- Ну нет, - резко закричала женщина, - к себе я ее не пущу! Мы хоть и бедные, ничего, кроме ребятишек, у нас нет, но уж в доме - чистота. Как же, чтобы из-за нее все мои ребята обовшивели!
- Врача, говорите? - устало переспросил мужчина и задумался. - Во-первых, он и не поедет. Врачи от страхкассы сюда даже к умирающим не выезжают. А если какой и согласится, кто ему платить будет? - Он вопросительно посмотрел на Лайоша, но тот молчал, обдумывая создавшееся положение.
- В больницу нужно ее, - продолжал мужчина. - Да только…
- Вот, вот! - подхватила его жена. - Вызвать скорую помощь?
- Скорая помощь… Так ведь это ежели ее врач вызовет или, скажем, полицейский, а иначе она и не поедет…
По общему молчанию было ясно, что с полицией никто из присутствующих иметь дело не хотел.
- А где здесь поблизости больница? - спросил вдруг Лайош.
- Больница Иштвана…
- Нет, госпиталь Ласло, - вспомнил мужчина, - этот еще ближе будет. Вот здесь, на Дяльском проспекте.
- Надо остановить какой-нибудь грузовик или повозку, - предложил Лайош, - и попросить отвезти.
Мужчина зло отмахнулся:
- Какой дурак согласится! Она же вся в дерьме.
- А ручной тележки ни у кого нет? - спросил Лайош, но ему никто даже не ответил.
Ведь бедняжка-то все равно, видно, при смерти, - медленно, задумчиво сказал мужчина. - А мне уже и идти пора.
- Но не оставлять же ее тут одну, - разозлился Лайош, уже промерзший до костей. - А если она не при смерти? Откуда нам это известно? Может быть, в больнице ее в две недели на ноги поставят. А так она погибнет здесь… Но ведь это же человек, не собака!
- Не собака, не собака! А что мы можем поделать?
- Далеко до этого вашего Ласло?
- Километра полтора-два будет. Не так уж и далеко.
- Разве о том разговор, что далеко? Да я ее хоть на руках унес бы. Она же не весит ничего.
Лайош решительно наклонился к беспомощному, дрожащему в лихорадке телу больной, подсунул под него руку и поднял вместе с тряпками.
- Пустяки! - проговорил он. - Конечно, она ничего не весит. Только бы не вонь эта да вши…
Мужчине, как видно, стало неловко, и он нерешительно сказал:
- Может, вдвоем унесем? Что-нибудь вроде носилок сочиним.
- Возьмите лестницу! - сообразила вдруг жена.
Они накидали тряпок на небольшую, метра в два длиною, лесенку, служившую, вероятно, насестом для кур, и уложили на эти импровизированные носилки больную. Накрыли ее толстой конской попоной.
- Смотри, одеялку принеси обратно, - предупредила женщина мужа, - не забудь! А вшей - я их в печке выжарю… Этим ребятня покрывается, - словно оправдываясь, пояснила она Лайошу.
Они подняли с земли свою невесомую ношу - спереди худой мужчина, сзади Лайош.
- Вот так же мать у меня померла, - проговорил мужчина тихим, полным раскаяния голосом, когда они тронулись в путь. - Должно быть, так вот и померла… Тому десять лет уже. В прислугах была, ну состарилась, непроворна стала. Хозяева и выставили ее за дверь. А я по деревням в это время скитался, работы искал. Ну что я ей мог прислать? Выселили ее из квартиры… А она и писать-то не умела… Я узнал, когда уж вернулся. А умерла она, как мне сказали, в Молнаровском поселке, в яме придорожной. Ходила, старое тряпье собирала… Руку поранила, заражение крови приключилось… Посинела вся, сказывают…
Пока они несли старуху по улице, прохожие то и дело подходили, дивились, спрашивали, кто такая да что с ней. Однако до больницы добрались без помех. Привратник вытаращил на них глаза и отослал в приемный покой Там их встретил молодой худощавый врач в белом халате. Откинув попону, он простукал грудь больной. Какие они все же, эти врачи, будто и не знают слова такого - брезговать!
