Сперва Денеша вместе со всеми отвезли в казарму Хадика. Удостоверение "Вспомогательной службы"! Полицейский пропустил бы его с этим удостоверением. Может, и нилашист пропустил бы. Но полевой жандарм, прищурясь, сравнил фотографию с оригиналом и что-то спросил о подразделении. Ответа на второй вопрос он уже не стал дожидаться. По грубой, исполосованной бритвой физиономии жандарма поползла злорадная усмешка: "А ну, марш к остальным!.."
В последнее время тайная полиция приметила: лица, объявленные в розыск по политическим мотивам, большей частью молодежь, при задержании, как правило, предъявляют удостоверения "Вспомогательной службы". Вот почему Ласло Денеша сразу отделили от остальных задержанных и вечером того же дня переправили на Солнечную гору. Петер Хайн с первой же минуты каким-то чутьем решил, что на этот раз ему в руки угодил ни больше ни меньше как член заметно активизировавшегося в последнее время Студенческого комитета Найденные у Денеша во время домашнего обыска книги, конспекты только укрепили подозрения гестаповца. Разумеется, Денеш не мог и не стал отрицать, что его удостоверение - фальшивое. Выяснить же его настоящую фамилию для специалистов было совсем несложно. Пришлось Денешу рассказать, что по отцовской линии он еврей, и хотя по существующим законам считается христианином, он все время боялся, что какое-нибудь новое распоряжение причислит и его к "неарийцам". Поэтому, мол, он, Денеш, и изменил фамилию, ухватившись за предложение одного товарища по университету - "в лицо-то я его узнаю, а вот фамилии даже не слыхал!" - за сто пенгё подделать удостоверение. Знаменитый гестаповский сыщик злобно рассмеялся.
- Сказочки рассказываешь! - заорал он Денешу в лицо. - Вы что, дураком меня, что ли, все считаете, когда такие вот детские байки выкладываете?
Начались пытки. Вначале "легкая прелюдия": пощечины, пинки, прижигание горящей сигаретой, иголки под ногти. Затем в ход пошла паяльная лампа, раскаленное железо, электрический ток. И, наконец, - дыба. А в промежутках - неожиданные уговоры "добрым словом", угощение сигаретами.
Камера, где Денеш содержался под стражей, была когда-то ванной комнатой в одной из вилл на Солнечной горе. Темное, тесное помещение. В нее набили человек двадцать заключенных. Люди спали сидя, навалившись друг на друга, попеременно по восемь человек. Остальные тем временем вынуждены были стоять, дожидаясь своей очереди присесть. От ванной в камере уцелел, собственно, только один кран - стока для воды не было. На всех одна-единственная параша, опорожнявшаяся раз в день. Люди задыхались от запаха грязных, изувеченных пытками тел, от тошнотворного зловонья параши, пропитавшего одежду, въевшегося в стены камеры.
Сюда согнали самых различных людей. Были здесь безвинные неудачники и были трусы, доказывающие свою невиновность. Эти именно из трусости совершили в свое время смелый поступок, - совершили, страшась надвигающихся перемен и вместе с тем ожидая от этих перемен сказочной карьеры, - а теперь любой ценой стремились доказать свою невиновность. Были и богачи, которых Петер Хайн и его подручные хотели выжать как лимон. И, наконец, попались сюда "политические" всех оттенков. Политических было пятеро, среди них двое коммунистов: Денеш и еще один - Мартон Андришко, приземистый человек лет пятидесяти с тяжелыми руками металлиста; судя по его палоцскому выговору, Андришко был уроженцем Гемёра или Нограда. Привезли его в тюрьму в один день с Ласло и тоже пытали, но делали это осторожнее; палачи боялись, как бы не умер он у них на руках: стар, да и сердце уже не в порядке. Между тем Хайн рассчитывал заполучить от него очень важные показания. Схватили Андришко, когда он разбрасывал листовки "Венгерского фронта".
За вычетом одного-двух трусов все заключенные оказались людьми уживчивыми и быстро сплотились, невзирая на различия в политических взглядах и в причинах ареста. И хорошо, что случилось именно так, иначе узники в этом отвратительном тесном застенке причинили бы друг другу большие муки, чем их палачи.
