После того как русские заняли Пешт, курсировать по набережной стало невозможно: поезд с его изодранной в клочья маскировочной сетью русские в два счета расстреляли бы прямой наводкой с противоположного берега Дуная. Бронепоезд перевели на южную ветку, где в руках у фашистов оставался еще узенький участок между проспектом Сент-Имре и вокзалом, по обе стороны от железнодорожного туннеля. Подвижная батарея потеряла свое значение: теперь ей негде было маневрировать. Перегон бронепоезда на новое место стоил двух ночей напряженной работы: пути либо разбиты, либо засыпаны высоченными грудами завалов. Большую часть дня поезд прятался в туннеле, а если и "вырывался" оттуда, то привести в порядок полторы - две сотни метров путей для него стоило куда больших трудов, чем весь урон, который он мог принести противнику за свои полчаса или час "работы".
И тем не менее Юхас задался целью взорвать бронепоезд. Он упорно настаивал на своем плане и отнюдь не из военных соображений. Знал Юхас, что не случайно выбрал комендант станции на эту смертельно опасную работу именно его - земляка Эстергайоша. И где бы Юхас ни находился - под пулеметным градом, в урагане бомбежки, в пасти у самой смерти, - он думал только об одном: как взорвать бронепоезд. Уже сто раз мог бы он бежать, и это было бы не более опасно, чем оставаться на бронепоезде, но всякий раз оставался, чтобы привести в исполнение свой план. Он знал: снаряды, сложенные за брустверами из мешков с песком, бьют по пештским домам, неся смерть тем, кто ему, Юхасу, несет жизнь. И, затая в себе гнев, он готовился к мести, его собственной, личной мести фашистам.
Он не мог понять, почему друзья не пытаются восстановить с ним связь. Однажды - бронепоезд был тогда еще на набережной - взлетел на воздух предмостный блиндаж. Вскоре прошел слух, что на Солнечной горе немецкий танк наскочил на мину. Частенько слышал Юхас, как ругались немецкие телефонисты, жалуясь на постоянные обрывы линий: "На фронте проще тянуть связь, чем в этом проклятом городе…" И каждый раз в нем вспыхивала надежда: его друзья рядом, они борются!
Как-то раз в станционном убежище Юхас попросил приятеля сходить на Туннельную улицу к продавщице из вокзального киоска и узнать, жива ли, нет ли каких новостей. Но прошло несколько дней, прежде чем "посыльный" смог отправиться в путь. А ответ был таков: "Спасибо, что не забыл. Жива-здорова. Все в порядке".
Что ж, ведь может быть и так, что танк на Солнечной горе наскочил не на мину, а на невзорвавшуюся бомбу… И немецкий блиндаж могло разрушить прямым попаданием с той стороны, и провода телефонные, возможно, сами собой рвутся от взрывов, от ударов разлетающегося кирпича…
Дважды загорался вокзал. Со стороны "Прибытия" здание превратилось в неузнаваемую груду развалин, да и "Отправление" выглядело не лучше. Из убежища никто выходить не хотел, целый день спорили, считали, у кого больше детишек, тянули жребий - кому идти, если комендант потребует людей. Даже сходить к Аннушке, отнести весточку никто не брался… Только этот сумасшедший Казар упрямо выходил на работу с каждой ремонтной бригадой. Нет, видно, в это адское время счастлив тот, кому удастся отсидеться под землей, уцелеть. Какая уж тут борьба, какая организация - все это его, Юхаса, пустые мечты! Зажать рот и молчать - тем более что и ждать-то осталось немного…
И только на пятый день после переезда на новую огневую позицию Юхас наконец получил весточку от Сечи. А еще через два дня во время утреннего затишья они встретились на улице Месарош. Две недели ушло на подготовку взрыва бронепоезда; много дней отнимала передача какого-нибудь пустякового сообщения, но Сечи строго спрашивал за всякую неосторожность. Заметно было, что он не придавал большого значения всей этой операции. Само ее осуществление заняло всего несколько минут, - впрочем, Юхас сто и тысячу раз продумал каждую, даже самую малую деталь. Перед вечерним "выездом" в Туннеле тщательно проверил весь бронепоезд, разместил по платформам заранее подготовленные бензиновые канистры, наполненные взрывчаткой. Выкатив состав на вокзальные пути, он вдруг затормозил, и ударившиеся друг о друга буфера воспламенили взрывчатую смесь…
С "дозой" они явно перестарались, не рассчитывали на такую силу взрыва. Но зато во время паники, поднявшейся после него, Юхасу было легче улизнуть через разрушенную часть вокзала в убежище Сакай на улице Месарош, где у них была назначена встреча с Лайошем.
