В дни вражеского штурма Севастополя Херсонесский аэродром атакуют по три десятка "юнкерсов". Одновременно фашисты посылают группу бомбардировщиков и на плавучую батарею, чтоб она не могла ставить завесу перед аэродромом. Враг вторгается в квадрат батареи, и бомбы рвутся почти рядом.
Зенитчики ведут огонь прямой наводкой по пикировщикам, заходящим на цель один за другим. Тактика немцев уже известна. "Юнкерсы-87" устраивают "карусель", из которой поочередно вываливается то один, то другой самолет. Пикируют, включив ревущую сирену, - для устрашения. В эти грозные часы комендоры требуют лишь одного:
- Снаряды! Давай снаряды!..
Пушки ненасытны, скорость стрельбы предельная. Под огнем набивает обоймы для автоматчиков комиссар Середа. Кок подносит снаряды со своим напарником по камбузу…
- Давай, давай!..
Старшина погреба боезапасов Алексей Сокара - рослый, голубоглазый парень с могучей шеей и руками борца, не видит палубы, заваленной гильзами. Он только слышит глухо доносящиеся разрывы бомб за стальной стенкой. Каждая бомба может быть той последней, которой суждено прорваться в погреб, и тогда в воздух взлетит вся батарея. Но Алексей думает не об этом.
- Давай, давай…
Вчера Сокара получил письмо от отца с Урала, куда эвакуировали семью из Запорожья. Старый металлург просил: "Сынку, бей вражину, как били недругов наши предки-запорожцы. Не жалей пороха, снарядами мы вас обеспечим". Это письмо комиссар зачитал во время утреннего построения.
- Давай, давай… - слышит Алексей и подает снаряды - ловко, быстро, неутомимо. "Хороший у меня старик, боевой", - думает он об отце. Что ж сын не осрамит имя Сокары. Он отпишет отцу так: "Ты, батько, не беспокойся и шли снаряды. А черноморцы в долгу не останутся".
Нет, еще не сделана та бомба, которой суждено прорваться в снарядный погреб.
Ловко подносит снаряды Виктор Донец. В такие минуты, когда пушки бьют врага прямой наводкой, нет нужды колдовать над планшетом, и Донец показывает, что он не только отличный графист, но и отважный боец.
Не думает об опасности и командир орудия Александр Лебедев. Чтоб сохранить драгоценные минуты, уходящие на подачу снарядов из артиллерийского погреба, Лебедев заранее делает некоторый запас в ящиках на палубе. Да, это опасно, и Семен скрепя сердце разрешил эксперимент, во время которого нужно оберегаться каждой горячей гильзы. Но Лебедев приспосабливает хомут, которым так виртуозно прижимает ногой к палубе стреляную гильзу, что сама собой исчезает опасность попадания ее на взрывоопасные снаряды. И так же четко работают его наводчики - неразлучные друзья Здоровцев и Молодцов.
Фамилии двух друзей, их внешний облик только подзадоривают шутников, которые никогда не переводятся среди морского люда. Приятелей называют не иначе, как "Два-Муромца-два"… Богатыри, оба рыбаки по профессии, проявляют такое спокойствие, будто они стоят на путине и ставят невод на виду у родного Геническа, а не нацеливают пушки под вой фашистских бомб. Здоровцев и Молодцов не отрываются от орудия даже тогда, когда один из "юнкерсов" вдруг пускает широкую струю дыма и на глазах разваливается. Здоровцев лишь отмечает:
- Гляди-ка, Иван, под самые жабры…
И на этот раз батарея выходит из боя без урона.
Во время обеда Молодцов говорит своему лейтенанту:
- А Здоровцев сегодня именинник у нас, товарищ лейтенант. Сорок лет исполнилось…
- Что ж вы молчали! - улыбается Семен. - Ну, от души поздравляю. Пусть вам, товарищ Здоровцев, еще многие годы сопутствует такая удача, как сегодня.
Семен намекает на сбитый "юнкерс". Но именинник, лукаво улыбаясь, протестует:
- Что вы, товарищ лейтенант! Если по мне - то буду доволен одним годом. Душа по неводу тоскует.