Когда Денеш в пятый раз потерял сознание, его наконец сняли с дыбы. Палачам уже не удалось привести его в чувство водой, и они сделали ему инъекцию. С этим средством пытки Лайош Денеш познакомился впервые и потому не знал, что сейчас начнется самое страшное: суставы возвратятся в свое естественное положение, мышцы постепенно обретут свою обычную форму, в онемевших членах возобновится кровообращение. Из его рта, между судорожно клацающими зубами, тянулась струйка пенистой, смешанной с желчью слюны и нескончаемый стон: у-у-у. Пока Денеша волокли до камеры, он, даже и после инъекции кофеина, снова потерял сознание. И в себя пришел, только когда почувствовал, как ему заботливо растирают руки и ноги, а еще кто-то, положив его голову к себе на колени, из ложки поит его водой. Лаци сделал глубокий вдох, маленькими глотками выпил целый стакан воды и тихим, бессильным голосом попросил еще. Пока передали воду, третий сосед попробовал вложить ему в рот несколько небольших кусочков хлеба с еще меньшими ломтиками сала. Есть Ласло, правда, ничего не стал, но принесенную воду снова выпил всю, до последней капли. И вновь его окружила мягкая, как вата, и теплая - тоже как вата - темнота. И заботливые, старающиеся не шуметь друзья.
- Дядя Марци, - позвал Денеш тоненьким детским голоском.
- Здесь я, братец мой, здесь я, - прошептал в ответ старый рабочий, нежно прижимая к себе голову мученика.
- Долго я там был?
- Долго.
- Больше, чем в прошлый раз?
- Да, бедненький… Но ты и на этот раз выстоял молодцом. Очень уж злы они были на тебя, эти гады!..
- Дядя Марци, - снова зашептал Денеш. - Я не знаю, выйдем ли мы на свободу… Но если… вы ведь так много всего пережили… Если встретите когда-нибудь после освобождения… одного товарища… Лайоша Сечи, - скажите ему, что когда я с ним однажды о смерти говорил - дураком я был… Не так уж это и страшно… А чистым и честным умереть - это даже прекрасно!..
Он умолк, а на ладонь старого рабочего упали крупные, горячие капли.
…Ласло Денеша после этого пытали еще два раза. К концу четвертой недели потерявший терпение палач уже скрежетал зубами от ярости. Плюнув наконец Денешу в лицо, он заорал:
- Ну что ж, молчишь? Ладно. Значит, ты жалкий еврей, и все… К нам это не имеет никакого отношения. Передадим-ка мы тебя братьям нилашистам. Пусть они тебе покажут вашего венгерского бога!..
Ласло даже проститься не успел с Мартоном Андришко: в закрытой машине его увезли в нилашистскую тюрьму на улице Молнар.
А там он встретил Белу Пакаи.
Некоторое время Фельдмар ежедневно звонил Ласло Саларди по телефону. Они встречались в институте имени Пала Телеки, в кафе "Музей". Как-то ночью встретились даже втроем - с Миклошем Сигети, чтобы обсудить некоторые вопросы борьбы. Создание организации продвигалось успешно. Да и на фронте события словно бы начали развиваться стремительнее. Саларди повеселел.
Но вот однажды Фельдмар не дал о себе знать. Ни в этот день, ни на следующий. На третий день Ласло сам позвонил ему, вернее, его соседу по квартире, врачу. Ответил испуганный женский голос: "Ни господина Фельдмара, ни моего мужа нет дома, они вместе… вместе ушли". У Ласло сразу от лица отлила кровь, и он, даже не поблагодарив, положил трубку. К счастью, Ласло был дома один.
Вечером на площади Кальмана Сэлла он встретился, как было условлено, с Миклошем Сигети.