Уже седьмую неделю длилась осада Буды. В бомбоубежищах больших домов все чаще стали появляться посторонние люди, потерявшие кров в результате бомбежек и вынужденные искать пристанища хотя бы на один-два дня. Лайош Сечи мог теперь почти без всякого риска продолжать свою скитальческую жизнь. Впрочем, ему нечего было бояться и знакомых: ведь у него были документы на его настоящее имя. Домой ему, конечно, ходить не стоило, но он всегда мог переночевать и у Шани Месароша, и у Сакаи. Иногда, правда, приходили с проверкой документов начальники ПВО, но выданный нилашистским штабом "белый билет" действовал безотказно. В графу "местожительство" Сечи вписал адрес одного знакомого г-жи Шоош, жившего в вилле на Солнечной горе; так скорее поверят, что его дом разбомбили.
В семействе Сакаи, которым он представился как знакомый Ласло Саларди, приняли его радушно, поделились скромной трапезой, состоявшей из бобового супа, и он тоже не остался в долгу - утром сходил за водой и раздобыл конины.
Седьмую неделю длилась осада, но ни венгерским фашистским властям, ни действительным хозяевам оставшейся части города - немецкому командованию ни разу и в голову не пришло, что на этом "пятачке" все еще живет полтораста тысяч жителей. Пекарни обслуживали только военных, военные конфисковали и все запасы продовольствия из общественных складов, не делясь с гражданским населением ничем. У немецких же офицеров было решительно все, даже порошковое молоко (Клара Сэреми на завтрак каждый день пила какао). Зато несчастные младенцы, появившиеся на свет в эти страшные дни, мерли как мухи с голода, да и дети постарше исхудали так, что остались только кожа да кости.
В бомбоубежище рассказывали: утром табун одичавших армейских лошадей вломился в продуктовую лавку Коднара на улице Аттилы. Там оказалось два центнера сахара. Половину сожрали вместе с упаковкой, половину втоптали в землю.
- Так и надо этому жадюге! - мстительно кричала какая-то женщина. - Ребенок целый день молит: "Дай хоть кусочек сахару". А этот негодяй сколько времени прятал его, не продавал!
Унылый старичок, как видно из чужих, пристроившийся прямо у входа, на полу, сетовал, шамкая беззубым ртом:
- У меня на улице Чорс два кило сахару осталось. Да вина десять бутылок…
Неожиданно к беззубому старику подсел Лайош Сечи.
- А где оно, это ваше вино, дедушка?
- Где я живу, на улице Чорс… Только там фронт очень близко, все время палят и палят… Не выдержал я. А с собой всего не унесешь… И оставаться нельзя было: все время так и палят, так и палят. Взял только самое необходимое…
- Я бы сходил с приятелем, принес. Можно еще туда добраться?
Старик подозрительно покосился на Сечи, но все же в глазах у него блеснула надежда.
- Сходили бы?..
А в голове билось сомнение: можно ли доверить ключ от погреба этому лохматому, заросшему незнакомцу? Сечи и правда не только не брился с самого начала осады, но и умываться-то ему не каждый день удавалось.
- Меня здесь знают. Вот хоть господа Сакаи. Словом, если оно еще уцелело, ваше вино, я принесу. Вопрос только: можно ли еще туда добраться сейчас?
