В райцентре машина остановилась, и солдаты посыпались из нее, как грибы, во все стороны. Сошел и Митрич. Те же молодчики, что сажали на машину, подхватили его под руки, словно боясь, что он убежит, и повели в крайний дом, где, как догадался Митрич, располагался штаб.
Старый пастух долго сидел под охраной часового. Потом открылась дверь, из нее выглянул офицер с тонкими губами, поманил деда к себе.
- Садись, - пригласил он, указывая на стул.
Митрич сел.
- Называйт фамилия.
Дед назвал.
- Гут. Карашо.
Офицер раскрыл коробочку, предложил сигарету. Старик замотал головой - дескать, кроме трубки, ничего не употребляет - и вынул из кармана трубку.
- Понимайт. Русский Дюбек! Макорка! - заулыбался офицер, обнажая в глубине рта золотой зуб.
- Да, махорка, - оживился дед. - Супроть махорки, ежели сказать, лучше табаков нет… Махорка, она…
Но офицер уже не слушал его. Он вдруг заговорил резким, словно подмененным голосом:
- Господин Нечитайль пойдет в горы.
Дед поджал губы: вот оно что, им нужен проводник… И мысленно выругался: "Черт меня сунул проговориться - знаю горы. Что ж мне теперь делать?.. Вот напасть!.."
- Отвечай, Нечитайль! - оборвал его думы офицер. - Сколько дней пройдет до Сухумэ?
Дед пожал плечами:
- Не знаю…
- Как не знайт? Ты врешь!
- Зачем врать? В Сухуми я не ходил…
- Не ходиль? Пойдешь!
- Извиняйте, - поднялся Митрич со стула. - Горы, они, что море: конца не видно… Как же я пойду? Известно - пастух.
Офицер тоже встал, постучал костяшками пальцев по столу:
- Хитрость? Не позволяйт!
- Что вы, господин! Без всякого умысла я. Кабы дорогу знал да моложе был, отчего не пойти? С удовольствием… А то…
- Надо знайт! - оборвал офицер. - Кто обманывайт германски армия - тот быстро капут!..
Он вызвал солдата, и тот повел старика по узкой улочке к площади. Районный центр был пуст, люди словно вымерли. Поравнявшись с кирпичным зданием магазина, солдат прикоснулся к плечу Митрича стволом винтовки и показал направо. Дед понял, что его посадят в подвал магазина, и послушно направился к тяжелой железной двери. Солдат открыл ее, подождал, пока старик спустится по ступенькам, и загремел замком.
В подвале пахло сыростью. Сквозь узкую отдушину едва пробивался тусклый свет. На полу валялась гнилая картошка, остатки квашеной капусты, клепки от разбитой бочки…
Старик отыскал местечко почище и сел. Сначала надеялся, что подержат час-два да и выпустят. Но вот и день прошел, а его не выпускают. Пробовал стучать в дверь - никакого ответа. А там и ночь наступила, в подвале стало совсем темно.
Митрич не спал. О чем только не думал он в долгую эту ночь! Еще недавно ходил на свободе за своим стадом, прикидывал в уме, какие будут доходы на трудодни. Хорошо жилось: выгонит скотину в степь - и сам себе хозяин. Понадобится что-нибудь - Егорка, подпасок, всегда под рукой, куда угодно слетает. И откуда только эта война взялась, зачем, кому она нужна? Жили люди, не чуя беды, а беда - вот она, сама нагрянула…
Припомнилась и другая война, та, что давно минула. Повозки, тачанки, брички… Кавалерия… Больше пехоты… В небе черный немецкий аэроплан… И вдруг…
- Братцы, долой войну!
Он, молодой казак, бежит в соседний окоп. Там уже слушают чтеца, и каждый, кто грамотен, норовит заглянуть в газету: так ли написано? Правда ли, что земля без выкупа?
Фронт распадался… Революция… Он, Матвей Нечитайло, опять взял винтовку в руки. В Сальских степях это было, там и с Буденным повстречался. Против Каледина воевал, Деникина бил… Сколько разных врагов на Россию шло! А где они, эти враги? Куда девались? Всех вышвырнули! И опять: "А как же с Гитлером? Неужели он, Гитлер, сильнее всех? Неужели не справимся?"