На выкрашенной белилами стене - электрические часы… Красная секундная стрелка ковыляет мелкими, спотыкающимися шажками Без десяти семь… Незнакомый мужчина распрощался с Лайошем, забрав с собою попону и лесенку. Ему нужно было спешить…
"Пора и мне смываться отсюда, - подумал Лайош. - Выйду на проспект Хунгария. В семь часов сяду на трамвай…" Но тут размышления его оборвал голос врача:
- Не сможем мы ее принять… милейший. У нее воспаление легких. А здесь инфекционная больница.
У Лайоша сразу взмокла спина.
- Доктор, вы же видите, в каком она состоянии. Примите ее, прошу! - И он укоризненно и с отчаянием посмотрел доктору в глаза. - Вы не можете выбросить ее на улицу! Она погибнет.
Врач вернулся к письменному столу, что-то записал на продолговатом листке бумаги и, вздохнув, словно самому себе, сказал:
- Эх, сколько людей сейчас погибает. И не таких старых, как… - И, спохватившись, тут же спросил участливо: - Вам больная кем доводится? Мать?
Лайош на мгновение заколебался: может, сказать "да"?
- Нет, - проговорил он, - никто она мне. Я и не знаю ее вовсе. Случайно наткнулись на нее с тем мужчиной.
Врач молчал, обдумывая положение, и смотрел на Лайоша с глубокой, искренней симпатией.
- Да, - сказал он неизвестно к чему. - Что ж, придется отправить ее в другую больницу. - Сняв телефонную трубку, он набрал номер. - Дайте мне справку о наличии свободных коек, - сказал он в телефон и в ожидании ответа разъяснял Лайошу, прикрыв трубку ладонью: - Ее обязательно нужно куда-нибудь отправить. Только бы место найти… Здесь инфекция, понимаете? Куда бы я ни положил ее, она подцепит еще что-нибудь, и тогда - катастрофа.
Лайош хотел что-то возразить, но врач отмахнулся от него, а в телефон сказал:
- В больнице "Эржебет"? Спасибо… Ну вот! - Он с торжествующим видом обернулся к Лайошу. - Знаете, где находится "Эржебет"?
С трудом сдерживая себя, Лайош попытался как можно спокойнее объяснить врачу положение вещей. Между тем секундная стрелка все бежала и. бежала неумолимо по кругу. Часы показывали уже семь.
- Послушайте, доктор! Вы же видели, как мы принесли ее сюда на носилках? А как я дальше ее поволоку? На спине?
Врач задумался.
- Ну хорошо, - сказал он наконец и рассмеялся сердито. - Дам я вам нашу больничную машину. - Он набрал номер. - Черт бы побрал ваше человеколюбие! - И, снова положив трубку, добавил: - А потом выкручивайся, когда притянут к ответу! Это единственная санитарная машина, которую нам оставили. Не следовало бы давать ее для транспортировки чужих пациентов… Но если мы будем надеяться на Скорую помощь, то бедняжка…
Врач не договорил и махнул рукой.
На площади Надьварад шла проверка документов. На каждой улице, выходившей на площадь, стояло по три-четыре группы контролеров - полицейские, жандармы, нилашисты. Однако белую санитарную машину с красным флажком пропускали всюду без задержки.
"Ну, - думал Лайош, посмеиваясь про себя, - прямо хоть в школьный учебник годится притча: "За добро твое воздастся сторицей".
Впрочем, разве мог он поступить иначе? Даже под угрозой провала…
На Главной улице перед входом в больницу Лайош протянул руку сопровождавшему машину санитару:
- Теперь, кажется, все в порядке. Так что я, пожалуй, пойду…
- То есть как? - изумленно пролепетал тот. - А как же анкетные данные? Разве вы не родственник ей?