- Наверное, можно, - как-то неуверенно проговорил старик. - Отчего же нельзя? Фронт там, правда, близко - так ведь он уже давно там. Не думаю, что за два дня, пока я здесь…
- Только дайте мне, пожалуй, записку, чтобы меня впустили. А то, чего доброго, еще за грабителя примут…
Когда они договорились и старик трясущейся рукой стал писать записку дворнику, в убежище появился Юхас. Сечи отвел его в сторону и спросил глазами: ну как? А машинист едва удерживался, чтобы не расхохотаться громко, радостно.
- Превзошло все ожидания, - сказал он, улыбаясь и подмигивая. - Чуть и сам богу душу не отдал… Вагон на вагон зашвырнуло! Воронку в земле вырыло, наверное, до самой Чертовой речки, что под полотном дороги в трубу взята. Нет больше бронепоезда!
- Утром перейдем через линию фронта, - шепнул Сечи.
Ночью они почти не спали, на рассвете проснулись первыми. По вымершим улицам металось эхо одиночных винтовочных выстрелов. Они разыскали Шани Месароша и его товарища. Приятели уже перестали опасаться ареста и вернулись в свой дом, в комнатушку дворника под лестницей. Сечи разбудил их. И парадная дверь, и дверь в комнату существовали лишь номинально - закрыть ни ту, ни другую было уже невозможно.
Сечи сказал Шани, что он должен на словах передать дяде Мартону, и заставил его повторить.
- Если сумеешь, постарайся сегодня же утром…
- А вы?
- Не удастся - возвратимся сегодня вечером или завтра. А удастся - тоже быстро вернемся…
- Ты скажи: долго все это будет еще тянуться?
Сечи пожал плечами.
- Теперь, как мне кажется, действительно не больше одной-двух недель…
Шани медленно встал с постели, потоптался на полу в одних трусах, начал одеваться.
- Слухи всякие ходят… Вчера вот слышал, будто немцы в наступление перешли, до Дуная прорвались…
- Хотели бы прорваться! Я сегодня всю ночь не спал. Что-то совсем не слышно было их "юнкерсов". Если и прилетали, то один-два, да и обчелся. А это говорит куда больше, чем все слухи. Ну ладно, мы пошли! До свидания!
Они стали спускаться по покатой улочке. Это было не так просто. Улица была заставлена множеством полуразбитых и совсем разбитых повозок и машин - местами от стены до стены. Сечи и Юхас попадали в запутанные лабиринты, ползли под телегами и грузовиками, и, пока добрались до табанского кладбища, даже на ледяном предрассветном ветру их прошиб не один пот.
- Думаешь, проскочим? - волновался Юхас.
- Я недавно без единой бумажки прошел через нилашистские патрули, - сказал Сечи. - С одной солдатской книжкой. Но ее я даже вытаскивать не стал, чтобы не выявилось, что я дезертир. А теперь у нас отличнейший пропуск: десять литров вина! Никому и в голову не придет, что мы собираемся через фронт драпануть… Десять литров вина! Да это же всякому солдату понятно…
Когда Шани и Янчи Киш пришли в убежище на Туннельной улице, там, несмотря на ранний час, царил страшный переполох. Вместе с супом Магда принесла Жуже Вадас потрясшую всех новость: на Крепостной горе открылся "Бакалейный магазин Рева"! Сама она услышала эту новость у колодца, от жившего в Крепости старичка, который каждое утро одним из первых приходил за водой. Пока стояли в очереди, а затем по дороге домой - несколько улиц им можно было идти вместе, - старичок поведал Магде всю свою жизнь: у него в Пештуйхее свой домик, сам он бездетный вдовец, почтовый служащий на пенсии. Единственный его родственник, младший брат Оскар Мур, референт из министерства, живет здесь, в Крепости. Старичок - крестный отец трех дочерей Мура, им же завещал он и свой дом. По большим праздникам старый господин обычно ужинал у Муров и оставался у них ночевать. А на рождество застрял вот здесь окончательно, не смог больше выбраться к себе домой.
А этим утром простодушно выболтал ей, - ох, и намылили бы ему за это шею коренные обитатели Крепости! - что бакалейщик Рев дал знать своим старым покупателям: нынче утром он снова откроет свой магазин… В самом деле, зачем трубить об этом по всему городу!
