Монтер подробно расспросил Ласло об обстоятельствах провала Лаци.
- Нет, мы ничего не сумеем сделать, - сказал он, покачав головой. - Нужно ждать. Может быть, он уже и на свободе, но не может дать о себе знать. Нельзя ему… И верю, что он вывернется… А вообще сейчас так трудно что-либо предвидеть. Мы даже не знаем, куда они могли его отправить. Может, подозревают в чем?.. Надо ждать… А у вас, господин доктор, были еще какие-нибудь дела с ним?
Ласло коротко рассказал о деле по "военной линии". Монтер, слушая его, задумчиво гмыкал, но в конце сказал то же, что и прежде: нужно ждать. Ведь, можно провалиться и на том, что вдруг очертя голову бросишься бежать, когда никто тебя и не преследует.
- А вообще с этими "военными линиями" надо быть начеку. Сейчас только и разговоров, что об организациях среди военных. Оно бы и ничего, а вот что разговоров о них много - это уж никуда не годится. Они ведь тоже не дураки! - Он ткнул большим пальцем куда-то вверх, в воображаемых хозяев порядка. - Надо быть очень осторожным, потому что вокруг полно провокаторов, предателей… И еще: без военных я как-то не очень представляю себе эти "военные линии"… А несколько штатских с пистолетами - что они могут сделать? Теперь ведь какая нужна агитация? Что результат будет лишь тогда, когда армия повернет оружие против нынешнего строя… расправятся с нилашистскими офицерами и… Я так это себе представляю.
Видно было, что монтер спешит. Напомнив еще раз об осторожности, он ушел. Провал Лаци Денеша волновал монтера гораздо больше, чем он показывал; накануне вернулся домой "приятель Денеша" - Лайош Сечи. А от Денеша до Сечи всего один шаг…
Сунув в портфель пару старых ботинок, Ласло отправился к Хайду. В последний раз районная парторганизация социал-демократов собиралась в начале марта. С тех пор Ласло и Хайду не встречались.
Сначала они поговорили об обыденных вещах - о том, как идут дела мастерской, о войне, о трудностях жизни.
Затем, удостоверившись, что все спокойно, мастер спросил Ласло, удалось ли ему вовремя сжечь членский билет и обошлось ли без неприятностей на работе или дома. Он тут же сообщил с радостью, что, насколько ему известно, из социалистов района ни один "ни во что не впутался". Да и немцы, как видно, не хотят ворошить этих дел, чтобы не дразнить рабочих. А вообще он, Хайду, еще в ночь на девятнадцатое марта сжег все списки и другие партийные документы районной организации.
Только после этого - как бы между прочим - Ласло перешел к действительной цели своего визита. Однако все его ухищрения были напрасными: сапожный мастер оказался слишком старой лисой в политике, чтобы не видеть молодого человека насквозь. Хайду как раз занялся поисками куска кожи на подметку, когда Ласло задал вдруг свой вопрос. Резко распрямившись над горой обрезков, Хайду, бледный от волнения, спросил шепотом:
- И как вы себе это мыслите, товарищ Саларди?! Да вы представляете, насколько я приметный человек? Стоит мне только заговорить с печатниками, как через час меня уже не будет в живых! И как только вам такое пришло на ум? Вы знаете, что за это полагается? Прошу вас, - почти умоляюще добавил, - выбросьте из головы все эти глупости.
- Да о чем вы, товарищ Хайду?!
- Я знаю вашу горячую голову и знаю, что весь город сейчас вдруг принялся играть в заговоры… - Хайду подошел к Ласло вплотную и, буквально гипнотизируя его своим взглядом, продолжал: - Для нас сейчас самое главное - выжить! Понимаете? Советские войска уже совсем рядом. Осталось еще несколько дней, самое большее - недель! Кто же еще, если не мы, будет отныне управлять государством? Вы понимаете это, товарищ Саларди? И мы не можем ставить на карту наши жизни! Мы не какие-нибудь желторотые юнцы! Наша обязанность, наш долг - пережить этот строй!