- Не больше, чем вы, - сказал Лайош. - Я случайно нашел беднягу. Так что не знаю ни имени ее, ничего…
Он приподнял пилотку и, опасаясь дальнейших расспросов, бросился через улицу. Бегом, насколько позволяли силы, пересек Крепость. Ровно в половине восьмого, когда господин советник, по обыкновению, позвонил, требуя завтрак, Лайош переступил порог кухни. Жена Лайоша, худенькая, невысокая женщина, чуть поднос из рук не выронила от радости и изумления.
- Первым делом все, что на мне, - в духовку! - отстраняя от себя жену, сказал Лайош. - Все это вшивое. - И без долгих разговоров принялся стаскивать с себя одежду.
Когда жена с пустым подносом вернулась на кухню из барских покоев, Лайош уже стоял в тазу с водой и старательно намыливался.
Изучая теперь, по прошествии многих лет, историю боевых действий 2-го и 3-го Украинских фронтов, день за днем прослеживая по карте изменения фронтовой линии, поражаешься, с какой последовательностью, упорством и быстротой Советская Армия в одном сражении за другим переламывала и принуждала к отступлению все еще значительные силы фашистской военной машины. Сначала казалось, что наступление русских начинается со стороны Кечкемета, затем вдруг - от Хатвана. В непрерывных боях Советская Армия ежедневно продвигалась вперед на пятнадцать–двадцать километров. Отчаянно напрягая все силы, немцы то и дело "перегруппировывались". И было так, что, пока они перебрасывали войска из-за Дуная на равнины Алфёльда и прямо с марша бросали их, смертельно усталых, в бой, в то же самое время армии 3-го Украинского фронта, неожиданно переправившись через Дунай, за несколько дней заняли множество крупных городов вроде Мохача, Печа, Сексарда. Тщетно немцы пытались отрицать это в своих сводках и "комментариях обстановки" - легенда о защитном вале по Дунаю разлетелась вдребезги. "Неприступную оборонительную систему" воины маршала Толбухина разорвали, словно листок бумаги.
Но для тех, кто был здесь, позади немецких оборонительных рубежей, все это выглядело совсем иначе.
Казалось, что время ползет словно улитка, что оно вообще остановилось. Для Ласло Саларди, например, все эти ноябрьские и декабрьские серые дни были похожими друг на друга, как четыре тюремные стены. Только узник может ждать с таким нетерпением год освобождения, зная, что срок его наказания уже истекает. Но зато узник заранее точно знает этот день и заранее высчитывает часы, минуты и даже секунды! И он знает, что получит, получит свободу!.. А Ласло преследовали в эти дни кошмары: где-то, когда-то, - быть может, в самый последний миг! - какая-то ошибка, пустяк, глупая случайность, неосторожное слово, жест, подозрительная гримаса на лице - и все погибло! Эти картины стали вовсе неотступными после того, как у него на глазах схватили Денеша. И с той поры о парне ни слуху ни духу…
Смелость - это не упоительное опьянение. А если и так, то платить за него приходится тяжелым похмельем.
Ласло припомнил дни всеобщего воодушевления, когда и его, противившегося поначалу, увлекли призывы радиостанции Кошута, и он со всем пылом взялся за организацию Сопротивления. Друзья подсчитали тогда свои силы, смелое их предприятие показалось вполне возможным. Лаци Денеш вел агитацию в Студенческом комитете. Он знал многих молодых рабочих, их адреса. Впрочем, в те дни достаточно было под вечер во время пересмены подойти к верфям, переговорить с одним-двумя верными людьми, и нужная весть со скоростью ветра распространялась по заводу. На долю Саларди выпала другая задача: найти среди студентов колледжа имени Телеки таких, кто готов был не только краснобайствовать…
А Бела Пакаи сам по себе являлся маленьким революционным центром: у него на квартире скрывались трое его приятелей, у которых были связи среди питомцев колледжа Дёрфи, студенческих комитетов философского и экономического факультетов, среди студентов технических институтов - участников движения Сопротивления.