И все вокруг начинают гадать, как это было уже не раз, сколько продлится война - год или два, и желают имениннику, чтоб свою сорок первую годовщину он отметил хорошим уловом на Одере. Только еще вопрос, есть ли в Одере красная рыба, как под Геническом?
Вечером, когда вахта обычно самая спокойная, врач Язвинский обязательно вспоминает о "требованиях гигиены", как он говорит. Высокий, чуть сутулый и, можно сказать, стеснительный человек, лейтенант медицинской службы становится совершенно нетерпимым, когда дело касается чистоты и здоровья людей на батарее. Это особенно проявляется в банные дни, когда кое-кто пытается избежать мытья морской водой.
- Что поделаешь, - вздыхает Язвинский, - если у нас не хватает пресной воды не только для мытья, но даже для борща… Прикажете ходить немытыми?
И, уже улыбаясь, напоминает:
- В здоровом теле - здоровый дух!
Конечно, умываться морской водой, в которой даже мыло не мылится, занятие не очень приятное, но даже после такой бани нет большего удовольствия, чем сидеть, лениво расслабив натруженное за день тело, и болтать с товарищами в кубрике у горячей чугунной "буржуйки", подбрасывая уголек или дрова, в зависимости от того, чем богата боцманская служба.
Вечером, после бани, Молодцов и Здоровцев затевают разговор о том, почему дети рыбаков здоровее городских ребят. По мнению Молодцова, дело в том, что в рыбацких поселках дети с малых лет занимаются физическим трудом, едят здоровую пищу и купаются в море, не глядя на погоду.
И каждый в кубрике вспоминает свое детство. У Виктора Самохвалова оно прошло в Ейске, на Азовском море; еще подростком, помогая отцу кормить большую семью, Виктор стал ходить на катере, неся матросскую службу.
Выясняется, что и Иван Тягниверенко, родом с Херсонщины, еще мальчишкой стал заботиться о семье, подсобляя в меру своих сил днепровским грузчикам.
- Да, время было нелегкое, в стране разруха после гражданской войны, - говорит Тягниверенко, - но все верили, что скоро будут жить хорошо. Вот и работал каждый, не жалея сил.
Так воевал и сам Тягниверенко: бесстрашно, не жалея сил.
Слушая Здоровцева, Тягниверенко, Самохвалова, Семен невольно вспоминает смерть отца - старого солдата, свое сиротское детство в Житомире, безногого деда и слепую бабушку, за которыми ухаживала мать, разбойничьи вылазки мальчишек на Тетерев… Потом припоминается московский детдом, где в жизнь подростка вошел первый друг - грек Жорка, и переживания по поводу выхода старшей вожатой Нади Лапшиной замуж за артиллериста, и сердечную доброту дяди Коли, научившего не только токарничать, но и не бояться трудностей в достижении цели.
Теперь все в прежней жизни, даже трудные дни, кажутся удивительно светлыми. Тем более ненавистным становится враг, нарушивший эту жизнь. Так думает Семен.
Михаил Бойченко почти всегда несет вахту одновременно с Тягниверенко на одной и той же зенитной батарее. Во время боя они понимают друг друга без слов, по одному взгляду. Но внешне и по характеру это разные люди. Тягниверенко, великолепный наводчик, быстрый, смекалистый у пушки, выглядит тихим, даже стеснительным на берегу или в кубрике. Скромный, невысокого роста крепыш с конопатинками на круглом лице, он редко вступает в веселое словесное состязание.
Совсем иной человек Михаил Бойченко. Худощавый, довольно высокий человек, с узким лицом, на котором выделяются крепкий, слегка выдвинутый подбородок, тонкий нос и лоб с залысинами. Действия его быстры, реакция на звук, движение самолетов, на цвет - мгновенная. По одному звуку Бойченко точно может назвать принадлежность и тип любого самолета, а язык сигналов на море для Бойченко - открытая книга. Не случайно Михаил закончил школу сигнальщиков в Севастополе с высшей оценкой. Он самый зоркий и опытный сигнальщик на батарее. А по характеру Михаил напоминает Александра Лебедева.
