов от него. Дрофа подъехал к Хмелю.
- Я хочу разговаривать с Семенным.
- Я его помощник.
- Знаю, но мне нужен Семенной.
- Он в станице.
- Немедленно передайте ему, что генерал Алгин в последний раз спрашивает у него ответа. Мы будем ждать два часа… Лично тебе предлагаю прекратить бессмысленное сопротивление. Присоединяйся к нам, произведем тебя в офицеры.
- Что еще?
- Если же не сдадитесь, весь отряд будет уничтожен, а семьи гарнизонцев лишены казачьего звания… в общем, сам знаешь, не поздоровится…
- Добре знаю, - нахмурился Хмель.
- Слушай, Хмель, советую тебе подумать. Мы предлагаем вам почетные условия сдачи.
Хмелю стал надоедать этот разговор. И кроме того, ему казалось, что Дрофа затеял эти переговоры лишь для того, чтобы отвлечь его внимание, пока алгинцы накапливаются вон в том кукурузном поле для атаки на его левый фланг. Отбросив вежливость, грубо проговорил:
- Николи мне с тобой, бандюгой, балакать. Дрофа поднял лошадь на дыбы.
- Ну помни, сволочь!..
- Не грози, пешая конница, не дюже лякаемся! - Хмель повернулся спиной к Дрофе и не спеша направился к окопам.
…Шел седьмой день боев. Врангелевцы несколькими атаками пытались взять окопы, но всякий раз бывали отброшены пулеметным огнем и ручными гранатами. Не удалось и обходное движение, предпринятое полковником Сухенко. Первая сотня Гая, обойдя ночью окопы, подошла на рассвете к станице со стороны железнодорожной станции, но была неожиданно атакована отрядом Бабича. В этой кавалерийской схватке был зарублен гарнизонный командир сотни хорунжий Георгий Шеремет. К полудню в окопах ждали новой атаки. Алгинцы ящерицами ползли по степи и накапливались для удара в высоком бурьяне и небольшом кукурузном поле.
В окопах было тихо, но за этой тишиной скрывалось напряжение сотен людей. Пулеметчики притаились возле пулеметов, готовые каждую минуту открыть огонь.
Подошел полдень, а атаки все не было. Ожидание томило. Гарнизонцы стали нервничать. Некоторые, выражая общую мысль, высказывались за конную атаку на врага, засевшего в кукурузе и бурьяне. Семен Хмель, внешне спокойный, медленно обходил бойцов, и ласковая улыбка пряталась у него в усах, когда при нем ворчали его друзья–партизаны, требуя наступления.
- Ничего, хлопцы, нам на голову не каплет. Может, они сейчас по третьей чарке пьют. Вот оботрут усы и высыпят на початки.
Но на самом деле Семен Хмель не был так спокоен, как хотел казаться. Он чувствовал, что этот натиск будет сильнее предыдущих, что Дрофа бросит на него сегодня оба своих отряда. "Устоят ли хлопцы перед натиском? Ведь патронов осталось лишь по одной обойме, а у пулеметов - по неполной ленте, и, что хуже всего, кончились все гранаты".
Хмель решился стянуть в окопы весь свой резерв, оставив в станице лишь один караульный взвод. "Ежели не выдержим здесь, то все одно придется из станицы уходить".
Подошел и минул обеденный час. Степка Пустобрех, варивший в ближайшем саду обед на весь отряд, не вытерпел и приполз в окопы.
- Семен Матвеевич, разреши хлопцам обедать, что же обеду–то пропадать?..
Хмель и сам ничего не ел со вчерашнего дня, он хотел уже разрешить взводам идти поочередно на обед, когда со стороны станицы донеслась беспорядочная перестрелка. У Хмеля сжалось сердце. Он поднес к глазам бинокль, стараясь разглядеть, что делается на станичных улицах. Вдруг он увидел бегущую огородами женскую фигурку. Из садов загремели выстрелы: видимо, за ней гнались и, не догнав, открыли стрельбу. Хмель бросился к ближайшему пулемету и, перетащив его при помощи бойцов на другую сторону окопа, дал по садам две короткие очереди. Выстрелы смолкли, женская фигурка поднялась с земли и побежала вперед, к окопам. Хмель лишь сейчас узнал в ней Наталку и побежал к
ней навстречу. Он принес ее в окоп на руках, а она, задыхаясь от быстрого бега, не могла вымолвить ни слова и лишь тяжело дышала, смотря на брата расширенными от пережитого ужаса глазами. Хмель сорвал с себя фляжку с водой и протянул ее Наталке.