Правда, тогда, в октябре 1944 года, доставать оружие было проще. И Миклош уже на третий день под вечер явился на квартиру Ласло с базарной сумкой в руках, полной ручных гранат, лишь кое-как завернутых в бумагу, будто кольраби. Миклош постучал в окно, передал Ласло сумку и предупредил:
- Смотри не урони. А то грохнет!
- Ты с ума сошел?!
А следующей ночью он притащил новую порцию. Трудно было добывать пистолеты, зато обоймы к ним - много проще. Эти "операции" проводили в вечно переполненных трамваях. Все члены организации, в особенности студенты, знали, как это делается, и пачками таскали обоймы, набитые девятимиллиметровыми патронами от личного офицерского оружия. Для них это было чем-то вроде забавы, спорта.
Договорившись с пекарем Франком, Ласло устроил у него на квартире "центральный арсенал". Пока в этом "арсенале" было не так уж много оружия, но все надеялись, что количество его будет расти с каждым днем.
А вот сколько было у них людей, этого не знал толком никто, потому что каждый участник то и дело сообщал о новых связях, новых группах. Начинали подсчитывать и оптимистически приходили к выводу, что смогут поднять по меньшей мере около батальона.
И тут произошел провал Лаци Денеша.
Ласло не спал всю ночь. Даже не раздевался. Нет, он не боялся, ни на секунду не подумал, что Лаци может их выдать и ему придется спасаться бегством, может быть, в самый последний момент, через окно… С первых дней салашистской диктатуры он не раз представлял себе это. Сейчас эта мысль даже не приходила ему в голову. Он просто сидел в тяжелом раздумье, сидел и ждал. Ждал, что окно вдруг тихо вздрогнет, словно задетое воробьиной лапкой, и снаружи чуть слышно донесется запыхавшийся, всегда по-детски взволнованный голос: "Ласло? Можно к тебе?.."
Они познакомились четыре года назад, на каком-то диспуте в университете. Один из ассистентов профессора время от времени проводил занятия кружка самообразования для оппозиционно настроенной молодежи, интересовавшейся литературой, критикой и негласно политикой. Ласло к этому времени уже окончил университет и работал учителем, Лаци Денеш учился на первом курсе философского факультета. Разница в возрасте помешала их знакомству сразу перерасти в дружбу, это произошло лишь два года спустя, осенью сорок второго. В ту пору молодые писатели, художники, не имевшие оснований рассчитывать на широкое распространение своих произведений и идей, особенно тянулись друг к другу. Ласло все чаще и чаще стал встречать то в Обществе Яноша Вайды, то в пивном баре "Маргит" умного и скромного студента-философа, который в баре заказывал себе всегда одно и то же - стаканчик содовой. Студент был очень беден и после занятий до самого вечера бегал по урокам, перебиваясь буквально с хлеба на воду. Все, что ему удавалось сэкономить, он отсылал матери. Доброе сердце, детская чистота души и милая привязанность - все это подкупало Ласло.
Еще раньше, в университете, Ласло подружился со многими коммунистами. И уже тогда понял, что именно они наиболее последовательные, наиболее непримиримые борцы против фашизма. Правда, его раздражало иногда, что на каждый вопрос у них всегда был готов ответ - четкий и безапелляционный, за что Ласло считал их немного доктринерами. Разумеется, не понравилось ему и то, что на все его рассуждения они то и дело наклеивали ярлыки: "Буржуазный пережиток!", "Мещанство!" - а его религиозный мистицизм называли "гнойником в мышлении, который следует вырезать ножом хирурга". Но когда доходило до дела, они всегда понимали друг друга.
От мистицизма Ласло излечился. Собственно, от присоединения к коммунистам теперь его удерживало только одно - страх перед их непререкаемой дисциплиной. А может быть, ему просто никто всерьез не предложил вступить в партию…
Как-то раз Лаци Денеш показал Ласло Саларди несколько своих новелл. "И когда только умудрялся этот бедняга еще и писать?" - недоумевал Ласло. С радостью и изумлением обнаружил он, что эти новеллы - сестры по духу его собственным сочинениям. Те же темы, те же принципы сюжетного построения, схожесть стилей.