- Не могу я больше сидеть сложа руки, - вырвалось вдруг у Ласло. - Или уж сказали бы всем ясно и понятно: самое главное теперь - выжить! Спрятаться, притихнуть! Или - нет, и тогда - действовать, смело идти вперед! Пока историческая обстановка дает нам такую возможность. А мы все только болтаем и болтаем! Ну что мы сделали до сих пор? Ничего! Взорвали памятник Гёмбешу, устроили покушение в городском театре? Какие же это пустяки в сравнении с тем, что десятки тысяч людей схвачены, брошены в концлагеря, убиты фашистами… Да если бы мы боролись, зная, за что гибнем, - и тогда жертв было бы не больше! В Югославии, Болгарии, Чехословакии - везде созданы уже целые партизанские армии… Румыны сражаются на стороне советских войск. Французы, итальянцы и даже флегматичные северяне - датчане и норвежцы - такой пример храбрости показали, что только диву даешься… Из всех народов Европы одни лишь венгры… - У Ласло скрипнули зубы. - Где же наш хваленый патриотизм? Наш знаменитый героизм, свободолюбие?
Миклош Сигети задумчиво молчал.
- И все же после России мы первыми установили у себя диктатуру пролетариата! - проговорил он наконец. - И ты об этом не забывай! И потом… у нас в стране фашизм чуть ли не самый старший в мире. Наши руководители, лучшие люди брошены в тюрьмы, казнены. Чего же ты хочешь? А эти гады - они неплохие организаторы, умеют отравлять сознание людей. Да и время у них было… Почему, например, каждый дворник в Будапеште - нилашист? В каждом учреждении, в каждом институте фашисты сумели найти одного-двух балбесов, у которых жажда сделать карьеру превосходит даже их бездарность. На каждом заводе они сумели найти рабочего, обиженного каким-нибудь начальником-евреем либо разочаровавшегося в демагогической болтовне социал-демократов… - Он невесело махнул рукой. - Ох, уж эти мне соц-демы! Их благородия, господа - товарищи! - неожиданно рассмеялся Сигети. И тут же спросил: - У тебя есть гвозди для ковров?
- Есть. Зачем тебе?
- Под колеса немецким машинам кидать. Пусть хоть их шоферы проклинают Будапешт. И ты прав: кое-что делать все-таки можно, все равно один риск. - Он опять задумался и вдруг воскликнул: - Нет, кое-что мы делаем… Делаем. Возьми листовки. Ведь могли же мы помешать вывозу заводов на Запад? А если еще и мосты от взрыва спасем?!
Миклош рассказал Ласло, что знает одного военного шофера, систематически переправляющего людей через линию фронта.
- Подождем еще несколько дней, а там, если восстание не начнется, перейдем к русским. Все вместе - все, кто хочет сражаться.
Было уже поздно, когда Ласло возвратился домой. На узкой лестничной площадке у двери напротив его квартиры о чем-то горячо спорило несколько голосов. При тусклом свете Ласло с трудом узнал участников словесной баталии. Шерера с первого этажа, старшего советника министерства связи Новака с женой и вездесущего коменданта дома Соботку. Все они были ярые германофилы. Прислушавшись к их галдежу, Ласло понял, что Байчи-Жилинский и его группа схвачены.
Последовали тяжелая ночь и не менее тяжелый день. Позвонил Бела Пакаи: жив, все в порядке, - позднее Миклош: предложил несколько дней не встречаться.
Ласло по-прежнему терзался, не зная, как поступить. У себя в банке он был в полной безопасности - словно у Христа за пазухой. Всемогущий нилашистский комиссар был сама доброта - как будто заранее готовился в один прекрасный день выставить его свидетелем на заседании народного суда. Перебежать к русским? А вдруг подстрелят? Остаться и ждать? Но, может, именно сейчас кто-нибудь из арестованных, не выдержав пыток, называет его имя и уже отправляется за ним, Ласло Саларди, полицейская машина?
На тот случай, если придется бежать, Ласло заготовил несколько фальшивых документов на разные фамилии; но это были всего лишь слабые подделки, наспех, кое-как написанные бумажки. Ласло продумал, как ему поступить. Если за ним придут домой, - сколько раз за последнее время Ласло обдумывал это! - он через окно выпрыгнет на улицу, а там, в восьми метрах, соседний дом с проходным двором. Из фроммеровских пистолетов, которыми вооружена полиция, не только шпики, но сам Вильгельм Телль не смог бы попасть даже в коня. Его собственный пистолет бьет куда точнее даже при стрельбе на бегу.