- На, пей…
Но Наталка отвела его руку.
- Семен… род… родной… там… там… ваших… коней… заби… ирают… восстание… скор…
Она не договорила. Из кукурузы начали бить по окопам три тяжелых пулемета. Хмель вовремя схватил Наталку за плечо и заставил присесть на дно окопа. "Неужели конец?" - подумал он и посмотрел на Бабича. Тот стоял за спиной Семена и слышал, что сказала Наталка. Да и не он один. По цепи стоящих в окопах бойцов полетела страшная молва: "Позади белые коноводов наших забрали"; следом другая весть, уже ни от кого не слышанная, но еще более грозная: "Семьи гарнизонцев вырезывают… вот–вот хаты запалят".
- Павло! Снимай свою сотню и паняй в станицу.
- А вы тут как?..
- Не разговаривай… Быстрей!..
Сильная стрельба продолжалась несколько минут, затем она разом смолкла, и из кукурузы с диким воем высыпали густые цепи врангелевцев. По их крикам Хмель понял, что они опять пьяны.
Наталка, закусив губу, старалась различить среди бегущих Тимку. Она видела, как брат махнул рукой и по наступающим хлестнули первые пулеметные очереди. Но цепи не отхлынули, не залегли, продолжали бежать вперед. Вот к пулеметам присоединились винтовки всего отряда. Цепи стали заметно редеть. Пулеметный огонь усилился. Толпы врангелевцев заколебались, еще миг - и они остановились бы и затем побежали бы назад, но из кукурузного поля выбежал какой–то высокий офицер и, что–то крича, устремился к окопам. Врангелевцы ответили дикими выкриками и громовым "ура" на брошенные на ходу слова своего командира. На правом фланге первая цепь уже добежала до окопов, завязался штыковой бой.
Наталка закрыла лицо ладонями.
Неожиданно ей в уши ворвался расхлестнувшийся могучей волной крик. Так кричат только казачьи конные лавы, идя в бой.
…Андрей высадил привезенные им сотни Каневского гарнизона в нескольких верстах от станицы Староминской и сразу же, на рысях, двинулся к станице. Стрельба слышалась уже на улицах, и Андрей, обеспокоенный судьбой Староминского гарнизона, перешел с рыси на галоп.
У станицы он разделил свой отряд на две части. Одна из них ворвалась в станицу, другая, под командой Андрея, помчалась, огибая ее стороной.
…Когда есаул Гай в сопровождении своих ординарцев влетел в хуторской двор, Тимка сидел на крылечке амбара, кутаясь в бурку. Генерал только что уснул, и Тимка вышел во двор погреться на солнце. Несмотря на летнюю жару, Тимке, истомленному малярией, было холодно.
Увидав Гая, он встал и пошел ему навстречу.
- Господин есаул, генерал спит. Не будили бы его… Гай слез с коня, бросил поводья ординарцу и, не глядя на Тимку, сказал:
- Отступили… Твою сотню больше всех потрепали. У Тимки дрогнули губы, и он не сразу смог выговорить:
- Ерка… живой?
Гай с грубоватой нежностью привлек его к себе.
- Мальчик ты мой! Нет у тебя больше брата. Срубали Георгия, сволочи… Да разве его одного? За шесть дней половина отряда погибла. По бойцу… собирал…
Он, пошатываясь, пошел к дому, а Тимка присел на землю, под ноги лошадям, и горько заплакал.
Ночью пришел на хутор Тимкин отец. Как всегда суровый, неразговорчивый, сидел он в кухне, не находя слов утешения и не прося их сам. Его обветренное, загорелое лицо с всклокоченной бородой смутно виднелось при слабом свете каганца.
Тимке было немного страшно. Ему все казалось, что дверь на кухню вот–вот откроется и на пороге вырастет высокая фигура брата.
Отец облокотился на шаткий стол всей своей грузной фигурой, продолжал молчать.
Хотя вахмистр Шеремет частенько отзывался с иронией о своем старшем - "ученом" сыне–офицере, но в душе очень любил его. Весть о его смерти тяжело поразила старого вахмистра.
