В моей ленте крупным планом мельтешит узкое лицо Циклопа с длинным породистым носом и золотыми очками… Бумажка в два фунта стерлингов свела нас. Заурядный случай, предусмотреть который не в силах был бы ни один прозорливец. В деле, которым занят я, любая мелочь опасна, а человек - только человек, и ему не дано объять необъятное. Я тысячу раз мог "засветиться" до того дня и столько же раз избегал провала. Случайность, как ни странно, всегда двояка в своих последствиях - единство противоположностей, что ли… Наверное, так. Эрлих считает, что я родился в рубашке. В чепчике, на крайний случай. Звонок Люка представляется ему именно случайностью, помогающей Птижану на какое-то время избежать путешествия в Берлин, где на Принц-Альбрехтштрассе некто Мюллер "папаша Мюллер" из гестапо ждет Огюста, чтобы вытянуть из него все касающееся связи с бригаденфюрером Варбургом… Ничего, подождет. Я слишком долго готовил свою случайность - изображал сумасшедшего, цепенел от наркотика, пять, десять, двадцать раз повторял одно и то же на допросах у Эрлиха. Все было трудно. Чертовски трудно, сознаюсь. Я и сейчас слышу свой крик, когда Фогель и Гаук вгоняли золлингеновский металл под ногти Птижана… Кто из них был страшнее и опаснее? Фогель - с его фанатической верой в бессмысленность существования любого ненемца? Гаук - ржущий, как лошадь, и готовый делать вид, что верит в сумасшествие испытуемого, и изучавший меня чертовски внимательно с одной целью: понять, заговорю ли я под пыткой. Он знал, что я симулирую, выгадываю время, но не мешал - исследовал мою психику и старался расположить к себе… "Ты неплохо держался, - подвожу я итог. - Но не обольщайся, Огюст! Это еще не точка".
Трудно мне сейчас. Честно говорю: трудно… А что было легко? Даже такая вещь, как записка Люку, стоила мне нервов и ухищрений. Эрлих позаботился, чтобы в квартире имелось все, кроме письменных принадлежностей. Я незаметно обшарил ее в первые же сутки и не нашел ни клочка бумаги за исключением туалетной. Да, он педант, штурмбаннфюрер Карл Эрлих - чисто германское достоинство. Даже осколка грифеля он не оставил Птижану. Но и другие эсэсовцы тоже были педантами: выпуская Огюста на свободу, они вернули ему абсолютно все отобранное при аресте. В том числе и превосходное вечное перо фирмы "Монблан". Я писал записку в клозете в несколько приемов. Надо было уместить порядочный текст на прямоугольнике величиной в две этикетки "Житана". И это мне удалось - Микки ничего не заподозрила… Дупло каштана на бульваре Монмартр, вполне естественный полуобморок, присутствие Эрлиха - вот так и родилась моя случайность. Люку не требовалось рыскать по Парижу и чудесным образом натыкаться на меня у подъезда. Телефон был упомянут в записке среди других подробностей… Один знакомый - поэт - неделями отшлифовывал двухстрочные "экспромты"; Огюсту Птижану на его "экспромт" было отпущено несколько суток. И все же я успел. Звонки сюда - так было предложено в записке, засунутой в дупло. Я предупредил Люка, что возьму трубку сам лишь в том случае, если Эрлих окажется в квартире. Если же нет - Микки опять пришлось бы отвечать, что здесь нет никакого Шульца… Полдела сделано… Эрлих сам определил дальнейшее течение событий, и мне остается одно - ждать.
Я забираюсь в постель и открываю роскошный том Розенберга. "Миф XX столетия" и гитлеровскую "Майн кампф" Микки принесла с собой. Чтение их, очевидно, должно было скрасить досуг Огюста Птижана. С томиком в руке я вытягиваюсь на хрустящей от крахмала простыне и придаю своему лицу выражение, близкое к глубокой заинтересованности. Микки очень нравится, когда я взахлеб зачитываюсь ее богами.
Интересно, сведет ли еще Огюста Птижана судьба с шарфюрером Лоттой Больц? Скорее всего да. Зато Гаука и Фогеля я вряд ли увижу. Не скрою: при мысли об этом Огюст не испытывает чувства скорби. Единственное, чего я им обоим желаю, - скорейшей смерти во здравие неарийской части человечества.
