Он проходит в каюту и сразу же садится писать жене. Человек крайне стеснительный, Мошенский пишет письма лишь тогда, когда остается в каюте один. И, догадываясь об этой потребности командира, Середа притворяется спящим или вдруг "вспоминает" о неотложном деле и уходит на час-другой.
"Вот уж не думал, что мне выпадет такая честь, как быть орденоносцем. Но теперь факт - орден Красного Знамени красуется у меня на груди.
Великая награда обязывает меня еще сильнее бить фашистских стервятников, еще крепче защищать любимый город. Большего с меня пока не требуется…" - пишет Мошенский.
Он задумывается: а если потребуется? Сейчас та минута, когда можно сказать все, а не половину правды, и он знает: Вера поймет его.
Почему-то вспоминается первый концерт, на который он пригласил Веру. В программу концерта входила музыка Бетховена, и Сергей Мошенский заколебался: брать билеты или нет? Честно говоря, он прежде всего думал о том, какое получит удовольствие от музыки Бетховена, ведь в программе - его любимый Пятый фортепианный концерт.
Но оказалось, Вера, эта нежная, ласковая девушка, не только разделяла его интерес к мужественной, он бы сказал, героической музыке композитора, но знала многое из его жизни и творчества.
Спустя два года они поженились. И, вспомнив сейчас о том теплом южном вечере, и о музыке Бетховена, и о разговоре на обратном пути, капитан-лейтенант Мошенский решительно дописывает ту правду, которую Вера, он был уверен, поймет.
"Счастливы будут люди, которым суждено дожить до окончания войны, до победы. Но будут и такие, которые не доживут до этого. Конечно, хочется жить. Очень хочется. Я так еще молод и не хочу расставаться с жизнью. Но остаться жить, укрывшись от врага, не громить его, не уничтожать я не могу. Бездействие, трусость - не для меня, таким человеком просто стыдно жить…"
Он видит своих комендоров у пушек, думает о них с чувством благодарности и любовью, многими он искрение восхищается, и сейчас ему хочется как-то выразить эти чувства в письме, чтобы и Вера разделила его любовь и уважение к воюющим на батарее. Он пишет:
"Мы с товарищами даже представить себе не можем, чтоб фашисты могли пройти мимо нас безнаказанно. Мы весь удар принимаем на себя. Они пытаются бомбить нас, но сами гибнут от нашего огня… Я ежесекундно помню: чем больше мы собьем фашистских самолетов, тем ближе наша победа, тем ближе ты".
Встреча с писателем
Утром 19 марта комиссар Середа получает сообщение из политотдела: "Сегодня к вам прибудет писатель Леонид Соболев для встречи с экипажем. Обеспечьте его переправу на батарею".
Нестор Степанович, как и многие на батарее, знает писателя по его роману "Капитальный ремонт" и рассказам, которыми до войны зачитывались не только моряки.
- Соболев - наш морской писатель, - говорит комиссар Мошенскому, - и нужно его принять как подобает.
Мошенскому тоже хочется, чтобы писатель остался доволен, но он решительно против каких-то особых приготовлений.
- Покажем ему все, что он захочет посмотреть, накормим нашим флотским обедом, устроим встречу с теми, кто свободен от вахты. Что еще?
- А если будет налет? - многозначительно спрашивает Середа.
Конечно, писателю интересно посмотреть бой, это понимают оба. Но как уберечь гостя от опасности? А вдруг ему захочется посмотреть работу артиллеристов?
- Писатели - народ отчаянный, в кубрик его не загонишь, - вздыхает Середа. - А то, что пуля, как известно, дура, можно сказать и о снарядном осколке.
Озабочен и Кийко - шеф камбуза. Малого роста, чернявый, подвижной, Игорь Кийко, хотя и молод, кажется моложе своих лет. Накануне войны он закончил кулинарное училище - и сразу на флот.
