До самой зари обдумывали они свое положение, перебирая сотни и сотни различных вариантов, и всякий раз результат был один и тот же: здесь оставаться им больше нельзя ни минуты, а идти - некуда. Вполне вероятно, что этот негодяй уже науськал на них гестапо.
- Я уйду, клянусь! Куда - мне все равно! - заявил Лайош, но девушка бросилась наземь, обхватила его ноги и, рыдая, стала молить:
- Только не уходи. Лучше умрем вместе!
Лайош высвободил ноги из Наташиных объятий и отошел к окну.
- Думаешь, смерть меня страшит? Со смертью я не раз встречался с глазу на глаз. Смерть? Смерть - это бы хорошо! - Лайош вздохнул и прижался лбом к холодному стеклу окна. - А вот что до смерти еще предстоит пережить, - неожиданно обернулся он и уставился в остекленевшие от ужаса глаза девушки. - Знаешь ты, что это такое, угодить к ним в лапы? Особенно, если они схватят тебя вместе со мной. А о нашей связи они и без того знают. Не будь дурой! У них отличные шпики. И они уже давно подозревают, что я… что я видный… деятель подполья. Так неужели кто-нибудь тебе поверит, будто ты ничего обо мне не знала? - Лайош ударил себя кулаком в грудь. - Мне самому все это нипочем. Я к этому духовно подготовлен. А что станешь делать ты, избалованная кошечка?! Когда тебя примутся обливать ледяной водой, или подвесят за ноги, или… - тут Поллак перечислил еще несколько наиболее страшных пыток. - Несчастная, да понимаешь ли ты, что тебя ожидает?
Прошло несколько часов, а девушка все еще сидела почти в беспамятстве на полу выстывающей комнаты, дрожа от холода, с растрепанными волосами, расстегнутой на груди блузкой и спустившимися чулками. Они уже уговорились покончить с собой. Выпили уцелевший в разбитых бутылках коньяк, сели на обитую темно-зеленым шелком кушетку. Лайош Поллак вынул пистолет, зарядил его. Они не говорили друг с другом уже около часа. Но вдруг Наташа, издав полный ужаса визг, бросилась на грудь Лайошу.
- Дорогой, не надо!
В ее взгляде было все - и безумный страх, и отчаяние виновницы, и любовь. Да, она любила Поллака, этого - сколько раз ей приходилось объяснять недоумевавшим подругам - "твердого, сильного, умного, всегда такого холодного и вместе с тем такого страстного, единственного и не похожего на других человека". Что правда, то правда: Лайош Поллак действительно не походил ни на кого из тех, кого Наташа любила прежде…
Девушка с такой страстью, с такой силой обняла Лайоша обнаженными руками, что ему лишь с большим трудом удалось высвободить руку, прижать к ее груди пистолет и спустить курок.
Поллак не лгал, когда говорил Наташе, что и он покончит с собой: он действительно верил, что сделает это. Однако, увидев, как тело девушки, обмякнув и потяжелев, медленно сползает с его колен на пол, он вдруг окаменел, вытаращил глаза и надолго утратил всякую способность двигаться.
Затем, пошатываясь, он направился в ванную и напился воды. Стакан дрожал в его руке, постукивая о зубы. Потом Поллак долго стоял и смотрел в зеркало на незнакомое, заросшее щетиной лицо совершенно чужого ему человека, впившегося в него будто подведенными чернью глазами. Поллак разрядил пистолет и положил его в карман. Вернувшись в комнату, он, затаив дыхание, долго вглядывался в стекленевшие глаза Наташи: она была мертва, и тело ее уже начинало коченеть.
Поспешно распихав по карманам деньги и прочее, что нашлось ценного в вилле, он забрался затем на душный, опутанный паутиной чердак и в течение нескольких часов, замирая от страха, следил из маленького окошка, не идут ли за ними…
…Теперь он сидел перед Хайду и, уже не плача, покорно ожидал его ответа, который мог означать только помощь или - отказ, жизнь или - смерть.
- Наташа, эта та самая красавица-смуглянка? - переспросил Хайду. Лайош Поллак кивнул. - Неужели она сама?..
Поллак снова кивнул и тут же поднял взгляд на сапожника.
- Коллега Хайду! - В глазах Поллака метался дикий, животный страх. - … Ведь у вас столько знакомых… Куда-нибудь в пекарню, хотя бы подручным… У пекарей, у них у всех освобождение от воинской службы… А то у меня документов - всего-навсего одна фальшивая метрика да пропуск в маргитсигетский клуб. Ни солдатской книжки, ни белого билета. На первом же углу меня схватят и…
Сапожник задумался, поскреб в лысеющем уже затылке, сказал:
- Я слышал, у вас есть связи… среди коммунистов. Нет? Они, говорят, могут любые документы достать…
Поллак, испуганный, вскочил.