Приготовил ли Эрлих сюрприз - вторая мысль, занимающая меня и, пожалуй, концентрирующая на себе все внимание. Не верится как-то, что штурмбаннфюрер станет придерживаться программы, выработанной им при участии Птижана. Я не удивлюсь, если он приедет задолго до двенадцати и не один… Варбург?… Прибудет он сюда или нет?… Здравый смысл подсказывает, что бригаденфюреру рано еще выходить из тени, но с этими господами из РСХА никогда нельзя быть уверенным ни в чем…
"Хватит! - говорю я себе. - Лежи спокойненько и не ломай голову…" Книжка, переложенная зеленой лентой, летит на пол, и Огюст Птижан, повернувшись на правый бок и поудобнее пристроив поверх одеяла белую култышку, закрывает глаза и заставляет себя дремать… Неудачник этажом ниже выводит скрипичные рулады, а Микки в кухне напевает: "Три козочки паслись на берегу… Три козочки с серебряными рожками…" Перед глазами у меня проплывают серые тени, и материнская рука забытым теплом согревает щеку… Кто бы знал, как я хочу домой!..
"Кофе сварен, сынок…" - говорит мать…
- Кофе сварен, сынок! - повторяет штурмбаннфюрер Эрлих, когда я открываю глаза.
Микки с подносом и Эрлих - не сладостное пробуждение.
- Без четверти девять, - говорит Эрлих, не тратя слов на приветствия. - Кофе сварен, осталось его выпить. Я приехал пораньше, чтобы быть поближе к сцене.
- Могли бы не объяснять, - бормочу я, подтягивая сползшее одеяло.
На Эрлихе знакомый мне костюм - букле песочного цвета, излюбленный бордовый галстук с жемчужиной и туфли из тонкого шевро. Вместо прежних очков - роговые, придающие ему солидность. Эрлих вообще-то человек без возраста, но сейчас я определяю с точностью плюс-минус три года, что ему сорок пять - гораздо больше, чем я думал раньше. Легкомысленная золотая оправа его молодила.
- А где же автоматчики? - говорю я, взирая на черную кожаную папку, зажатую под мышкой штурмбаннфюрера. - В ней?
- Вы неисправимы… Свободны, Больц!
Лотта выходит, и стук закрывающейся двери совпадает с телефонным звонком. Дав аппарату издать парочку трелей, я снимаю трубку… Ну вот и началось!
- Доброе утро, Анри!
- Салют, Огюст. Ты один?
- Досматривал сон…
Ухо Эрлиха касается моего; оно плотно прижато к тыльной стороне эбонитовой чашечки. Пальцы штурмбаннфюрера механически расстегивают и застегивают пуговицу на пиджаке.
- Ты что-то не в духе, - говорит в мембрану Люк.
- Да нет, ничего… Запомни адрес, Люк!
- Твой? Я и так знаю. Говори этаж. Справа или слева?
- Четвертый, слева, звонок в виде розы, кнопка красная.
- Когда?
- В двенадцать…
- О'кэй! - коротко заключает Люк, и голос его сменяется сигналом отбоя.
Эрлих оставляет в покое пуговицу и приглаживает волосы. Папка косо торчит из-под мышки.
Десять минут спустя, попивая кофе, мы рассматриваем бумаги из папки. Эрлих основательно подготовился. Вместе, с дезинформационным материалом, сработанным при моем участии и занимающим пять страничек папиросной бумаги, он принес несколько достоверных на вид документов - с регистрационными номерами, многочисленными отметками исполнителей, визами и черными грифами "гехайм", оттиснутыми штампами. Одна из бумажек снабжена даже пометкой: "Только для высшего командования. Дело государственной важности. Подлежит уничтожению". Липа, стопроцентная липа. Варбург и сейчас не рискнул пойти ва-банк. Документы сделаны мастерски, и я по опыту знаю, что такие не скоро удастся раскусить…
- Ну как? - спрашивает Эрлих безмятежным тоном.
- "Бронза"! - говорю я. - Люк не клюнет.
- Это подлинники!..
- Разве? И этот с пометкой "Только для высшего командования"?
Я делаю все от меня зависящее, чтобы голос звучал спокойно. Неужели я своими руками поставил Люку ловушку?! Документы Эрлиха не оставляют сомнения, что вместо переговоров Анри Маршана ждет арест.