Кийко - человек гордый. Он полностью сознает, что и от него в немалой степени зависит боеспособность батареи. Игорь уверен, что вкусный, питательный обед - тоже оружие. Сам командир Мошенский и комиссар Середа признали это, представив Кийко к боевой награде. И в этом нет ничего удивительного. Беда лишь в том, что очень уж часты перебои с доставкой продуктов да пресной воды. То проклятые фашисты разбомбят интендантский грузовик, то ранят прислугу. К тому же не так легко из фронтового пайка разнообразить матросский стол. Кулинар, осененный творческим вдохновением, может, конечно, из "шрапнели" изготовить десяток блюд, но из солонины даже шеф московского "Метрополя" не сочинит цыпленка-табака. Вот почему Игорь Кийко, узнав о приезде на батарею известного писателя, немедленно собрал на камбузе "военный совет", в повестке которого стоял один-единственный вопрос: как все же превратить солонину в цыпленка-табака, которого по непроверенным слухам до сих пор подают иностранным корреспондентам в ресторане "Метрополь".
В то время, как на камбузе решают, чем будут кормить гостя, в кубрике обсуждается вопрос о памятном подарке. Сигнальщик Михаил Бойченко советует поднести Соболеву осколок снаряда, который отбил кусок штурвала на пушке наводчика Чумака. Чумак так и не отошел от пушки до самого отбоя, о чем записано в вахтенном журнале.
- Осколок, конечно, вещь памятная, - соглашается Саша Лебедев, - и не один матрос припрячет себе такой для демонстрации домашним после войны. Но если каждый начнет жаловать писателя осколками, то ему понадобится трехтонка, чтоб увезти сувениры от благодарных читателей.
Решают подарить гостю мундштук. Но особый…
Тем временем Филатов, получивший накануне войны почетный вымпел на гонках военных гребцов Севастополя, отправляется за гостем в шлюпке, ласково прозванной "тузиком".
Соболев прибывает в Казачью бухту точно в указанный срок. Но как только он - крупный, широкоплечий, улыбающийся - выскакивает из машины, Херсонесский аэродром атакуют немецкие самолеты. Один из них на глазах у Соболева сваливается на бок и идет в пике, а к нему тянутся от плавучей батареи пулеметные трассы.
- Вы с плавучей? - спрашивает Соболев у подскочившего к нему краснофлотца.
- Так точно, товарищ капитан второго ранга! - отвечает Филатов. - Получил приказ доставить вас.
- Спасибо, спасибо, дружок, - отвечает писатель, глянув на молодого краснофлотца с обветренным до красноты лицом в задорных веснушках. Кивнув на середину бухты, писатель с некоторым недоумением спрашивает: - Это она - "Не тронь меня"?
- Так точно, товарищ капитан второго ранга, она!
Соболеву кажется очень странной эта батарея. Ни кормы ни носа, ни дымовых труб, ни палубных надстроек.
Писатель прощается с водителем автомашины и ловко вскакивает в шлюпку. Филатов тут же, быстро загребая, увозит гостя.
Так же ловко, как он вскочил в шлюпку, писатель поднимается по скоб-трапу на палубу, где его встречают Мошенский и Середа.
- С чего же начнем? - с улыбкой спрашивает Соболев после представления и первых приветственных слов.
- Готовы показать вам все без утайки, товарищ капитан второго ранга, - отвечает Мошенский.
- Очень рад. Благодарю вас.
Соболев осматривает батарею, и всюду, куда бы он ни заходил, его встречают радушно, как близкого человека. Встреча с писателем, книги которого моряки хорошо знают, - событие в жизни батарейцев. Увидеть его, поговорить с ним хочется каждому. Тем более, что писатель оказывается очень доступным, общительным человеком. И Соболев быстро находит общий язык с батарейцами.
После обхода батареи, поговорив со многими, Соболев просит показать журнал боевых действий. Видимо, он заинтересовал Леонида Сергеевича, потому что он тут же стал делать выписки.
"17 декабря с 7.40 до 19.00, - записывает Соболев, - не было ни одной минуты, когда воздух был бы чист от самолетов врага. На батарею было сброшено 45 бомб (но они угодили в море). Один Ю-88 батарея сбила утром.