- Где же я теперь стану искать свои старые связи? Где они, все эти люди? Я и сам уже полтора года в штрафной роте…
- В рабочей роте.
- Что вы приукрашиваете? Концлагерь!
- Ну, ладно! - спокойно сказал сапожник. - Я ведь так только, для точности…
Под аркой послышались шаги, им откликнулось шарканье ног за дверью в квартире.
- Сядьте! - шепнул Хайду. - Сделайте вид, будто вы заказчик. А там что-нибудь придумаем.
Слова "что-нибудь придумаем" прозвучали для Поллака, как для смертника - весть о помиловании. Лайош Поллак послушно опустился на треногий табурет. Пока в мастерской появился новый посетитель, он успел уже снять с себя ботинки. И вдруг так и ахнул - он ведь совершенно забыл, что носки у него совсем рваные - и на пятках и на пальцах. Поллак испуганно спрятал ноги под табурет, пытаясь прикрыть их полой пальто.
В дверях мастерской стоял приземистый, лысый человечек с детским лицом.
- Добрый вечер, господин Хайду. Добрый вечер, - поздоровался он и с "заказчиком".
- Здравствуйте, господин Мур! - отозвался Хайду, приветливо пожимая руку гостю. - Садитесь, пожалуйста.
Но гость явно был в нерешительности.
- Не хотел бы вам мешать, - сказал он, по-прежнему стоя на пороге. - Вы, я вижу, мерку снимаете.
- Не беспокойтесь, господин Мур! Чем могу служить?
Гость сделал несколько шагов от двери, но не сел и только, осторожно покосившись на Поллака, спросил шепотом:
- Скажите, господин Хайду, вы тоже слышите? Что это?
Хайду, не понижая голоса в знак доверия к своему заказчику, ответил:
- Орудия стреляют, господин Мур!
- Но ведь по радио ни слова ни о каком налете…
Это не авиация, это полевая артиллерия, господин Мур. На передовой.
Детское лицо гостя из удивленного вдруг превратилось в глупое.
- На передовой? Неужели фронт так близко?
- Не близко, но и не далеко. Как считать. Канонаду-то далеко слышно. Даже километров за сорок.
- За сорок? Да ведь это же…
В удивлении г-на Мура было что-то притворное: видно было, что известие не явилось для него такой уж неожиданностью. А Хайду, не обращая внимания на его охи и ахи, принялся снимать с себя зеленый передник. Тогда Мур сел на примерочный стул в углу мастерской, напротив Поллака, и воскликнул:
- Вот до чего мы докатились! - а затем, не получив ответа, взглянул на хозяина и напрямик спросил: - Скажите, господин Хайду… вот вы… разбираетесь в политике, мы ведь иногда беседовали с вами… Как вы оцениваете сейчас обстановку? Я, увы, никогда политикой не увлекался. Что я могу понимать в ней? Ну, что?
Сапожнику хотелось поскорее избавиться от нежданного гостя, но, с другой стороны, он явно наслаждался его терзаниями.
- Ну что вы, господин Мур, - ласково заворковал он, - Не скажите, будто вы политикой не интересовались, (Мур испуганно взглянул на Хайду.) Я очень даже хорошо помню наши дискуссии в дни аншлюса. Это так, для точности… Да и после того частенько… А вот я с марта месяца о политике вообще ни гугу. Верно ведь? Так что давайте уж лучше я вас спрошу: как вы оцениваете нынешнюю обстановку? А?
На лице коротышки смешались испуганный протест и удивление.
- Меня? Ну, как вы можете такое говорить, господин. Хайду? Я политику всегда оставлял на долю тех, кто в ней что-то понимает. И верил я в господина регента, будто в отца родного. Да только господин регент… Если б мы имели дело не с русскими, он бы и до пятнадцатого октября ждать не стал, пошел бы на мировую. Это всем известно!
- А мы, господин Мур, не с русскими имеем дело, а с одной из союзных держав! Что же до господина регента - то, снявши голову, по волосам не плачут. Верно ведь? Теперь уж и впрямь, как говорится: "Хотел бы в рай, да грехи не пускают".
Мур, не заметив в словах хозяина иронии, вздохнул, пожал плечами, а Хайду продолжал:
- Да вы и сами так говорили. Помните еще: "план построения государства"?