Утром загремел засов. Высокий солдат с крючковатым носом повел Митрича в штаб, где уже ждал его вчерашний офицер.
- Полагаю, Нечитайль, все продумал? - спросил он, поджимая тонкие губы.
- Ясно, что уж тут думать, - согласился дед.
- Что решиль?
Митрич вздохнул, переступил с ноги на ногу и, подняв на гитлеровца по-детски наивные глаза, в глубине которых таилась непримиримая ненависть, одним духом выпалил:
- Все решил, господин оккупатель!
Офицер поморщился:
- Ты сказал - оккупатель… Какой оккупатель? - глаза его сузились. - Надо знайт, мы есть освободитель!
- Извиняйте, прошу…
- Что еще просийт!
- Прошу, значит, освободить… Потому как хозяйство дома…
Офицер растянул тонкие губы в усмешке:
- Плохо думал! Еще подумайт!
В дверях снова появился солдат, молча выслушал офицера и опять повел старика в подвал. Дед шагал, мысленно посмеиваясь: "Выкусили? Не на того напали, сучьи души!"
Он понимал, что немцы попытаются заставить его пойти в горы и впереди, может быть, самое страшное, но не падал духом: русским он был, русским и останется, и никто не заставит его жить по-иному.
Солдат открыл тяжелую железную дверь, показал взглядом: иди! Митрич надел очки, боясь оступиться, и вдруг вскрикнул от боли, покатился по цементным ступеням в глубь подвала. И там, когда уже беспомощно распластался на полу, увидел над собой солдата.
- Плёхо думаль! - шипел тот и нещадно колотил старика сапогами во что попало.
А когда старик затих, немец злобно громыхнул дверью и дважды повернул ключ.
Глава девятая
Выйдя на опушку рощи, Вано Пруидзе прислушался к глухому шуму на дороге. Там, прикрываясь темнотой, двигались немецкие автомашины, ползли тягачи, танки. Вано взял правее, туда, где на белесой полоске неба смутно вырисовывались высокие гребни гор.
Шел, а мысли-то о матери. Скоро три года, как он не видел ее. В мирное время не удалось съездить домой, а началась война - и вовсе не до отпуска: война отпусков не дает. Часть, в которой служил Пруидзе, сразу отправилась на фронт. Теперь и части уже нет, и командир взвода ранен… Кто может помешать Вано уйти в Сухуми? Там, на берегу моря, в маленьком домике с дощатой крышей, ждет мать. Не легко ей одной. Старший сын убит под Ленинградом, младший - вот он, шагает, прячась от гитлеровцев. А мать ждет… И вдруг показалось Вано, что он уже в Сухуми, подходит к домику, открывает калитку. Навстречу мать: седая, сгорбленная. Целует его, ведет в дом, усаживает у окна, где любил он сидеть в детстве. За окном - море… Мать поит сына крепким грузинским чаем с лимоном. Все, как прежде: тот же чайник с синими горошками на боках, белая чашка с отбитой ручкой. И даже ложечка та же, которой много лет назад любил помешивать в стакане покойный отец…
И потянуло в горы! День-два побыть с матерью, обласкать, утешить ее, а там опять на фронт. О, как бы хотелось хоть на минуту заглянуть туда!
Раздумывая, Вано незаметно подошел к селению. Опустился на землю, прислушался - ни огонька, ни звука. Обогнув белую мазанку, Пруидзе пополз в садик. Тишина, кругом ни души. Из садика видна единственная короткая улочка, и на ней тоже - ни часовых, ни машин. Значит, гитлеровцев здесь нет. Хотел постучаться в одну из хат, да передумал: зачем? Поднялся и побрел на пригорок. А вдалеке опять темными силуэтами показались горы. Родные, близкие и вместе с тем далекие и страшные…
Хорошо бы уйти туда вместе с Донцовым: Степан силен, смел. Вдвоем не страшно. А командир? Куда его? Не оставишь, не бросишь на верную гибель. Случалось, и спали они под одной шинелью, и ели из одного котелка. Хороший человек, справедливый офицер. Плохо сделаешь - накажет. Хорошо - похвалит. И первое слово у него - "братка": белорус. Вано перебрал в памяти все бои, в которых участвовал вместе с лейтенантом Головеней, и еще раз подумал о нем: "Настоящий человек, друг! Спасать надо, иначе погибнет".