- Но ведь речь идет только об одном человеке: он мой приятель, еврей, бежал из гетто. Для него документы - это вопрос жизни или смерти. И он хочет выжить - ничего более.
- Запомните, вы мне ничего не говорили. Слышите? Пришли только насчет ботинок… Да я и знать ничего не желаю о таких вещах! Хотите, чтобы я сломал себе из-за этого шею? Сейчас? В последний миг?.. Этого только мне недоставало. Воровать бланки документов! Из официального учреждения!.. Быть соучастником… используя свое политическое влияние! Да это уже само по себе заговор!
Когда Ласло рассказал, как доверяет ему нилашистский руководитель банка, Хайду несколько успокоился.
- Позиции мои крепки, как никогда, - похвастался Ласло и снова вернулся к начатой теме: - Речь идет о славном пареньке, моем старом друге.
- Но как вам пришла в голову именно типография? Ведь это…
- А что мне еще могло прийти в голову? У меня же нет других связей. Только вы, товарищ Хайду…
Мало-помалу сапожник начал сдавать свои позиции и в конце концов посоветовал обратиться к Дороги, бывшему парторгу в типографии, или еще лучше - к старику Сакаи: "Он живет тут поблизости, на улице Месарош. Но только на меня не ссылаться ни в коем случае…"
Разумеется, Ласло сослался на него. Правда, как потом выяснилось, он и сам хорошо знал Сакаи - неизменного распорядителя партийных дней, - только по имени его не помнил. Сакаи был уже стар, его заросшие седоватой щетиной впалые щеки были изрезаны морщинами, такими глубокими, что ни один парикмахер не мог выбрить его дочиста.
Сакаи взялся выполнять просьбу Ласло с такой готовностью, даже радостью, что Ласло решился переступить границы полученного поручения. Они поговорили немного о военной обстановке, о политике, о настроениях в типографии. Наконец Ласло прямо спросил, как повели бы себя печатники, если бы в городе начались беспорядки или, скажем, вооруженное восстание против нилашистов.
Сакаи, свинцово-бледный, с поредевшими зубами - профессиональная болезнь, - весело сверкнул глазами, но тут же задумался, желая ответить пообстоятельней, и сразу померк:
- Эх, товарищ! Если бы и впрямь уже началось что-то… А у нас - что ж… у нас ведь как рабочий класс рассуждает: "Русские уже в Венгрии, так зачем мне морду под кулаки подставлять…" Ждать-то их все ждут. Вернее - почти все. Конечно, кто человеком остался… эти очень ждут… А вот чтобы и самим подмогнуть… Лучших-то людей у нас кого позабирали, кого в армию призвали… Лучших ребят… Но человек двадцать - тридцать и сейчас наберется, таких, что готовы пойти на баррикады. Потому как пора уже, ох как пора… А я всегда говорил, еще с девятнадцатого года: без баррикад нет революции, а без революции нет социализма. Может, конечно, русские теперь за нас сделают нам революцию. Вернут старый должок, еще с девятнадцатого, когда мы им помогли. Так вот и "получится: после первой мировой - русская революция, после второй - общеевропейская, а там дойдет черед и до мировой революции…
Ласло готов был хоть до вечера слушать рассуждения старого печатника. Но в восемь часов у него собирались друзья, и он поспешил домой.
Пакаи и Миклош Сигети, выслушав рассказ Ласло о том, как схватили Денеша, сперва будто онемели. Потом Миклош порывисто выпалил:
- Мы не можем это так оставить! И вот увидите: не оставим. Выручим! Теперь у нас уже не какая-нибудь сотня людей. Весь город кипит, все готовятся к восстанию. В нашей роте уже открыто говорят…
- В том-то и дело, что открыто! - перебил его Ласло. - Был у меня сегодня один человек… Так вот он правильно сказал: слишком много болтовни вокруг этого… это никуда не годится… Они-то ведь тоже не дураки…
- Нет, конечно. Но что они могут сделать? Ведь это как лавина, ей только начаться! - Миклош забегал по комнате, взволнованно тыча кулаком в воздух. - Как лавина… она сметет весь мусор… всю грязь!