- Кто? Я? - испугался гость. - Я только его социальную концепцию приветствовал. Потому - я всегда социально мыслил. Но что же мне делать? Говорили: остановим русских на Тисе. А где теперь та Тиса? Я уж и на Дунай не надеюсь. - Бросив тревожный взгляд на Поллака, он заметил: - Это так, между нами, конечно… Что для современной военной стратегии - реки? В Карпатах еще можно было бы устоять, так румыны нас предали. - Мур в отчаянии махнул рукой. - А впрочем, как знать, может быть, они умнее нас поступили. В политике ведь не до чести. - Г-н Мур все больше распалялся. - Это же кошмар, господа! И от таких вещей зависят судьбы миллионов, будущее целых наций, счастье стольких семей! А кто слушает при этом нас, маленьких людишек? Спросил кто-нибудь меня, например? Вот почему я и не занимаюсь политикой, что бы вы там ни говорили, господин Хайду! Мне даже запах ее был всегда противен… - Г-н Мур опять посмотрел на Поллака, затем на сапожника и, приняв их молчание за одобрение, добавил: - У меня, если хотите знать, даже друзья евреи были! - Он неожиданно вскочил на ноги и приглушенным голосом, словно собираясь сделать необычайно важное признание, заявил: - Я ведь в свое время допустил один прегрубейший промах. Двадцать пять лет назад. В дни Венгерской коммуны. Еще мальчишкой был. Что я тогда во всем этом мог понимать? Один восторг от социальных идей! Ведь нас, гимназистов, что радовало? Что без экзаменов получим аттестат зрелости. Конец учебе. А потом как оседлали красные: на спину солдатский ранец, в руки ружье и - шагом марш! Нет, вы скажите: что я тогда понимал?.. А сколько мне пришлось потом за это все выстрадать! Никто и слушать не хотел, что я из старинной дворянской семьи и воспитан в страхе божьем… Мне вот уже сорок три, а ведь, поверите ли, еще ни разу не сел к обеденному столу, не перекрестившись. Каждое воскресенье - в церковь, к мессе… А что толку? На всю жизнь осталось… это самое… в моей характеристике… Спасибо дяде, если бы не он, мне бы вообще нечего думать о государственной службе. Мой аттестат зрелости так и не захотели признать… И вот прослужил я двадцать лет, семья на шее - три взрослые дочери. Господа, сами знаете, что это такое - три дочери! А до делопроизводителя дослужиться так и не удалось. Разве вот только теперь, в последние годы, как-то вроде пошло у меня дело. Да и то: что у меня есть? Мебелишка кое-какая, одежонку вот дочерям справили. Ну что, что это? А у меня самого?! Ничего… А теперь даже и эту малость…
Хайду слушал его причитания с безразличным видом. Убирал инструмент, приводил в порядок полку. Зато со все более растущим вниманием вслушивался в рассуждения г-на Мура Поллак. Споров, политики - вот чего ему недоставало как воздуха в течение многих недель. В вилле на Швабской горе не было даже радио. Пережитые ужасы ушедшего дня, собственные заботы, напряжение, в котором он жил все это время, распирали его изнутри, неудержимо влекли его к тому, чтобы он непременно вмешался в разговор. Ему хотелось бы встать, пройтись по комнате, но он не мог сделать этого из-за дурацких дырявых носков, тем более что еще раньше неосторожным движением ноги задвинул ботинки глубоко под стул…
Впрочем, словесному потоку г-на Мура не предвиделось конца, и Поллаку оставалось только устремленными на рассказчика глазами да ежеминутными кивками показывать, как он его понимает. И гость, повернувшись теперь уже к нему, ему одному объяснял:
- Вы, сударь, еще молоды, возможно, не поймете меня… Простите, я не расслышал как следует вашего имени.
Поллак, не вставая, протянул Муру руку, чуть не полетев при этом со стула:
- Поллак.
- Очень рад. Мур. Через "h"! Словом, вы, сударь, еще молоды, и я не знаю, поймете ли вы меня.
Поллак усердно кивал, буквально пожирая Мура лихорадочно горящими глазами.
- Было мне двадцать три, когда я начал наконец свою карьеру. Жалованье: миллион триста тысяч. Тогда еще крон. Два года спустя повысили меня в должности - сто сорок восемь - на этот раз уже - пенгё. Женился. Всю свою жизнь до последних лет получал не больше, чем хорошо оплачиваемый рабочий. Право же, немногим больше. А ведь нужно было и за квартиру платить, и одеваться, иметь представительный вид соответственно положению моему. На какие средства, спрашиваю я вас? И три дочери! Старшей пятнадцать, не сегодня-завтра замуж выдавать! Я за всю жизнь ни разу не позволил себе лишнего бокала вина, ни в карты не играл, ни на скачках… в дорогостоящих увлечениях себе отказывал, не то что другие… В театр мы не ходили, в кино - только на дневные сеансы, да и то очень-очень редко… И никогда никаких романов - жил исключительно для семьи, был домоседом. Вот господин Хайду может подтвердить… В наши дни, сударь, много нужно трудов положить, чтобы наконец не только на хлеб насущный да на одежду хватало - но и на культуру оставалась малая толика. Все же купили и мы натюрморт один для гостиной. Потом граммофон с пластинками в рассрочку взяли. В доме, где растут девочки, без музыки нельзя. - Мур вздохнул. - Я уже старый, усталый человек, где же мне все сызнова начинать…
- Чиновничья психология, - констатировал Поллак.