Снова, но уже спокойнее, мелькнула мысль о матери. Даже слова вспомнил, как на Кавказе говорят: "Если яичницу изжаришь для матери на своей ладони, то и тогда останешься у нее в долгу". И хоть теплее стало на душе от этого воспоминания, а сразу заторопился, зашагал быстрее: надо спасать командира.
…Рассветало. Лейтенант Головеня лежал на спине под деревом и с тоской смотрел на густые, мрачные облака, ползущие из-за гор. На душе у него было так же мрачно: неужели Пруидзе сбежал, спасая свою шкуру?
Донцов хмуро прохаживался рядом, поглядывая по сторонам. Из карманов его потертых брюк торчали длинные рукоятки немецких гранат, оставленных Вано. А что в них пользы, в этих гранатах? Вот если бы автомат был…
В кустах послышался треск сучьев. Донцов выхватил гранату, лейтенант поднялся на локте: фашисты? Но из-за кустов показался Пруидзе. Он торопливо подошел к командиру, опустился на траву, заговорил сбивчиво и горячо:
- Роща совсем маленький… Там хутор… На хуторе груш, яблок - настоящий Кавказ, товарищ командир! Фашистов нет, они по дороге идут…
- Так и знал! - с облегчением выдохнул лейтенант.
Пруидзе не понял, к чему относится это "так и знал", и продолжал подробно рассказывать, как надо пробираться к хутору.
- Главное - к хутору, а там пристроитесь, - убежденно закончил он.
- Кто пристроится? - не понял Донцов.
- Кто-кто? Известно кто - командир!
- Я командира не брошу!
- А разве я хочу бросать? Совсем у тебя дурной голова, Степан! Лечить командира надо, понимаешь? Лечить! А где лечить? На хуторе!
Донцов не успел возразить: со стороны гор донеслись артиллерийские выстрелы. Солдаты притихли.
Трудно сказать, кто это бьет. Может, свои, уходя в горы, огрызаются последними снарядами. А может, гитлеровцы, преследуя отступающих, стараются покончить с ними, чтобы потом свободнее двигаться дальше.
- Товарищ Пруидзе, вы осмотрели хутор? - нарушил тишину лейтенант.
Вано вскочил на ноги:
- В дома не заходил, людей не видел. Но фашистов там нет, товарищ командир! Ни одного шакала фашистского нет!
- Откуда же ты знаешь, что нет, если в дома не заходил? - попробовал возразить Донцов. Но Пруидзе с досадой отмахнулся от него:
- Молчи, пожалуйста, очень прошу. Пошли!
И, взвалив раненого на спину, быстро понес его, пригибаясь под кустами орешника.
Глава десятая
Уже совсем рассвело, когда они остановились в садочке на краю хутора. Донцов тотчас отправился во двор узнать, что здесь и как: обстановка на войне быстро меняется, и кто знает, не явились ли гитлеровцы…
Едва он приблизился к сараю, как откуда-то выскочила большая, похожая на волка, собака. Степан схватил попавшуюся под руку палку, начал отмахиваться, пятясь к сараю, пока не уперся спиною в дверь. Нажал, и дверь отворилась, да так, что Донцов застыл на месте: посередине сарая, с лопатой в руках, стояла девушка. Испуганное круглое лицо, обнаженные до плеч загорелые руки… Видно, услышала лай собаки и поторопилась вылезти из ямы, которую для чего-то копала в сарае.
- Доброе утро, - совсем некстати буркнул солдат.
Девушка молча кивнула в ответ, не зная, как быть, не понимая, что за оборванец ввалился к ней. Вроде солдат, но почему босой, без шапки и ремня? Что за деревяшки торчат из его карманов?