Такая же острая наблюдательность, и удивительная способность быстро отзываться на все, что происходит вокруг, и бесстрашие, и замечательная способность подмечать все смешное.
С воспоминаний о прошлой мирной и счастливой жизни в кубрике, у горячей печки, где потрескивают дрова или уголек, разговор обязательно перекидывается на события близкие, недавние, сегодняшние.
- Нас потопить нельзя, - уверяет Лебедев. - Сами захотим затопить отсек, так не сможем…
Бойченко немедленно подхватывает шутку:
- Куда фрицу потопить нас! Ему в неподвижную цель не попасть, а то в наш быстроходный корабль…
Лебедев с подчеркнутым уважением к собеседнику спрашивает:
- Это почему же наша "Коломбина", уважаемый Михаил Сергеевич, быстроходный корабль? Поставлены как будто на бочки.
- Эх, товарищ Акробат! - продолжает Бойченко разыгрывать шутку. - Идя в атаку, фриц чего пуще всего боится, а?
- Ясно чего - вызвать огонь на себя.
- И заходит с носа или кормы. Верно говорю?
- Святая правда. Ох и не терпит же, ирод, нашего огонька, - басом подтверждает Молодцов.
- А что получается? - продолжает Бойченко. - Зайдет фриц слева - огонь, справа - то же самое, с кормы - еще хуже и с носа одинаково. "Коломбина"-то наша квадратная. Вот ему и невдомек, где нос, где корма, и кидает бомбы в воду. А начальству докладывает: "Очень, герр генерал, подвижная цель. Все время маневрирует…"
Эта шутка приживается, и когда позже стрельба ведется то с одного, то с другого борта, моряки говорят:
- Маневрируем…
Но сейчас в разговоре наступает пауза, как это нередко бывает, когда день прошел в бою, душа радуется передышке, и Саша Лебедев проводит чуткими пальцами по струнам гитары.
Поют разное - и балладу о неизвестном моряке, что "бессмертен в вечной были о героях и боях", и морские песни. Но больше всего трогают слова о родном Севастополе, хотя они написаны бог весть когда.
Как под грохот гранат,
Как сквозь пламя и дым,
Под немолчные тяжкие стоны
Выходили редуты один за другим,
Грозной ратью росли бастионы…
Голос у Саши негромкий, а взор задумчивых серых глаз устремлен в далекую даль. Но постепенно голос крепнет, лицо становится суровым. Кажется, сейчас старшина второй статьи сам поднимется врукопашную на невидимого врага.
И все это переплетается с сегодняшним днем, и с тем, что рассказывал о последних событиях на фронте комиссар Середа, и с тем, о чем говорили молодые лейтенанты с матросами и старшинами, и с тем, наконец, к чему они все готовы ежечасно.
Кто сбил "мессер"?
Новый год приносит радостную весть. Во время утренней политинформации комиссар Середа сообщает о высадке десанта в Керчи и Феодосии. Вот, оказывается, почему стало тише в Севастополе: враг вынужден заткнуть прореху на востоке.
Затишье используют для отдыха, приводят в порядок хозяйство батареи.
Старшина погреба Алексей Сокара докладывает командованию, что осталось несколько шрапнельных снарядов. В отличие от гранат, как называют обычный 76-миллиметровый снаряд, шрапнель дает не черный, а белый разрыв. Семен решает при первой же стрельбе израсходовать эти несколько снарядов, чтобы они не "путались" в его хозяйстве.
Однажды под вечер Лебедев замечает одинокого "мессера". Видно, самолет возвращается на аэродром и случайно попадает в зону береговых батарей. Они открывают огонь. "Мессер" бросается в сторону и попадает в квадрат плавучей батареи. Вытянув шею, весь в ожидании, Семен резко взмахивает рукой:
- Левый борт… шрапнелью три снаряда… Залп!
Самолет уходит низко, на "малых углах места", как говорят артиллеристы, и скоро пропадает из виду. Семен очень огорчен. Когда же Николай высказывает предположение своего старшины Самохвалова, следившего за боем как болельщик, что "мессер" все-таки подбит, Семен посылает обоих к черту.