Он провел заскорузлой ладонью по лицу и посмотрел на Тимку.
- Знаю я, кто… Ерку рубал. Передали. Трое на него навалились. Одного он с коня сбил… Тогда Васька Моргун его по голове… А Степка Чапля его, уже срубленного, с плеча… Не было с ним Галушко да Щуря… Те бы не дали…
Тимка жадно слушал скупые слова отца. Перед его мокрыми от слез глазами бегала страшная картина кавалерийской рубки… и окровавленное тело брата, в пыли, под ногами у лошадей.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Андрей поудобнее устроился в седле и закрыл глаза. Его конь уверенно ступал по мягкой проселочной дороге, изредка отмахиваясь хвостом от надоедливых мух. Конные сотни Каневского и Староминского гарнизонов растянулись далеко за ним. Жаркий день клонил ко сну, хотелось пить, хотелось слезть с лошади и повалиться в тень. Даже неугомонный Степка Пустобрех дремал на передке гарнизонной кухни. Сотни, высадившихся на станции Каневской, шли походным порядком к Бриньковской дамбе.
Остатки отряда полковника Дрофы и штаб генерала Алгина бежали в плавни, что дало Андрею возможность оставить охрану станицы на комсомольско–партийную роту и полусотню с Бабичем во главе. Конные же сотни обоих гарнизонов он поспешил перебросить к Бриньковским плавням, куда из Ростова подошла Уральская кавбригада.
До дамбы осталось всего несколько верст, и к частым орудийным выстрелам, слышным еще на станции, явственно примешалась дробь пулеметных очередей. "Идет бой за станицу Бриньковскую между бригадой и группой десанта", - подумал Андрей и обернулся в седле:
- По–о–ово-о-од!
Казаки подтянулись, выпрямились в седлах и тверже взяли повода. Лошади пошли крупной рысью. Степка Пустобрех, заснувший на козлах, качнулся вперед, открыл глаза и, обращаясь к мышастому коньку, везшему походную кухню, укоризненно проговорил:
- И кто тебя подгоняет, хотел бы я знать?
Через час отряд подошел к балке, за которой начиналась дамба. Впереди тихо плескались волны Бейсугского лимана и расстилалась необъятная ширь зеленеющих плавней.
Когда отряд обогнул балку, Андрей выслал вперед разведку. Половину дамбы проехали спокойно. Потом в камышах справа и слева от дамбы стали попадаться трупы лошадей и красноармейцев. Чем дальше, тем больше. И там, где кончались плавни, они стали встречаться уже прямо на пути отряда. Пришлось передним спешиться и оттаскивать их в сторону.
Показалась Бриньковская. На самом краю станицы горела чья–то хата. Недалеко от хаты молодайка причитала в голос над трупом мужа, а у ее подола испуганно жались трое малышей.
Отряд перешел на галоп, и вскоре перед ним открылось поле сражения. Влево от станицы конные эскадроны бригады то бросались в атаку, то откатывались назад, ведя упорный бой с окопавшейся в степи пехотой врангелевцев. А в это время - видел Андрей - конная группа десанта обходила бригаду со стороны станицы с явным намерением ударить неожиданно с тыла.
Андрей быстро принял решение.
- Снять чехол со знамени! Шашки вон! В атаку марш, ма–а–а-арш! - он дал коню повод и, выхватив саблю, помчался навстречу белой коннице.
Силы были неравные, но противник не ожидал удара. По стремительности атаки и черкескам всадников белые решили, что это не красноармейцы кавбригады, и, не приняв боя, повернули назад, стараясь укрыться за пулеметами и пушками своей пехоты.
Андрей решил не гнаться за конницей, а атаковать пехоту. Он вывел свои сотни в степь, развернулся и лавой обрушился на левый фланг белых.
- Командир конной Уральской бригады Орлов.
Андрей в упор посмотрел на комбрига, на его продолговатое бритое лицо, светло–серые глаза навыкате и закрученные кверху, длинные рыжие усы. Потом приложил пальцы к папахе и сухо проговорил:
- Председатель комиссии по борьбе с бандитизмом комбриг Семенной. - И подумал: "Офицер… И видать, не в малых чинах". Орлов протянул руку.