- Не пугайтесь, гражданочка, - поняв ее состояние, сказал Донцов и попытался пригладить свои растрепанные волосы.
Он успел уже рассмотреть тесный, полутемный сарай. В углу на подкладках, чтобы не прели полозья, - сани-розвальни. На санях нечто вроде постели: рядно, подушка. У дверей - скомканное белье, цветные девичьи платья, пальто с рыжим лисьим воротником. Донцов понял: прячет вещи от гитлеровцев.
- Что же это вы сами копаете? - стараясь успокоить хозяйку, спросил солдат. - Аль мужиков в доме нет?
Девушка посмотрела на его большие, запыленные, все в ссадинах ноги, на вьющийся, как у многих казаков, чуб и ответила чуть смелее:
- Есть конечно… С дедом мы проживаем…
И вдруг сама спросила:
- А вы из какой станицы?
Донцов чуть было не назвал первую пришедшую на память, но вовремя спохватился:
- Тут недалечко…
- То я и чую по говору, что вы казак… А як же вас звать?
- Степаном… по фамилии Донцов.
- Донцовых тут богато. Вы, часом, не родня Кузьмы Донцова? В Бережной проживает…
Никакого Кузьмы, конечно, солдат не знал, но вида не подал. Спросил, закрепляя знакомство:
- А вас как величать прикажете?
- Та на шо величать? Як батько с матерью назвали, так и вы: Наталкою кличьте.
- Хорошо назвали, - солдат улыбнулся. И тут же, согнав улыбку с лица, серьезно добавил - Вот что, Наташа, тут в садочке раненый…
- Раненый?
- В бою. Можно его сюда?
Девушка бросила лопату в сторону:
- Так шо ж вы молчите? Тут холодок, гарно… Несите сюды, - и бросилась к двери. - Минуточку, только Серка на цепь возьму.
Донцов поспешил в сад, где его сердито встретил Пруидзе:
- На шашлык попал, а? Целый час ждем!
- Кому что, а тебе шашлык!
- Не нужен мне твой шашлык! Время нужно! Понимаешь? Время!
- Тихо, не шуми. Не все сразу делается, - успокаивающе заговорил Донцов. - Ну-ка, помоги!..
Вместе с Вано подняли раненого и понесли в сарай. Наталка уже ждала их со взбитой подушкой в руках.
- Вот сюда, на дедову постель, - показала она на розвальни и выбежала во двор.
- Видели, товарищ командир? - проводил ее глазами Пруидзе. - Апельсин!
Лейтенант не ответил.
Девушка вскоре вернулась, неся кувшин молока с запекшейся, розовой пенкой. Положила на край постели белую, пшеничную паляницу. Кувшин был теплый, только что из печки.
- Вот это я понимаю! - оживился Донцов. - Ну и хозяюшка! Сразу видать - казачка!
Пруидзе лишь с благодарностью взглянул на Наталку.
Солдаты пили из одной кружки по очереди. Раненому девушка подала стакан и осторожно присела на уголок саней, внимательно разглядывая лейтенанта.
Бледный, худой… Над темными печальными глазами- широкие густые брови, сходящиеся у переносицы. Лицо командира показалось Наталке строгим, даже суровым, и в то же время очень молодым.
- Значит, так и проживаете тут с дедом? - заговорил Донцов, возвращая пустой кувшин.
- Так и проживаем… Да вот нет его что-то, - озабоченно нахмурилась Наталка.
- А батько с матерью, сестры, братья?
- Никого больше нема, - голос девушки дрогнул.
Справившись с волнением, она начала рассказывать о себе.
Это был грустный рассказ. Отца ее, колхозного бригадира, мобилизовали двадцать второго июня, в первый же день войны. Спустя месяц умерла мать. Единственный брат, Петр, еще подростком уехал на учебу в Крым. Где он сейчас - неизвестно. А со вчерашнего дня и дед пропал.
- Что с ним сталось? Может, убили?
- Ничего, придет! - постарался успокоить Донцов. - Кому он, старый, нужен?