Утром Семена вызывает Мошенский.
- Товарищ лейтенант, возьмите шлюпку и отправляйтесь на аэродром к командиру авиаполка. Он просит выслать к нему командира батареи среднего калибра.
Вероятно, Мошенский знает, чем объяснить этот неожиданный вызов, но Семен не решается спросить. И потому что старший лейтенант не любит лишних разговоров, и потому что опасается, как бы он не заговорил о вчерашней неудаче.
Командира авиаполка Семен находит на аэродроме в штабной землянке. Тут же и два офицера с береговых батарей. Семен представляется, и командир полка, статный человек в кожаном реглане и унтах, радушно протягивает руку.
- Очень рад, товарищ лейтенант, - и, окинув молодого человека быстрым оценивающим взглядом и обращаясь уже ко всем - к Семену и артиллеристам береговых батарей, быстро и весело говорит:
- Вот что, други, вызвал я вас за тем, чтобы узнать, как и чем вы вчера стреляли по самолету? - Он смотрит на Семена. - Вот вы, товарищ лейтенант?
- Стреляли по низко летящему самолету, идущему вдоль берега, шрапнелью, чтобы израсходовать остаток шрапнельных снарядов. Дали три залпа.
Береговые артиллеристы докладывают, что стреляли гранатами.
Ткнув пальцем в сторону Семена, командир полка заключает:
- Вот кто сбил самолет!
Семен чувствует, как бешено колотится сердце.
- Я лично видел с КП, - продолжает командир полка, - как белый разрыв попал в хвостовую часть самолета и он ушел в воду. Поздравляю, товарищ лейтенант. Прошу передать мои поздравления батарее.
Жизнь фронтового аэродрома богата событиями, здесь живут и воюют люди высокой отваги и необычного мастерства. Но сейчас все, что происходит на аэродроме, едва доходит до сознания Семена. Он полон ликующего восторга. И все же, когда Семен рывком взбирается по скоб-трапу на палубу батареи, входит в рубку Мошенского и говорит: "Разрешите доложить…", то являет собой образец сдержанности и равнодушия.
- Товарищ старший лейтенант, - рапортует Семен с невозмутимым лицом, но внутренне ликуя, - командир авиаполка просил доложить, что вчерашний "мессер" сбили мы.
Мошенский улыбается.
- Ну что ж, товарищ лейтенант, благодарю за службу. Об успехе вашей батареи я доложу командованию.
И тут Семен особенно остро ощущает, как ему дорог этот сдержанный, иногда даже подчеркнуто суровый человек, и "плавучка", и командир орудия Лебедев, и море, и аэродром, который они защищают.
Хочу идти в бой коммунистом
В один из февральских дней сорок второго года комиссар Середа говорит Мошенскому:
- Сегодня двое подали заявления о приеме в партию. Оба комсомольцы - старшина погреба Сокара и наш кок Кийко.
- Сокара - отважный человек, - говорит с уважением Мошенский.
- И кок у нас не плох, - отвечает Середа. - Он же у нас иллюзионист - говорят о нем. Из ничего такой обед приготовит - пальчики оближешь.
- Это правда, - улыбается Мошенский, - кок у нас молодец!
- А в заявлении Кийко вовсе не на камбуз нажимает, а на то, что по боевому расписанию он подносчик снарядов. "Хочу умереть коммунистом" - пишет. "Не умирать, жить нужно, - говорю. - А для этого надо еще сильнее бить врага". Переписал заявление.
Спустя неделю на батарее собирается партийная комиссия для приема в партию. В этот день принимают в ряды коммунистов и командира батареи Мошенского, и лейтенанта Хигера, и старшину Сокару, и кока Кийко. Старший лейтенант Мошенский в своем заявлении написал: "В бой с фашистами хочу идти коммунистом".
Вечером, взволнованный теми добрыми словами, которые были сказаны о нем коммунистами, Сергей Яковлевич сел за письмо жене.