Но Магда, разумеется, не утаила, передала новость дальше - и в первую очередь Жуже Вадас и Аннушке Кёсеги.
В последнее время девушки немного охладели друг к другу. Жужа сдружилась с молодым родственником главного инженера и охотней разговаривала с ним, чем с "глупышкой Аннушкой". Аннушка же, которая очень серьезно отнеслась к доверенной ей тайне, несмотря на все допытывания Жужи, так и не открылась ей, что за пакеты получает, какие люди иногда наведываются к ней и что за новости она им передает.
- Да так… это все железнодорожники, - отвечала Аннушка и поводила плечом.
Зато дозналась Жужа, что спрятала у себя на квартире Аннушкина хозяйка перед отъездом. Дозналась и, как и предполагала Аннушка, тотчас же напустилась на нее, обозвала "набожной рабыней". Из-за этой "рабыни" они и поругались. Говорили теперь друг с другом только за едой (сначала Аннушка и к супу не хотела прикасаться, но Магда успокоила ее, сказав, что приносит суп им обеим). Кстати сказать, Жуже больше по душе была дружба с родичем главного инженера, чем с этой глупышкой-служанкой. Очень быстро они с Лайошем Поллаком выявили полное родство душ. Молодой человек под большим секретом сообщил Жуже, что он профессиональный революционер с многолетним стажем и давно приговорен к смерти, что под псевдонимом "Пепе" он пишет статьи в парижские газеты, а также работает над "Новой энциклопедией понятий". И доказал, как дважды два, что "каких бы жертв ни потребовала осада от личностей, она должна тянуться как можно дольше и причинить максимум разрушений"… ибо обществу нужна "tabula rasa"!
Но великая новость - "Рев" открывается! - помирила всех троих.
Как ни возражала Жужа, Поллак все же настоял на том, что и он пойдет с ними в Крепость.
Рев торгует! Все, чьих ушей достиг этот слух в подземном мире бомбоубежищ, схватили хозяйственные сумки и помчались к магазину. Обитатели Крепости, весь дом на Туннельной улице, где жила Жужа, и из дома, где жил Ласло, - и те, кто хоть раз за всю осаду посмел высунуть нос на улицу, и те, кто, гонимые нуждой, впервые решались на этот шаг.
Уже сыпались на мостовую мины, - к счастью, в этот день они большей частью летели в сторону Орлиной горы. И пулеметы уже клевали черепицу и стены уцелевших домов, - но толпа человек в двести собралась вокруг небольшой лавки на Крепостной горе. И вот "Рев" открылся. Люди стояли, прижавшись к стенам, укрывшись под арками окрестных домов. А бакалейщик с решимостью и счастливым волнением привычным, но за шесть недель словно уже забытым движением руки сдвинул вверх железную штору над входом и провозгласил:
- Пожалуйста, дамы и господа! Только прошу в порядке очереди. Всем хватит!
И он выдавал муку и сахар, соль и вино, маргарин и растительное масло, отвешивал за деньги и в кредит, старым клиентам и тем, кто прежде хаживал в другие магазины. Медленно ползла боязливая и торжественная человеческая вереница, и из уст в уста передавалась весть:
- По полкило муки дает на человека и по сто граммов сахару! Пол-литра масла…
В толпе Поллак и девушки столкнулись вдруг с Палом Хайду. Сапожник со страху даже побледнел, увидев Поллака. Но тот успокоил старика:
- У меня превосходные документы. Все в порядке!
- Рад, искренне рад вас видеть.
- А я, коллега Хайду, рад, что впервые вижу в Будапеште равное и справедливое распределение жизненных благ! Что вы на это скажете? Справедливое и равное - разве не так?