- Солдаты нужны! Подобраться бы как-то к армии…
- Будет! - вскричал Пакаи и тут же испуганно перешел на шепот. - Город кишит беглыми солдатами, офицерами, всеми, кто правдами и неправдами увиливает от фронта. Все они только сигнала ждут. С тех пор как русские форсировали Дунай, венгерское офицерство по-другому смотрит на вещи. За исключением нескольких озверевших нилашистов, их всех можно повернуть против немцев. У меня есть уже контакт с одной офицерской группой…
Миклош стоял взволнованный, Ласло тоже вскочил на ноги. Бела тут же рассказал, что два дня назад ходил к Франку за ручными гранатами и там встретил того парня, которого они в прошлый раз снабдили солдатской книжкой.
- Книжкой бедняги Лаци!..
- Да. Но и этот парень - тоже наш человек! Он дал мне адрес, где я могу встретиться с офицерами. Среди них многие по сей день в кадрах. Вы понимаете? У них же связи вплоть до генштаба! Вы знаете, как тесно держится друг за друга вся эта офицерская клика! Завтра я переговорю с ними.
- А не влипнешь?
- Да ну вас к черту! Мне уже опостылела эта вечная сверхосторожность. Только время дорогое теряем. Подумайте лучше о Лаци и об остальных! Нет, я обязательно пойду! Каснар - слышали, конечно, про такого? - нилашистский журналист, но даже он с нами заодно! А уж если нилашист почуял, откуда дует ветер, это что-нибудь да значит! Понимаете теперь, какой это момент?
Но прошел день, прошел и другой в томительном и бесплодном ожидании. Друзья не виделись друг с другом. На третий день появился Пакаи и сообщил, что ему удалось встретиться с офицерами, что это вполне серьезная организация, но они ждут, пока нити связей протянутся еще дальше… А затем снова и день и другой - и ничего нового о Денеше. Воодушевление испарялось, уступая место тревоге, напряженному волнению, депрессии. Словно похмелье после веселой пирушки. И тяжелые, бессонные ночи в полном отчаяния одиночестве.
Наконец явился старый печатник, принес несколько бланков метрических выписок и паспортов. Ласло познакомил Сакаи с электромонтером и, пока они беседовали, сторожил в передней. Но вот они ушли, и снова - ничего.
На следующую ночь в окно постучался Миклош. Ему повезло: удалось украсть три пистолета. Он притащил их такой торжествующий, словно захватил три танка. Против немецких пушек, танков, автоматов, огнеметов - три пистолета!..
И опять - пустые, печально-серые дни. Дни разочарований, дни разлетевшихся в прах надежд - и тяжелые, тревожные ночи.
Как-то примчался запыхавшийся Пакаи.
- Нам с ребятами удалось провести пробную вооруженную операцию!..
На пустыре у площади Витязей стояло несколько немецких военных грузовиков. Дружок Пакаи, подойдя со стороны набережной, швырнул в них связку гранат, а сам убежал в сторону Художественного института. Пакаи же, идя ему навстречу со стороны института, направил гнавшихся за его приятелем немецких солдат по ложному следу, а сам затем сел на шестьдесят шестой трамвай и уехал в Пешт. По меньшей мере четыре автомобиля были повреждены.
На следующий день - новый сигнал по телефону: встреча в пять часов в институте Телеки.
Дни сомнений и дни радужных надежд, которые так по-разному переживал Ласло, со стороны выглядели совершенно одинаково.
Утром Ласло пошел в банк, дал правительственному комиссару на подпись документ и ликвидировал свой отдел. О, это была неплохая идея. Деловые круги и без того весьма чувствительно реагировали на всякий тревожный слух.