Он так и не простился с Верой. Ее эвакуировали из осажденного Севастополя. Это случилось в те дни, когда немцы штурмом пытались взять Севастополь, а плавучая батарея вела ожесточенные бои с фашистскими самолетами и боролась с разыгравшимся штормом.
После отъезда жены шли дни, недели, а писем не было. Мошенский писал по всем адресам, где могли что-нибудь знать о ее судьбе. В одном из писем, которые отвез старик "Дооб", а затем оно было доставлено на Большую землю подводной лодкой, как и другие севастопольские письма, Мошенский писал:
"Родная моя, где же ты?! Верочка, я весь извелся. Где ты можешь быть? Наступают холода, а у тебя нет теплой одежды… Напиши мне. Я пока жив и здоров. Бьем фашистов беспощадно…"
Наконец он получил коротенькое письмецо, в котором Вера поздравляла его с рождением дочери. Вера так и не добралась к сестре Анне в Среднюю Азию. Уже в пути, в товарном вагоне, в котором ехали эвакуированные, Вера родила девочку. Врача не оказалось, и ребенка приняла добрая, славная женщина. Это была цыганка, по имени Аза. И в честь нежданной повивальной бабки Вера назвала дочь Азой.
Жена спрашивала, нравится ли Мошенскому это имя, и он, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле, ответил, что красивее имени он не знает.
В своем письме он рассказывал о последних событиях на батарее. "Сегодня у меня большой праздник, - писал Мошенский, - вручили партийный билет. Теперь я член партии, в которой был Ленин. Это большая честь, великое доверие…"
Иногда под вечер еще срывается норд-ост - ветер холодный, колючий, но весна все равно уже дает знать о себе и ярким солнцем, и вдруг зазеленевшей равниной, хорошо видимой с батареи в бинокль.
А может, размышляет старший лейтенант Мошенский, волнение вызвано не столько этим по-весеннему ласковым днем, сколько теми событиями, которые предшествовали ему?
Он идет по Большой Морской - подтянутый, свежевыбритый, и этот знакомый широкий проспект, где разрушения зияют, как раны, и молодая стройная женщина в военной форме с лейтенантскими нашивками, и седоусый мичман с мальчишкой, старательно шагающим в ногу с дедом, - все волнует до слез.
"Все-таки мне здорово повезло, - думает Мошенский, - что я остался оборонять этот изумительный город…" На память приходят слова члена Военного совета флота, сказанные им сегодня при вручении орденов и медалей бойцам и командирам батареи.
- Мне особенно приятно, - говорил член Военного совета, - поздравить боевого командира плавучей батареи № 3 не только с получением ордена Красного Знамени, но и с присвоением звания капитан-лейтенанта. Он честно заслужил и то, и другое…
Мошенский выходит на площадь. И здесь война ощущается во всем: в развороченном асфальте и воронках от бомб, в огневых точках, в зенитных разрывах в небе… И Мошенский забывает о весне, его охватывает знакомое чувство ответственности за порученное дело, и он торопится на свою батарею.
Тут его встречает Семен Хигер, он сегодня вахтенный. На батарее - никаких происшествий, и беспокойство, охватившее Мошенского в городе, уступает радостному чувству возвращения домой.
Получив "вольно", вахтенный говорит:
- А теперь, товарищ капитан-лейтенант, разрешите поздравить с получением ордена Красного Знамени…
В голосе молодого моряка звучат искренность и восхищение.
- Спасибо, товарищ лейтенант.
Подходит Николай Даньшин. На груди у него сверкает эмалью орден Красной Звезды. Таким же орденом награжден и Семен, но получить его сегодня помешала вахта. Он завистливо поглядывает на друга. И оба особенно довольны тем, что награждены их боевые помощники. Самохвалов и Бойченко - медалями "За отвагу", Лебедев - медалью "За боевые заслуги"…
- Отметить нужно награждение орденом, товарищ капитан-лейтенант, чтоб крепче держался, - не выдерживает Семен.
- Как же, обязательно! - улыбается Мошенский. - Пусть только прилетят - так ударим, что сразу почувствуют - орденоносцы стреляют.