- Браво, - спокойно говорит Эрлих. - Тысячу раз браво, Стивенс. Пожалуй, вы действительно годитесь в союзники. Согласись вы, что документы настоящие, мне пришлось бы выбирать между двумя версиями. Первая - вы профан; вторая - вы намерены провалить игру… Вот подлинники, - смотрите…
Он достает из внутреннего кармана три листочка, скрепленных зажимом. Тексты на машинке, следы прошива, захватанные пальцами края. Я вчитываюсь в них и нахожу, что данные не слишком первоклассные, но для первого шага то, что требуется.
Я встаю и, в шлепанцах на босу ногу, иду к окну. Тростниковое жалюзи, шелестя, уползает под потолок, открывая окно и вид из него… Улица пуста. Две "тени", обычно маячившие возле тумбы с афишами, испарились, исчезли, растаяли в воздухе.
- Я держу слово, - холодно говорит Эрлих. - Маршана не тронут. Он потащит "хвостов" - и только. Согласитесь, это мое право, Стивенс!
- А Больц?
- Она останется.
- Вам нужен свидетель? Эрлих! Это же верх неосторожности. Третий лишний при таких сделках.
- Больц - это Варбург. Я твердил бригаденфюреру то же, что и вы мне. Но у него свое мнение, а вам знакома пословица - кто платит за музыку, тот и заказывает танцы.
Мелкий, но просчет… Все у тебя отлично продумано, Циклоп! Но в пустяках ты допускаешь ошибки. Бригаденфюрер Варбург, всерьез идя на контакт с Интеллидженс сервис, на измену рейху и обожаемому фюреру, ни за что не посвятил бы в свои дела третьего человека. Шарфюреру Больц объяснено не более положенного ей по чину: гестапо внедряется в резидентуру СИС, Стивенс - перевербован, в итоге - аресты англичан. Роль Больц - роль свидетеля, могущего в любой инстанции показать, что бригаденфюрер действовал исключительно в интересах рейха.
- Хорошо, - невесело соглашаюсь я. - Танцы - танцами, но понравятся ли ноты первой скрипке.
- Люку? Ему придется примириться с присутствием Больц. Вы его уговорите.
Больше мы не касаемся этой темы; пьем кофе, жуем экономные бутерброды с маргарином и сыром. Одну за другой я выпиваю три большие рюмки перно. Спиртное помогает забыть о боли в руке.
Просмотр документов, разговоры и неторопливый завтрак - три часа. Сто восемьдесят минут антракта между действиями на маленькой сценической площадке в центре Парижа. Актеры вызубрили свои роли, режиссер торчит где-то за кулисами; лишь публики нет, да она и не нужна на нашей премьере. Эрлих правильно поступил, убрав соглядатаев от подъезда… Ровное, ничем не нарушаемое спокойствие приходит ко мне, и я, не вздрогнув, иду к двери и открываю ее, впуская Люка. Двенадцать без двух или трех минут… В полутемной тесной передней Люк обнимает меня.
- Старина!
Рука его с размаху хлопает меня по спине. Тяжелая рука. Люк хрупок внешне, но силен и жилист как черт… Шляпа заломлена, широкий бант галстука по моде слегка приспущен. От него пахнет хорошими духами и бензином… Значит, он приехал на машине и вел сам.
Когда звонок парадной выстрелил в тишину, Эрлих сорвался было с кресла, но одумался и подтолкнул меня:
- Лучше вы… Больц! Немедленно в кухню. И не скребитесь там!.. Минутку, Стивенс!
Выдержка у него железная! Люку пришлось четырежды позвонить, а штурмбаннфюрер все еще придерживал меня за пижаму, втолковывая, что при любой неосторожности он пристрелит Птижана вот тут, на месте, и что лучше не шутить с огнем.
- Ну, - сказал Эрлих напоследок. - С богом, Стивенс!
…Я забираю у Люка шляпу, вешаю ее на крючок стенного шкафа и, взяв под руку, веду в комнату… Эрлих медленно встает с дивана.
- Это кто? - настороженно спрашивает Люк.
Я перевожу взгляд с него на Эрлиха и говорю:
- Гестапо!..
Тишина чистая и прозрачная, как в лесу.