Перед обедом пришел клиент произвести расчеты по какой-то давнишней операции по экспорту медикаментов, а Ласло, не моргнув глазом, заявил ему, что "в создавшейся обстановке" дело это не может быть решено, поскольку "вся документация" находится в отделах банка, уже эвакуированных на Запад. "Будем надеяться, что в самом ближайшем времени… как только обстановка изменится…" Ответ Ласло не содержал ни слова больше того, что стояло и в утвержденном комиссаром документе. В своей внешнеторговой политике коммерсанты очень гибко приноравливались к событиям и даже слухам дня. Однако крупный банк представлялся им надежнейшей гаванью, где можно не опасаться никаких бурь. Ведь с их точки зрения крупный банк был уже сам по себе государством, а может быть, и могущественнее его, ибо работал, казалось им, с точностью часового механизма по вечным и незыблемым законам. Но если и это учреждение прибегает к столь исключительным мерам, если и в банке дела идут не по регламенту - тогда!.. Тем более что и в остальных банках творилось приблизительно то же самое, а правительственный комиссар не скрывал от своих коллег "отличной идеи" Ласло. И торговцы тотчас стали прикидывать: а стоит ли им и дальше рисковать своими деньгами, не лучше ли попридержать товары в собственных, хорошо защищенных складах? А если и не в своих складах, то хоть в чужих, арендованных в провинции, - но не лучше ли все же воздержаться от дальнейших экспортных сделок, а товары "реализовать". Разумеется, Ласло и не собирался все это приписывать одному только действию своей идеи, но мог сам наблюдать, как изо дня в день деловая жизнь, экспорт, вывоз ценностей под видом торговли за последнюю неделю сошли почти на нет, и понимал, что в этом есть и его заслуга.
В назначенный день, в пять часов, Ласло был на улице Эстерхази. Секретарям профсоюзов, собравшимся впервые после долгого перерыва, какой-то молодой историк рассказывал о военной обстановке, о жизни освобожденных районов, о подготовке к выборам в Национальное собрание и образованию правительства.
После лекции обсудили новые задачи. "Ищите надежных людей, по возможности на каждом предприятии, в каждом учреждении!", "Готовьтесь распространять листовки "Венгерского фронта", который начинает новый поход против вывоза ценностей из страны". Затем было проведено отдельное заседание профсоюза педагогов, в котором, как педагог по образованию, принял участие и Ласло, хотя он был сейчас секретарем профсоюза служащих частных фирм. Зная окружение и связи Лаци Денеша, он надеялся встретить здесь и того самого "А Ф.".
"Профсоюз педагогов"! Их собралось всего человек семь. Председательствовал смуглый молодой человек с густой черной шевелюрой. Возле него сидел паренек в рабочем платье со свинцово-серым лицом. Он сильно заикался. Говорили, что он совсем недавно бежал из тюрьмы. Кроме этих двоих, были еще один юноша с короткой рыжей щетиной на голове и колючими усиками и три женщины.
Неожиданно попросил слова Ласло.
- Все эти споры о методике, - заявил он, - не имеют сейчас никакого практического значения. В данный момент задача профсоюза состоит в том, чтобы помешать вывозу из страны допризывников, школьников и педагогов. А впрочем, давайте подумаем и о завтрашнем дне! Но тогда прежде всего нужно обсудить, какого типа школу мы захотим иметь в будущем. Я, например, считаю, что следует ввести обязательное школьное обучение. Но располагаем ли мы необходимыми для этого помещениями, достаточно ли у нас педагогов? На мой взгляд, если уж говорить о задачах будущего, то надо говорить именно об этих вещах. Не так ли?
Смуглый паренек горячо поддержал его. Зато дамы были глубоко оскорблены. Во всяком случае, секретарь профсоюза обрадовался, что ему самому не придется обижать их, и пообещал к следующему разу подготовить и поставить на обсуждение краткий проект мероприятий по введению всеобщего восьмиклассного народного обучения в Венгрии.
Расходились по одному, по два, с промежутками в три-четыре минуты. Рыжий юноша с короткими усиками, уходя, шепнул Ласло:
- Сможешь прийти в кафе "Музей" сегодня в девять? Я - Антал Фельдмар. Хочу поговорить с тобой.
Антал Фельдмар! "А. Ф."!..