Девушка с сомнением повела плечами: придет ли? А вдруг фашисты схватили…
Лейтенант молчал, прислушиваясь к отрывистому разговору. Может, от выпитого молока, а может, от всей этой спокойной обстановки ему стало как будто легче. Наталка спросила:
- Вы тоже из наших мест?
- Нет, я из Белоруссии.
- Может, из Минска?
- Немного не угадали: из Минской области. А что?
- Батько оттуда первое письмо прислал… - и замолчала.
Головене стало жалко ее, захотелось чем-нибудь успокоить.
- Да вы не печальтесь, - начал он. - Напишет еще. - И лейтенант заговорил о белорусских лесах, о партизанах, о том, что и отец ее может сейчас быть среди них, а письма оттуда не ходят.
Донцов поднялся с саней, вытер рот ладонью:
- Спасибо за угощение, хозяйка! Поели - пора на работу! - и, взяв лопату, полез в яму.
Вано принялся помогать ему. Наталка принесла сноп околота. Солдаты выложили дно и стенки ямы досками, покрыли ровным слоем соломы. Через час все вещи были надежно спрятаны в яме. Донцов посыпал свежую землю мякиной и, подмигнув, заключил:
- Сам Гитлер и тот не найдет!
Поговорив с командиром, солдаты вскоре куда-то ушли. Наталка осталась возле раненого. Головеня начал расспрашивать ее о советских частях: может, видела, куда они двигались? Спросил, не организуется ли где поблизости партизанский отряд.
Девушка покачала головой:
- Кто ж его знает.
- А что люди говорят?
- Люди? Та якие тут люди? У нас тут одни бабы. Известно, плачут… - И, помолчав, спросила: - Правда, будто немцы Москву взяли?
- Москву? - глаза лейтенанта вспыхнули. - Врут!
- Ихнее радио передавало…
- Ложь! Москву им не взять!
- А почему наши отступают?
Спросила и сразу пожалела об этом: такая острая боль исказила лицо лейтенанта. Он со злобой посмотрел на свою беспомощную ногу, будто во всем виновато его ранение.
- Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо. Давай-те-ка перевязку сделаю, - забеспокоилась Наталка.
Она выбежала из сарая и скоро вернулась с пузырьком йода. Разорвала чистую простыню и, опустившись на колени, начала снимать с ноги лейтенанта окровавленную тряпку.
Головеня следил за каждым движением девушки, почти совершенно не чувствуя боли.
- Ось и готово, - поднялась Наталка с колен. - Еще коли-нибудь вспомянете, як я вас лечила.
- Доктор вы мой дорогой, - с благодарностью улыбнулся раненый.
Во дворе послышались шаги, и в сарай вошел сияющий Донцов. Лихо притопнув, он горделиво выставил вперед левую ногу, демонстрируя перед командиром и девушкой большие сыромятные постолы:
- Хороша обновочка?
- Где подхватил? - сдерживая невольную улыбку- уж очень смешно выглядел Донцов, - спросил Головеня.
- Подарочек, товарищ лейтенант! - весело ответил Степан. - Иду, значит, по улице, а бабка из ворот высунулась, подзывает. Миленький, говорит, погоди! Бачу, говорит, набил ты свои солдатские ноженьки. Старая, а, видать, понятливая. Смотрю - тащит. Носи, говорит, на здоровье. Там и обулся. Эх, товарищ лейтенант, вот это обувь!
И, притопывая от удовольствия, солдат скороговоркой пропел:
Постолы, вы постолы,
Не велики, не малы:
Шиты на ноги, как раз -
Пол-аршина про запас!
- Да это ж бабка Матрена! - догадалась Наталка.
- Не могу знать. Подарила и даже фамилии своей не сказала.
- На выгоне живет? Новые ворота?
- Именно!
- Я и говорю - она, Матрена Гавриловна! - И, помолчав, девушка с грустью добавила: - Совсем одна осталась. Двух сынов убили, третьего проводила - тоже не слыхать…
Дверь отворилась, вошел Пруидзе.