- А! - только и говорит Люк и опускает руку в карман. Я хватаю его за плечо и повисаю на нем. Эрлих, быстрый и точный, бьет Люка в живот, пригибает к полу, умудряясь при этом отобрать пистолет…
- Ты не понял! - кричу я, - Подожди, Анри… Ты ни черта не понял!.. Я все объясню…
Дикие глаза Люка. Эрлих с пистолетом. Больц, влетевшая на шум, - маленький "вальтер" в руке… Бац! Искры, огромные, как елочные звезды, сыплются у меня из глаз. Рука у Люка тяжелая… От второй затрещины я, покачнувшись, натыкаюсь на стол, а от третьей, стягивая за собой плюшевую скатерть, сажусь на пол…
- Подлец! - с омерзением произносит Люк.
- Я все объясню, - хриплю я, слизывая кровь с разбитой губы.
- Успокойтесь, мсье Маршан, - по-французски говорит Эрлих и, выбросив обойму из пистолета, кладет его на стол. Следующую фразу он произносит на скверном английском: - И в гестапо могут быть друзья, согласитесь, сэр!
Люк - увы! - не владеет английским, но реакция у него превосходная.
- Изъясняйтесь по-немецки, - зло говорит он на правильном хох-дейче.
- Все в порядке, - улыбается Эрлих. - Лотти, вы нам мешаете… Сейчас вы все поймете, мистер Маршан.
Люк угрюмо опускает глаза.
- Тут все ясно, - говорит он. - Сколько вы заплатили этой сволочи?
Не меняя позы, Люк выслушивает Эрлиха. Штурмбаннфюрер со штабной краткостью и деловитостью обрисовывает обстановку и в заключение протягивает Люку руку. Я все еще сижу на полу и страхуюсь на тот случай, если Анри решит еще разок разыграть приступ ярости… Рука Эрлиха повисает в воздухе, а я хвалю себя за благоразумие: саксонская ваза превращается в многообразные по форме осколки, один из которых царапает мой лоб.
- Не верю! - ревет Люк и ищет еще что-нибудь, чтобы запустить в Эрлиха.
Он отлично ведет себя, старина Маршан, и, будь мы в школе, я не колеблясь выставил бы ему в дневнике высший балл… Целых полчаса уходит на то, чтобы успокоить Люка и убедить его, что Эрлих - друг, а не враг. - Люк недоверчиво листает документы, то и дело прерывая чтение вопросами. Меня он игнорирует, адресуясь исключительно к Эрлиху.
- Что вас заставило?
- Диалектика. Динамика развития, - мистер Маршан.
- Исход войны, - вмешиваюсь я. - Здесь собрались умные люди, Анри. Вспомни, разве не мы с тобой докладывали Лондону, что второй фронт многих отрезвил? К тому же русские вот-вот забьют гвозди в крышку гроба империи, а наш друг Эрлих не из тех, кто хочет оказаться под этой самой крышкой.
- Это так, - кротко говорит Эрлих.
- Он реалист, и ты, Анри, на его месте действовал бы так же.
Постепенно и неохотно Люк дает убедить себя.
- Извините, сэр, - говорит он мне, предусмотрительно придерживаясь хох-дейча; по-английски он владеет тремя фразами: "О'кэй", "Ай эм вери, вери сори" и "Гуд бай, сэр". - Все слишком неожиданно.
- Не беда, - отвечаю я прокровительственно и встаю с пола.
- Я бы выпил чего-нибудь, - говорит Люк.
- Сейчас устроим.
Пожалуй, теперь уже ничего не стрясется, если побудут с глазу на глаз… Решив так, я отправляюсь на кухню, где Микки помогает мне отыскать перно и шнапс. Она ставит бутылки и стаканы на поднос, и я смотрю на ее шею, нежный затылок с завитками волос и думаю, что выбора у меня нет… Микки и не охает, падая без сознания; я здоровой рукой подхватываю ее, пристраиваю в уголке и, затянув рот платком, связываю упаковочным шпагатом. Его у хозяйственной Больц сколько угодно - целая бобина, - подвешенная к посудной полке. Шпагат тонок, и мне приходится истратить добрую его половину, пока руки и ноги шарфюрера Лизелотты Больц не кажутся мне лишенными возможности выполнять свои функции. Прихватив "вальтер", я поправляю бутылки и хрусталь на подносе и возвращаюсь в комнату.
- Долго же вы, - говорит Эрлих. - И слава богу! Мы, кажется, нашли общий язык… Пожалуй, я тоже выпью. Прозит!
- Прозит! - в тон отвечаю я и поднимаю рюмку. - Значит, вы пришли к соглашению?
- Не совсем, - поправляет Люк. - Мистер Эрлих против подписок.