Незадолго до этого батарея сбила один "Мессершмитт-109" и один "хейнкель".
Знакомясь далее с вахтенным журналом, писатель заносит в свой блокнот:
"14 января, после того как батарея сбила штурмовика, стремившегося на Херсонесокий аэродром, на нее набросились сразу восемь "хейнкелей". Огонь плавучей заставил их сбросить 24 бомбы, не доходя до батареи. 6 самолетов ушли в море, прижимаясь к воде, чтобы избавиться от огня батареи, и только 2 самолета прорвались к аэродрому".
Как только Соболев закрывает вахтенный журнал и поднимается из-за стола, его атакует старшина Самохвалов.
- Ну, теперь, товарищ капитан второго ранга, милости просим к нам - на батарею зенитных автоматов! - приглашает он.
- Охотно, - весело соглашается Соболев. - Следую за вами, товарищ старшина.
Мошенский и Середа деликатно ссылаются на дела, желая оставить гостя одного с моряками, ради которых он, собственно, и приехал на батарею.
К батарее зенитных автоматов сбегаются все свободные от вахты и располагаются на палубе возле пушки. Кто сидя, кто стоя, моряки окружают писателя плотным кольцом.
Соболев рассказывает об обороне Одессы и о том, что повидал в Севастополе.
Вдруг звучит боевая тревога. Соболев отходит в сторонку, вынимает блокнот, записывает время - 15.40, и делает пометку: "Самолеты проходят вне дальности огня". Разговор продолжается.
- В то время, когда вы вели бои с воздушным противником, прикрывая Херсонесокий аэродром и подходы к Севастополю, - говорит Соболев, - наши корабли высадили в районе Сухарной балки морских пехотинцев бригады Потапова.
- Мы прикрывали эти корабли, - вспоминает Михаил Бойченко.
- После пяти дней ожесточенных боев у Братского кладбища и Сухарной балки, - продолжает Соболев, - наши пехотинцы отбросили фашистов за Мекензиевы Горы.
Но на самом интересном месте снова играют боевую тревогу. Соболев не отходит от пушек, опять достает блокнот и делает пометку: "В 17.45 - вторая тревога. Немножко постреляли вслед".
Беседа продолжается, и в записной книжке Соболева появляются новые записи: "18.42 - третья тревога и через 40 м. - четвертая - обе уже со стрельбой, последняя с прожекторами…"
Василии Сихарулидзе не без юмора вспоминает, как удивился интендант в штабе, когда во время строительства плавучей батареи лейтенант Лопатко запросил пробковую крошку для изоляции переборок в кубриках. "Вы думаете продэржаться до халадов? - поинтересовался интендант. - Вас же разбомбят до них… Оптэмисты!"
Соболев от души смеется.
- А вы не только держитесь, но продолжаете бить фашистов, - говорит он. - Молодцы! О вас можно сказать словами поэта:
Нет, лучше с бурей силы мерить,
Последний миг борьбе отдать,
Чем выбраться на тихий берег
И раны горестно считать.
- Первое время, товарищ капитан второго ранга, - вставляет слово Самохвалов, - я стал было считать бомбы, которые фрицы бросали в море, чтоб налегке побыстрее от нас уйти.
- И сколько же насчитали, старшина? - интересуется писатель.
- Двести. Потом считать надоело - нашлись более важные дела.
- Это верно, - поддерживает старшину его друг Бойченко. - Бомбы фриц сбрасывает аккуратно - все метит попасть в самые что называется "боевые" пункты батареи, главным образом - в гальюн…
Батарея покатывается со смеху. Михаил Бойченко нравится Соболеву, и он записывает для своей корреспонденции: "Старшина 2-й статьи Бойченко, сигнальщик, обнаруживает самолеты издалека. При мне он трижды первым заметил приближение немецких самолетов".
Соболев сам до мозга костей моряк, и ему понятен и близок характер военного моряка. Но батарейцы - люди особенные. Даже во время беседы с ним, даже свободные от вахты моряки не забывают о бдительности, - они в любое мгновение готовы к встрече с врагом.