Поздно вечером, когда Ласло работал над своими фальшивками, к нему явился Бела Пакаи с шестью дружками. У Белы была однокомнатная холостяцкая квартира в Ладьманёше. В течение многих недель эти шестеро - беглые штрафники и скрывавшиеся от призыва студенты - пользовались его гостеприимством. Все они - невзирая на разницу в происхождении и взглядах - с воодушевлением принимали участие в подготовке к восстанию. Однако в современных домах с тонкими перегородками в один кирпич семеро молодых людей едва ли смогли бы долго прожить незамеченными, будь они даже очень дисциплинированными и осторожными. А здесь и соседка внизу, страдавшая бессонницей, жаловалась дворнику, и тот сам уже несколько раз напоминал "господину профессору", чтобы он не приглашал к себе в гости "неизвестных лиц", а тем более не оставлял их у себя на ночь, потому что он, дворник, "может поплатиться за это головой".
Пришлось всем семерым осторожно выбираться из квартиры. Сначала они отправились к своему бывшему профессору в Хювёшвёльдь, чтобы узнать у него, действительно ли нилашисты арестовали несколько профессоров Института экономики. Путь до Хювёшвёльди и обратно проделали без приключений. Однако, когда вечером, уже около девяти, вернулись домой, то, к своему ужасу, увидели, что сквозь деревянные жалюзи окон на улицу проникает слабый свет.
Кто бы это мог быть? Полиция? Пакаи непосредственно не был связан с группой Байчи-Жилинского, но как знать… Скорее всего можно было заподозрить дворника, что это он донес на них. Решили в квартиру не ходить, переночевать у Ласло.
Об удобствах говорить не приходилось. Разместиться можно было и в пустовавшей комнате Бэллы, однако на всех у Ласло не хватило бы ни белья, ни кроватей, и даже ковры, свернутые и пересыпанные нафталином, стояли запертые в гардеробе. Ласло сделал все, что мог: сам по-братски разделил свою кровать с Пакаи, двое его гостей кое-как разместились на узком диване, двое других - в комнате для прислуги, а еще двое - могли выбирать: провести ночь сидя в кресле или - лежа на голом полу.
Когда все улеглись, Бела шепнул:
- Мне так или иначе надо было с тобой встретиться. Я многое разузнал о том, как провалился Байчи. Ты знал студента Шолти из коллегиума?
- Полицейского шпика? Знал, конечно.
- А откуда тебе известно, что он - шпик?
- Это всем известно, - заметил Ласло. - Я ведь учился там полгода. Однажды на уроке французского мы с Миклошем о чем-то поспорили. Ну, и сболтнули немного лишнего. А после урока нас вызывает к себе профессор - ты знаешь его - и говорит: "Со мной вы можете быть откровенны, но вообще я прошу вас быть осторожнее. В университете много шпиков и провокаторов". И он назвал Шолти… А в тридцать первом, когда начались массовые аресты студентов, просто смешно было смотреть, как Шолти "репрессировали". Вместо следственной тюрьмы "сидел" он… у своих родителей в деревне или почем я знаю где… Одним словом, то, что он шпик, - дело известное. Когда "Мартовский фронт" еще только создавался, он все вокруг ребят вертелся, да только с ним никто не желал разговаривать.
- А скажи, могло так случиться, что Имре Ковач не знал этого? - спросил Пакаи.
- Да что ты! А впрочем… может, и не знал. А что?
- А то, что Имре свел Байчи-Жилинского с "советским майором", якобы спрыгнувшим над Венгрией с парашютом. Понял? И очень настаивал на этой встрече…
В соседней комнате послышалось лягушачье кваканье, озорной смех, затем - возня.
- Да перестаньте же вы! - сердито крикнул Пакаи.
Но тут дверь отворилась, и в комнату заглянула сонная, всклокоченная голова.
- Послушай, Бела! Это же свинство… Они ни сами не могут там, на полу, уснуть, ни нам не дают.
- Ладно, ночь как-нибудь перебьетесь.
- Черт бы побрал дурака, который забыл погасить свет. А мы собственной тени перепугались.
Заспанная физиономия скрылась за дверью, возня продолжалась. Пакаи швырнул в дверь ботинком.