До встречи в кафе "Музей" у Ласло Саларди оставался еще добрый час, и он решился на шаг, который обдумывал вот уже несколько дней подряд: пойти на квартиру Денеша. Он и раньше бывал в доме на улице Йожефа, помнил даже дверь, не знал только, на третьем или на четвертом она этаже. Не знал он также и фамилии квартирохозяина Лани. Плохо, если дворник спросит: к кому? Поэтому Ласло уверенным шагом миновал подъезд и. прыгая сразу через две ступеньки, взбежал по лестнице на четвертый этаж. Ему повезло: дверь открыла хозяйка. Увидев Ласло, она сразу узнала его и, испуганно шепнув: "Входите", - быстро прикрыла за ним дверь.
- Представляете, - все так же шепотом продолжала она, - мы уже две недели ничего не знаем о нем!
Хозяйка провела Ласло в столовую. За большим черным обеденным столом сидела светло-русая, голубоглазая девочка лет пятнадцати и учила уроки.
Два раза обыск приходили делать, - взволнованно рассказывала хозяйка. - Все его книги увезли. У нас у самих перерыли все шкафы, вверх дном все перевернули. О, господи! Да вы садитесь, господин доктор!
Ласло осмотрелся в комнате.
- А если сейчас вдруг снова придут? Тогда так: я вовсе не приятель Лаци и пришел не к нему, а к вам. Хорошо? - И. улыбнувшись девушке, добавил. - Вот к ней. Как вас зовут?
Маленькая блондиночка вспыхнула до ушей:
- Шари.
- Ну вот, я пришел к Шари. Что вы учите?
- Латынь.
- Отлично, ведь я как раз преподаватель латыни! Что именно?
- Вергилия.
- Какое место?
- Рассказ Дидоны.
- Infandum, regina, jubes renovare dolorem: Trojanas utopes et lamentabile regnum eruerint Danai…
Еще гуще покраснев и смущенно хихикнув, девушка сказала:
- Да, это.
- Ну так вот, я пришел заниматься с вами латынью.
- Отлично, - рассмеялась и хозяйка.
Ласло сел, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Он спросил, допрашивали их или нет и в чем, по их мнению, могли обвинить Лаци Денеша.
- Я думаю, может, в университете… может, там какая-нибудь организация… - поколебавшись, сказала хозяйка. - А допрашивать нас, конечно, допрашивали - и мужа моего и меня. Ходят ли сюда студенты и кто именно.
Рассказала хозяйка и о своих заботах:
- Мой муж - инженер на "Данубии", ну, и нам предлагают эвакуироваться вместе с заводом. А тут еще страсти всякие о русских рассказывают. Если хоть половина, хоть десятая часть того, что говорят, правда, и то страх берет… "Данубия" ведь - военный завод. И оставаться боязно, и уезжать неохота… Муж мой никогда политикой не занимался, в партиях не состоял… Радовались, когда в тридцать третьем муж на этой самой "Данубии" работу получил. Его туда профессор устроил, бывший его учитель… Разве мог кто подумать тогда, что…
- Инженеры всегда были нужны, - возразил Ласло. - И еще больше нужны будут после войны, и никто не поставит вашему мужу в вину, что он работал на военном заводе. Тогда бы всех подряд пришлось привлекать к ответу. Все мы работаем на войну, хотим мы того или нет… Разве не так?
- К сожалению, так, - вздохнула хозяйка.
- И поверьте, немцы не потому хотят переправить вашего супруга на Запад, что боятся за его жизнь. Просто им нужны инженеры. Но ведь кто знает, как далеко они будут отступать. И вернутся ли когда эти люди обратно? А здесь мы у себя дома! Что бы с нами ни случилось, мы у себя дома. И разделим участь десяти миллионов наших сограждан… А кто уедет, уподобится оторвавшемуся от родной ветки листку, что по полю ветер гонит, так и будет мыкаться, без роду, без племени.
В кафе за угловым столиком сидел Фельдмар и ждал Ласло.
- Первым делом: о чем мы говорим?