После прощального обеда, приготовлению которого Кийко отдает весь свой незаурядный кулинарный талант, Мошенский с шутливой торжественностью вручает Соболеву подарок. Это не совсем обычный самодельный мундштук, выточенный из кусков плексигласа разного цвета, на что кто-то пожертвовал свою зубную щетку, кто-то отдал портсигар, а сам Мошенский - рамку от фотографии.
Вечереет, когда Соболев спускается по скоб-трапу в знакомый "тузик", и тот же молодой краснофлотец доставляет его к берегу, где писателя ждет машина.
Через неделю, уже в лазарете станицы Крымской, куда Соболев попал из Севастополя, он написал корреспонденцию для "Правды" о плавучей батарее, которую назвал одной "из жемчужин севастопольской короны бессмертия", заключив свой рассказ такими строками:
"Так останется в моей памяти плавбатарея № 3, прозванная "Не тронь меня". Я провел на ней считанное количество часов, но напряженная боевая жизнь ее героического экипажа встала передо мной во всем своем скромном величии, во всем спокойствии подвига, во всей красоте воинской славы".
Журнал "Огонек" дал цветную фотографию плавучей батареи во время боя, а центральная газета "Красный флот" напечатала большую корреспонденцию. Об отваге военных моряков плавучей батареи узнала вся страна.
Признание аса
Комиссар Середа был прав, когда говорил, что скоро соседи с Херсонесского аэродрома изменят свое мнение о плавучей батарее.
- Знаете, гитлеровские асы боятся вас, - как-то говорит Мошенскому командир авиагруппы. - Смотрите, что нашли у сбитого летчика.
Это записная книжка немецкого аса, самолет которого сбили советские летчики. Среди записей о том, что он приобрел в Голландии, Париже, в Австрии, есть и такая: "Вчера не возвратился из квадрата смерти мой друг Макс. Перед тем не вернулись оттуда Вилли, Пауль и другие. Мы потеряли в этом квадрате 10 самолетов. Столько же возвратились подбитыми. Летать туда - значит погибнуть. Огонь этой батареи меток, страшен, беспощаден. Что там за люди, которые с нескольких выстрелов сбивают наших лучших летчиков?.."
- Более приятного подарка, чем этот блокнот, - признается комиссару Мошенский, - наши соседи не могли преподнести. Здорово же боятся нас фрицы!
Нестора Степановича тоже радует такой трофей, и комиссар сразу решает использовать его по-своему.
- На твоем месте, Сергей Яковлевич, - говорит он, - я бы зачитал признание фашиста во время беседы с личным составом о новых задачах батареи. Пусть люди почувствуют, что значит бить в цель. И расскажи, как отзываются о нашей стрельбе соседи.
Похвала летчиков весьма ценна, если учесть, что у них самих на счету несколько десятков сбитых вражеских самолетов.
Мошенский возражает:
- Будет ли это скромно, Нестор Степанович?
- Это нужно. И для поощрения наших храбрецов, и для тех, у кого нервишки стали пошаливать.
Комиссар отправляется в кубрик, где Виктор Самохвалов со своей редколлегией "причесывает" перед выпуском "Боевой листок". Заглядывая через плечо старшины, Нестор Степанович читает:
"За последние дни батарея сбила три вражеских самолета. Точно били по врагу расчеты младших командиров тт. Косенко, Лебедева, зорко наблюдал за воздухом Бойченко, как всегда, четко действовал наводчик Иван Тягниверенко".
Комиссар читает, а Виктор Самохвалов ревниво следит за выражением его лица, стараясь понять, нравится Середе заметка или нет. Должно быть, не понравилась, решает Самохвалов и с обидой спрашивает:
- Разве ребята не заслужили доброго слова, товарищ комиссар? Дрались, как звери.
- Что ж из этого следует?
- Как что? - удивляется Самохвалов. - Если бы все так воевали, то, может быть, не три самолета, а все пять сбили бы. Налетело-то десятка два.
- А я о чем говорю?