- Как же, слышал про вас, комбриг. Слышал. Очень благодарен за помощь, чрезвычайно благодарен. - И, помолчав, добавил: - знаете ли, очень тяжело было пробиться через дамбу.
- Видел… - нахмурился Андрей.
- Вы, кажется, не одобряете занятия мною станицы?
- Я никогда не одобрял бесцельной потери людей.
- Война, товарищ комбриг, жестокое дело.
- Я вот уже пятый год воюю…
- Значит, вы должны понять меня. Надо было сразу же сломить сопротивление неприятеля, отнять у него надежду на победу.
"Может, он и прав, черт его знает, - подумал Андрей. - Какое, собственно, основание у меня его подозревать?" И он более любезно проговорил:
- Вот что, ваших убитых надо похоронить. Я тут хорошее место наглядел для братских могил. Твой комиссар речь скажет…
- Убит комиссар, да и все полковые - тоже… Безотчетное чувство неприязни и недоверия к Орлову
снова овладело Андреем.
- Это когда вы пехоту в лоб брали?
- Ну да. Я и сам впереди был.
Андрей не нашелся, что ответить, и они замолчали, поехав рядом.
По дороге к станице Андрей заметил около своего отряда Капусту, простился с комбригом и подъехал к нему.
- Ты почему отряд из балки увел?
- Так ведь бригада пришла, Андрей Григорьевич.
- Сколько у тебя убитых?
- Мы следом за ними шли, - у нас только двое раненых.
- Завтра утром займете балку.
- Так ведь…
- Без никаких "так". К красноармейцам присматривался?
- Хорошие хлопцы, да все больше молодежь, неуки. Еле в седлах сидят, а все же молодцы. Вот командир ихний…
- Ну что, говори!
- Да вроде мне показалось, что он своих хлопцев на пулеметы ведет…
- Дуром, говоришь? А сам–то он как цел остался?
- Э, Андрей Григорьевич, меня не обманешь. Он–то на дамбе впереди не был, а сейчас вот, как в атаку они бросились, на фланг отскочил.
- Что же ты думаешь?
- Никаких думок у меня нет, - ворчливо ответил Капуста и заговорил об отряде.
Сколько Андрей ни старался завести опять разговор о комбриге, Капуста явно уклонялся, отделываясь ничего не значащими фразами.
Хоронили убитых под вечер. Местные жители свозили трупы на подводах и помогали красноармейцам и казакам укладывать их в две длинные братские могилы.
Когда солнце село и с моря подул освежающий ветер, раздались прощальные залпы, и мимо свежих могил в суровом молчании, с шашками наголо, прошли эскадроны бригады и конные сотни гарнизона.
Утром Андрей был разбужен орудийной стрельбой: было ясно, что стреляли по станице. Он вскочил с кровати.
На широкой станичной улице начали строиться конные сотни. Играли горнисты, мчались на сборный пункт красноармейцы бригады. Андрею подвели лошадь. Он уже взялся за холку, чтобы вскочить в седло, когда к нему подъехал красноармеец.
- Кто тут командир?
- А тебе чего нужно?
- Приказ от командира бригады. - И он подал Андрею клочок бумаги, на котором карандашом было написано:
"Командиру сводного отряда Семенному.
К противнику подошло подкрепление. Отхожу через дамбу на Каневскую. Приказываю идти следом за бригадой.
18. VIII-20 г. Комбриг О р л о в".
У Андрея дернулась кверху левая бровь. Он отпустил красноармейца и поспешно достал из полевой сумки блокнот и карандаш. Через несколько минут трое казаков, объехав станицу, мчались к дамбе. В тот же день телеграфист станицы Каневской отстукал в Ростов спешную телеграмму:
"Председателю Юго - Восточного Бюро ЦК РКП (б).
Уральская бригада сегодня утром покинула фронт у станицы Бриньковской тчк Решил сдерживать белых своими силами тчк Жду помощи тчк Семенной".
Вступив на дамбу и увидев, что Семенной не собирается за ним следовать, комбриг прислал Андрею новую записку:
"Приказываю немедленно отступать. Вашу задержку буду рассматривать как попытку перейти на сторону противника. Комбриг Орлов".
Андрей молча протянул записку Остапу Капусте. Тот, прочтя ее, выругался так затейливо, что стоявшие поблизости ординарцы заулыбались.
Семенной взглянул на сотни, ожидающие команды.