С этого дня они стали часто встречаться. Лаци Денеш приносил Ласло тоненькие брошюрки с красным флажком на обложках - работы Ленина на немецком языке, "Анти-Дюринг" Энгельса. И два месяца спустя Денеш произнес наконец то призывное слово, которого давно ждал Ласло. Потому что совсем не трудно было убедить его в том, что дисциплина - единственный источник силы людей, жаждущих справедливой, свободной жизни. Понемногу стерлась и разница в возрасте. Первым заданием, полученным Ласло, была работа в районной организации социал-демократической партии. И он принялся за нее с таким жаром, что молодому, но более опытному его наставнику приходилось то и дело сдерживать своего ученика. Лаци Денеш оказался и мудрее и уравновешеннее Ласло. "Попадешься на крючок первому же провокатору! Провалишься!.."
Провалишься!.. И вот он сидит у стола и ждет, ждет своего друга, который сегодня сам…
А может быть, ему удалось выбраться из оцепления? Может, удостоверение помогло… И как только они согласились, чтобы он отдал свою солдатскую книжку!.. А может, все-таки удалось?..
Но Лаци не пришел, не дал о себе знать. Ни в эту ночь, ни в следующую. Ласло переживал свое горе в одиночку.
Лишь на третий день ему позвонил Пакаи и сказал, что у него "важные новости". А вечером явился Миклош.
Однако прежде Ласло пришлось выполнить поручение другого рода. Вечером, едва Ласло вернулся домой, у дверей позвонил давешний электромонтер.
- Я тут у вас в прошлый раз моток изоляционной ленты забыл, - сказал он. - Пришлось зайти, нынче это товар дефицитный.
- Пожалуйста, - отвечал Ласло, - я нашел вашу ленту, здесь она.
Монтер прошел в комнату и уже шепотом спросил!
- У вас никого нет? Можем мы поговорить?
Начал он с того, что пришел по поручению "приятеля" Лаци Денеша. У Ласло радостно заблестели глаза.
- Что с ним? Он на свободе?
- Как? - в свою очередь, удивленно воскликнул гость.
- Он же провалился. Его схватили во время облавы, два дня назад.
- Во время облавы? - покачал головой монтер. - Плохо дело… Очень плохо… Тогда мне… Впрочем, я все равно передам вам сообщение. Пожалуй, теперь оно еще важнее. Если, конечно, вы, господин доктор, пожелаете помочь нам…
- Конечно!
- Дело вот в чем, - шепотом зачастил монтер - Нужно восстановить контакт с типографией. У нас оборвалась связь. А вы в тот раз говорили, что знаете Пала Хайду, председателя районной парторганизации социал-демократов.
- Да.
- Поскольку другого выхода нет, придется обратиться к нему. Большинство печатников состояло в социал-демократической партии, а старики - почти поголовно. И Хайду многих из них знает. Если он сам не решится или не захочет, пусть хотя бы кого-нибудь порекомендует. Но ни слова ему о том, кто вас прислал. Скажите только, что вам нужно несколько бланков для документов. Для одного вашего знакомого. По-товарищески попросите его об этой услуге. И больше ни о чем ни слова! Поняли, господин доктор? Как частное лицо, и только. Пусть доставят бланки сюда, на вашу квартиру. А вы известите меня. Хотя… ведь товарищ Денеш… - Монтер задумался. - Да, Франк! Скажите пекарю Франку. Я так понял, что вы с ним знакомы. А он известит меня… Да сломайте в квартире какой-нибудь выключатель. А когда пойдете к Хайду, захватите с собой какую-нибудь обувь в ремонт. Есть у вас старые ботинки?
- Только старые и остались. Положитесь на меня. Все будет в порядке.
- Только осторожно…
- Не беспокойтесь, можете на меня положиться. Но скажите, нельзя сделать что-нибудь для Денеша?