- Перестаньте! Кому я говорю?
Ребята притихли, а Бела шепотом продолжал:
- Мнимый "советский майор" оказался не кем иным, как Шолти. Мне профессор сказал, куда мы сегодня ходили. Он знает из верного источника.
Ласло, застонав, сел в постели.
- Понимаешь ты, что происходит?!
Но Ласло только молча тряс головой.
- Вот видишь? - воскликнул он наконец с горечью. - Поэтому у нас ничего и не получается.
За дверью, в выстывшей нетопленной комнате, снова вспыхнула перебранка: на этот раз из-за одеял. Кто-то, ворча, что он не останется здесь ни минуты - уж лучше, мол, пробродить ночь на улице, - начал одеваться.
Бела опять прикрикнул:
- Вы что там? С ума посходили?
Потерял терпение и Ласло:
- Бросьте дурачиться. Перетерпите одну-то ночь как-нибудь. А вообще и дома вам было бы не лучше.
- Как же, не лучше! - ворчал тот, кому досталось спать на голом полу. - Дома у нас хотя бы матрац есть для каждого. И тепло.
- Ну идите сюда. Может быть, здесь вам будет теплее.
- Не пойду я никуда! Домой я пойду… Слушай, Бела, а Шули-маленький вспомнил: это он забыл свет перед уходом выключить. Мы с ним уже целый час цапаемся. Все настроение нам испортил. Забыли. А потом сами же перепугались. Будь у меня ключ от парадного, я, ей-богу, пошел бы домой.
- Ночевало у меня и больше народу. И все как-то умещались. Что это вы?
- Те были люди, а не избалованные барчуки! - буркнул Пакаи и тоже начал одеваться.
- Ты что?
- Пойду домой, посмотрю, может, и правда, забыли свет выключить. А вообще мне стыдно, что я приволок на твою шею всю эту ораву.
- Да ты с ума спятил!
- Ни чуточки. Теперь и я припоминаю: вроде бы сами забыли…
- Не чуди, Бела! Слышишь? Тотчас же ложись спать. Чего доброго, угодишь прямо в руки…
Пакаи, не отвечая, продолжал одеваться. Потом шепнул товарищу:
- Смотри, Лаци, про то, что я тебе говорил… Будь осторожен, присматривайся, с кем говоришь… Я никого не подозреваю, но осторожность прежде всего.
- Кто бы говорил!.. Раздевайся и ложись спать, сумасшедший!
Однако отговорить Пакаи ему так и не удалось. Бела вылез через окно и ушел. Ждали его до рассвета. Спать никто не ложился.
А к рассвету стало ясно, что он больше не вернется.
Взбешенный Ласло готов был, как котят, передушить этих шестерых безмозглых сопляков, притихших теперь и дрожавших от страха. Но в конце концов сам же предложил им остаться у него.
К вечеру следующего дня, когда Ласло уже собирался со службы домой, ему позвонил Фельдмар. Условились, что сегодня же "случайно" встретятся на улице. Фельдмар скороговоркой рассказал, что его забрали "по ошибке". Пришли за соседом, врачом, фамилию и телефон которого гестаповцы нашли среди записей Байчи-Жилинского. Врач действительно был связан с этой группой Сопротивления. Однако, кроме номера телефона, улик против него не было, к тому же вступился один его родственник, генерал.
- У дяди Андраша плохи дела, - рассказывал Фельдмар. - Он оказал сопротивление, когда пришли арестовать его, был ранен и сейчас почти при смерти… дела руководителей движения тоже плохо оборачиваются, хотя следствие, кажется, зашло пока что в тупик… Приказ на дальнейшее таков: всем затаиться, соблюдать осторожность, оружие спрятать получше, ни в коем случае не собираться вместе.
После двух тревожных дней Ласло впервые вздохнул с некоторым облегчением. Однако до конца он так и не успокоился.
А к вечеру нежданно-негаданно к нему явился "электромонтер".
- Большая просьба к вам, господин доктор! - торопливо зашептал он еще в передней. - У вас, кажется, есть свободная комната. Мне нужно где-то укрыть своего дядю. Он бежал из Трансильвании. Все бумаги у него в порядке.