Самохвалов растерянно моргает. Он не понимает, чего от него хотят. Нестор Степанович объясняет:
- Вывода не сделала редколлегия - вот что не нравится мне в этой заметке. Ведь вы же редакторы, а не регистраторы. Говоришь, что если бы все дрались, как Лебедев, Тягниверенко, Сихарулидзе, так сбили бы не три, а пять самолетов. Почему же не сказать об этом в "Боевом листке"?
В полдень водолей "Дооб" - жив курилка! - привозит с письмами газету. Опубликовано обращение снайперов-зенитчиков. Слет снайперов проходил на днях в Севастополе, и его участники обратились с призывом ко всем зенитчикам Черноморского флота.
Газета переходит из рук в руки, наконец попадает к Лебедеву, и он в два прыжка взлетает на мостик. Лебедев размахивает газетой, как знаменем, и начинает читать. Нет, он не читает, а декламирует, как это бывало в школьные годы. Но перед ним сейчас не зрительный зал, а батарея с настороженными пушечными стволами, а за ней - море, Херсонесский аэродром, с которого то и дело устремляются в бой самолеты, и весенняя, свежезеленая севастопольская земля, которая так дорога каждому черноморцу. За эту землю они готовы постоять и будут стоять насмерть.
- Товарищи зенитчики! - читает Лебедев с боевого мостика. - Усиливайте удары по фашистским воздушным пиратам, беспощадно уничтожайте метким снайперским огнем гитлеровских бандитов, как это делают зенитчики батарей… - здесь Лебедев выдерживает паузу и затем раздельно, чеканя каждую фамилию, повторяет: -… как это делают зенитчики батарей товарищей… Белого… Игнатовича… Козуля… Воробьева… Пьянзина… Мошенского!
Всем известны эти имена. Это геройские батареи, подхватившие славное знамя артиллеристов Корниловского бастиона на Малаховом кургане, Александровской батареи времен первой обороны Севастополя… Их девизом были - отвага и мастерство! И то, что в одном ряду с этими именами слет зенитчиков Севастополя назвал имя командира плавучей батареи, вызывает необычное волнение, чувство гордости, желание оправдать доверие.
Мошенский ничего не говорит, но внутренне бесконечно рад. Не столько даже за себя, сколько за этих славных людей, товарищей по оружию. В обращении снайперов названо только его имя, но что он без всех этих ста двадцати парней, которым имя - бесстрашие… И Сергей Мошенский окидывает батарею благодарным взглядом.
Вообще это был счастливый, необыкновенно добрый для Мошенского день, полный приятных неожиданностей. В этот день старик "Дооб" привозит письмо от Веры, а Москва по ее просьбе передает для капитан-лейтенанта Мошенского Пятый фортепианный концерт Бетховена. И каждый на батарее как-то особенно остро почувствовал свою причастность к жизни всей страны. О них знают, о них помнят, вся страна слушает сегодня концерт, переданный Москвой в подарок командиру их батареи.
Он хочет сразу же ответить Вере, но нет ни времени, ни сил. И днем и ночью (проклятие, какие ночи светлые!) идут бои. В день рождения Веры, поздравляя ее, он пишет: "Милая, родная моя, я получил письмо, а по радио концерт из Москвы. Невольно наплывают воспоминания из прошлого…"
"Прошлое всегда с нами", - думает Сергей. Он не помнит, кто это сказал, но сказано очень точно. "Прошлое с нами, даже если сами мы уже иные", - думает Мошенский. Он пишет жене:
"Я очень переменился. Если раньше я восхищался лунными ночами, то теперь их терпеть не могу и предпочитаю самые темные. Если я любил ясные, безоблачные дни, то сейчас мне нравятся только пасмурные или облачные с высокими перистыми облаками. - И заканчивает просьбой: - Я с нетерпением жду фотографию нашей дочурки. Мне очень хочется посмотреть, какая она есть".
Он не говорит о том, какие тяжелые дни наступили, какая опасность нависла - зачем волновать Веру? Он только просит извинения за задержку письма. "В этом не моя вина, - заключает Сергей, - и ты меня простишь…"