- Это так! - говорит Эрлих. - Судите сами, господа. Вас - будем мыслить здраво! - могут случайно взять. Обыск - и мне конец.
- Завтра же она уйдет в Лондон. Вы не рискуете, Эрлих. Говоря, я подхожу к окну и, словно невзначай, оглядываю улицу. Пост у афиши вакантен. Нет людей и у подъезда… Не пора ли?
Я отхожу от окна и, подмигнув Люку, приставляю "вальтер" к шее Эрлиха.
- Руки на затылок. И, пожалуйста, тише.
Люк, не давая штурмбаннфюреру опомниться, выворачивает его карманы.
Эрлих не шевелится; лицо его застывает, и голос ровен, когда он говорит словно бы про себя:
- Зачем все это, господа?
- Для уверенности, - отвечает Люк.
- Неумно, Стивенс. Сами все портите.
- Скажи ему, Огюст! - советует Люк.
- Пусть так - я дам обязательство.
- Не спешите, - говорю я; рука у меня начинает болеть. - Бумагу вам дадут, ручку тоже. Обязательство - это потом. Сначала напишите, в силу каких причин бригаденфюрер Варбург пошел на измену рейху. Мотивы! Оставьте историю с начинкой об "игре" и перевербовкой.
- Скомпрометируете Варбурга?
- Все в свое время, Эрлих. Будете писать?
- Ваши аргументы неотразимы…
Он еще ничего не понимает по-настоящему, а я не тороплюсь объяснять.
Исповедь на двух страницах. Эрлих четко расписывается и ставит дату. Я читаю текст, а Люк держит штурмбаннфюрера под прицелом. "Учитывая обстановку на фронте… бригаденфюрер Варбург склонил меня к измене… по его поручению…" Все как следует.
- Теперь подписка? - говорит Эрлих, массируя уставшую ладонь.
- Да, - говорю я и передаю листки Люку. - Пишите: "Я, Карл Эрлих, штурмбаннфюрер СД, обязуюсь сотрудничать, начиная с сего, 14 августа 1944 года, с военной разведкой Генерального штаба Советской Армии".
Вот когда его проняло!.. Люди белеют по-разному. Один начинает бледнеть с шеи, у другого кровь отливает сначала от щек, но чтобы человек серел вот так сразу и весь целиком - это я вижу впервые. Готов поручиться, что у него и спина не розовее штукатурки…
- Нет… - говорит Эрлих.
- Не позерствуйте! - втолковывает Люк.
- Нет! - Он еще раз повторяет: - Нет, - непреклонно и жестко.
Люк настороже, но перехватить Эрлиха ему не удается. Мы падаем все трое, свиваемся клубком; боль в руке заставляет меня кричать: я откатываюсь и пытаюсь помочь Люку, прижатому к паркету. Эрлих бьет его в шею, в ямку у ключицы. Двести английских фунтов веса - ровно столько наваливается на штурмбаннфюрера, когда я, пересилив боль, повисаю у него на спине… Возня; тяжелые вскрики; минуту или две мы барахтаемся, пока Люку не удается надавить на сонную артерию Эрлиха… Я встаю на колени и дышу широко открытым ртом.
- Здоров!.. С-сильный гад… - бормочет Люк и садится, подобрав пистолет. - Надо его связать…
- Да, - говорю я и заставляю себя подняться, чтобы пойти в кухню за шпагатом. В дверях я поворачиваюсь и вижу, что Эрлих открывает глаза.
Я не успеваю добраться до кухни - хлопок, возня и крик Люка:
- Огюст! Скорее назад!
- В чем дело?
- Смотри…
У Эрлиха - бывшего штурмбаннфюрера СД Эрлиха - нет лица. Крошечный "вальтер", точная копия того, что я отобрал у Микки, валяется на сбившемся ковре.
- Что ты наделал, Люк! - говорю я.
- Он сам… Хотел в меня… Я пытался отнять…
Какая теперь разница, где ухитрился прятать Эрлих второй пистолет. Я сажусь на диван, почти совершенно обессиленный.
- Дерьмо дело… - говорю я. - Вы должны были выйти вместе…
- Здесь есть черный ход?
- Нет.
- Пожарная лестница?
- Что толку? Нас накроют и перестреляют. Эрлих держит на улице людей, они должны вести тебя до квартиры.
Люк бешено оскаливает зубы.
- Пробьемся, дружище, меня прикрывают двое парней из группы…
- Нет, Люк.