- Так, конечно, так! Только, ради бога, потише! - взмолился Хайду и вдруг увидел впереди себя Ласло Саларди. - Простите! - поспешил он расстаться с Поллаком и стал пробираться вперед. Очутившись рядом с Ласло, он шумно с ним поздоровался: - Желаю здравствовать, господин доктор! Как я рад видеть вас! - И уже шепотом добавил: - Седьмая неделя!.. Кто бы мог подумать! Какие силы борются здесь, какие силы!.. Что я вам говорил? Разумному человеку ничего другого не остается, как признать свою слабость и отойти в сторонку, переждать, пока буря пронесется…
В очереди перед Шани Месарошем и Кишем стоял, неуклюже шаркая ногами, какой-то долговязый парень в белом медицинском халате с красным крестом на рукаве. Шаг за шагом очередь продвигалась к прилавку, от которого то и дело отбегали, прижимаясь к стенам домов, счастливцы, успевшие получить великое сокровище в виде полукилограмма муки, пол-литра масла, сахара, вина и печенья. Никто из прибывших на это "равное и справедливое распределение благ" не уходил с пустыми руками. За исключением троих… Случилось так, что Шани нечаянно толкнул долговязого парня в медицинском халате, парень обернулся, и в тот же миг оба приятеля, как ужаленные, выпрыгнули из очереди и помчались прочь. Они бежали, не видя и не слыша ничего вокруг, пока не очутились в укрытии, в проходном доме на улице Ловаш. Разумеется, они не видели и того, что верзила в белом халате тоже мчится во весь дух, испуганно вытаращив глаза - только в противоположном направлении. И был это не кто иной, как "брат" Понграц…
А Рев отпускал товар, улыбался, говорил покупателям "спасибо", как когда-то в мирное время. Это продолжалось до обеда, пока хватило товаров. А затем Рев остановился у двери опустевшего магазина, хотел было опустить ставню, но раздумал и только рукой махнул. Последние покупатели помогали друг другу перекинуть через плечо мешки с покупками. Среди них был и старичок Мур.
- Господин Рев! - воскликнул он. - Не сердитесь, если я обижу людей вашей профессии, но вы - первый честный торговец, которого я встречаю. Человек познается в беде!
Пал Хайду протянул Реву руку.
- Ты - человек, братец! Этого мы никогда тебе не забудем.
- Конечно, не забудем! - закивали головами остальные. - Не забудем, господин Рев.
А Рев стоял в дверях пустого магазина с блаженной улыбкой на лице, и ему было ни чуточки не жалко, что вместо пол-литра масла и полкило муки он отпустил старичку - как-никак родственник Мура из министерства снабжения - полтора литра масла и два килограмма муки. Не жалел и о том, что Палу Хайду шепнул потихоньку:
- Приходи вечером ко мне домой. Возьмешь мешочек муки и бидончик сала топленого! Мыло и сахар тоже найдутся.
Как-никак Пал Хайду - старый его приятель. И старый соц-дем. А Рев малость (самую малую малость) нилашист. Переменится мир, - а кажется, он уже начинает меняться, - и тогда совсем неплохо иметь верных друзей среди этих.
И как стоял он, блаженно улыбаясь в дверях опустевшего магазина, так и застыл навеки с этой блаженной улыбкой "единственного честного торговца" после первого и последнего в своей жизни благородного деяния. Последнего - потому что в этот миг прямехонько ему под ноги плюхнулась маленькая, в кулачок величиной, русская мина. Такая маленькая, что никто из стоявших вокруг почти не пострадал. Правда, Палу Хайду угодил в колено осколок. Крохотный. Врач определил: "Не опасно, только неприятно. Несколько недель придется провести в постели. И потом еще пару месяцев похромаете, с палочкой походите…"
После минометного обстрела, длившегося весь день, советские войска под вечер штурмом овладели Орлиной горой. Этой операцией они объявили мат Крепости и Цитадели.
На следующий день утром Лайош Сечи сидел в подвале на Швабке перед русским офицером в зеленой фуражке и рассказывал, рассказывал. Переводил его рассказ пожилой худой человек в гражданском.
Русский офицер был серьезен и утомлен. За все время только один раз улыбнулся, когда взял в руки схему огневых точек, замаскированную под "карту захоронений". Взглянул на схему, одобрительно кивнул другому бородатому венгру, стоявшему рядом и смущенно комкавшему в руках пилотку. Это был Юхас.