Хайду, стоявший у полки с инструментом, насторожился. "Не хватало еще, чтобы этот придурок…" Но Поллак с такой уверенностью уставился на Мура, что тот невольно кивнул ему.
- Чистейшей воды чиновничья психология! У человека нет ничего - ни за душой, ни в кармане. И все же он цепляется за это "ничего", за ту малость, которую он почитает своей собственностью.
- Вот именно, именно!.. А разве не так?
- И с упрямством чиновника вы ищете вечный и незыблемый порядок там, где царят вечное движение, изменчивость и неопределенность. С закоснелостью мещанина вы упираетесь ногами в скользкую почву мелкого собственничества. И в то же самое время - ибо именно в гуще мелочного и ничтожного зарождается обычно подлинно прекрасное - вас уже подхлестывает некая социальная мистика, и вы ждете чуда. Ведь ждете, не так ли?
Коротышка смущенно моргал глазами.
- Я не совсем понимаю вас, сударь… Или, может, вы верите в новое оружие… о котором говорил фюрер?.. Кстати, один мой коллега - у него, между прочим, брат - старший диспетчер на Ференцварошском вокзале… так вот, он сказал мне, что на прошлой неделе в Печ отправлены два вагона с электрическим кабелем.
Хайду сердито кашлянул и за спиной Мура сделал Поллаку знак: хватит, мол. Но тот и ухом не повел.
- Нет, я не об этом, - продолжал он, нимало не смутившись. - Техника, конечно, развивается. Шагает семимильными шагами… Да-с. В условиях экономики капиталистического мира ничто не оказывает столь стимулирующего влияния на науку, как небольшая, но доходная войнишка. Потому что капиталисту нужен ходовой, недостающий товар, не так ли? А что может быть более недостающим товаром, чем военная продукция? Ведь "недостает" уже многих городов!
- Вот именно! - с болью на лице вздохнул Мур. - Сколько разрушений!
Хайду решительно подошел к спорщикам. В руке у него был сантиметр и карандаш.
- Пока вы тут беседуете, я мерку снял бы, - сказал он и многозначительно посмотрел на Поллака. Тот непроизвольным движением убрал ноги подальше под табурет, но так и не очнулся от упоительного забытья спора.
- …Техника уже изумила нас несколькими своими чудесами, - пояснил он, улыбаясь с чувством превосходства. - Назовем это чудесами, если вам так нравится… Но факторы, действующие здесь, у нас, действуют, разумеется, и там, по ту сторону фронта. Многие рассматривают фронт как герметическую перегородку… Но это не так! А если и перегородка, то с постоянным явлением осмоса.
- Вы говорите: с явлением?
- А как же иначе? Конечно!
- Значит, вы считаете, что мне следует явиться?
Поллак удивился.
- Куда явиться? Куда?
- Видите ли… - Коротышка Мур придвинул табурет к Поллаку. - Я ведь зачем пришел к господину Хайду? Эвакуируется наш правительственный комиссариат. Не знаю, известно ли это вам, но я служу в правительственном комиссариате по снабжению. Референтом… На днях часть нашего учреждения эвакуируется на запад, а другая - остается здесь. И завтра я должен сказать, еду я или остаюсь… Вот я и пришел к господину Хайду - что он посоветует.
- В таких делах разве можно давать советы, господин Мур? - вмешался Хайду, видя, что Поллак, готовясь к дальнейшим разглагольствованиям, уже впился глазами в коротышку. - Как можно в таких делах советовать?!
Мур с отчаянием посмотрел на него.
- И все же… я хотел бы слышать ваше мнение. Потому что ведь я… - Он беспомощно развел руками. - Ну, что, что мне делать? Бросить квартиру "на поток и разорение"? Или остаться самому? И очутиться на территории военных действий? С семьей, с тремя дочерьми? Все же…
Он посмотрел на Хайду, затем снова на Поллака. Сапожник пожал плечами и - то ли иронически, то ли сочувственно - усмехнулся.
- Что же я стану вам советовать, господин Мур, когда вы все равно поступите так, как вам прикажет ваше начальство? Что вы еще можете сделать?
- Нет, ведь половина служащих останется здесь! Я же сказал… Но завтра нужно дать окончательный ответ, кто хочет остаться, кто - нет.
Поллаку удалось наконец нащупать под табуретом сброшенный свой ботинок. Он осторожно, все там же, под табуретом, всунул в него ногу и поднялся.