Я вытащил планшет, достал трофейный "марш-компас", сверился с картой. Идем правильно - на север.
И тут меня тронул за плечо сержант Ситников, кивком показал на лесопосадку. В бинокль был хорошо виден немецкий бронетранспортер с впечатанным в борт крестом, два немца, копающихся у заднего колеса.
- Возьмем, командир? - в глазах Семена зажегся охотничий азарт.
- Надо помозговать. Вдруг рядом сидит дичь покрупней? Село-то видишь за деревьями?
Так до него километра два. Пока фрицы спохватятся, мы этих в мешок - и через плечо.
- Если брать, то вместе с бронетранспортером...
На том и порешили.
Объехали заросли лещины, еще раз осмотрелись и, прижимаясь к деревьям, на тихом ходу двинулись к бронетранспортеру с задранным рыльцем крупнокалиберного пулемета.
Немцев накрыли внезапно. Один - толстяк-ефрейтор в расстегнутой куртке - сразу же поднял руки, второй - тощий и сухой, как жердь,- вначале положил на землю гаечный ключ, затем последовал примеру своего напарника.
В кузове бронетранспортера мы обнаружили гранатомет "Солотури" и десяток противотанковых гранат. Яша Игнатенко моментально разобрался с этой немецкой штуковиной.
Миша Кириллов и Коля Петровец пристроили рядом с собой пленного ефрейтора. Другого посадили в немецкий бронетранспортер. Туда перешли Сеня Ситников, Петя Орлов, Миша Аверьянов и Паша Джугашвили.
"Скауткар" рванул с места и резво понесся вперед. За ним метрах в двадцати пылил немецкий броневик.
Ефрейтор с солидным брюшком оказался словоохотливым. Оправившись от испуга, он на ломаном русском языке объяснил, как они здесь оказались: шли в колонне, затем отстали, наехали на большой острый осколок. Всего их было шестеро. Старший - унтер-офицер - увел остальных в село в надежде поживиться "млеко, яйка, шнапс-лерватш"...
Но все это интересовало нас постольку-поскольку. Другое тревожило: где колонна? Что она собой представляет, куда движется?
Ефрейтор знал немного, но кое-что прояснил: в колонну стянуто несколько подразделений от изрядно "отощавшей" 111-й пехотной дивизии, с десяток бронетранспортеров, орудия, минометы, боеприпасы, штабной вездеход, ремонтная летучка. Формировались южнее Марьевки.
Радировать я не спешил - нужно было хорошенько все проверить, прощупать. Решил вначале догнать колонну, затем действовать по обстановке.
Минут через тридцать сели немцам "на хвост". Чуть отстали - сзади замыкающим катил мотоцикл. Немец притормозил, слез, поднял на козырек защитные очки, осмотрелся и опять плюхнулся на сиденье.
Я приказал принять вправо, взгорком подняться к густой полоске малинника. Теперь серая движущаяся лента была видна как на ладони.
Местность - лучше не придумать! Слева колонны - с крутым откосом возвышенность, к которой примыкает дорога, оправа от нее и вдоль - промоина. От промоины полого тянется вверх горка.
Надеваю шлем, вызываю по рации капитана Ермакова. Ответа нет. В наушниках треск, свист, еле различимые обрывки фраз. А время уходит. Как быть?
Мы слева "эскортируем" колонну, держим ее в поле зрения. Но что это? Она притормаживает ход, мотоциклист резко развернул "цюндапп", умчался краем обочины вперед. Последняя машина остановилась... Колонна сбилась в плотную, компактную массу.
Нас терзало любопытство: может, немцы решили сделать привал? Но никто не выходит из машин.
Разгадке помог "цейс". В бинокль отчетливо были видны офицеры в серых плащах. Они оживленно жестикулировали возле разрушенного моста, пересекающего заболоченный ручей. Один немец свесился через перила.
Ситников соскочил с бронетранспортера, пригнувшись, подбежал ко мне:
- Товарищ младший лейтенант! Так это ж живая мишень, елки зеленые!
- Слушай, Сеня, жми в хвост фрицам и жди сигнала - одна красная ракета. И крой их со всех стволов по заднему месту. Пусть расплавится к чертовой матери пулемет, но бей без передыху. А я врежу по башке колонны. Пришли ко мне срочно Игнатенко и Джугашвили... Понял?
- Заметано!
Несмотря на свой внушительный вес, Игнатенко прибежал на удивление резво, приложил руку к пилотке. Сзади семенил Джугашвили.
- Козырнешь, когда орден будут вручать. А сейчас, Яша, бери свою противотанковую машинку, найди удобное место и ударь по коробкам. Видишь, как они красиво стоят. Ты мне в центре шороху наделай... Пашу с собой прихвати для подмоги. Действуйте, ребята!
Орлов подвел "скауткар" к прогалине в посадке, удобно его развернул.
Офицеры продолжали совещаться, а несколько солдат уже ковырялись у настила моста. Я взглянул на часы - еще пять-шесть делений и... В такие моменты мной овладевало не похожее ни на что чувство. Это был необъяснимый сплав лихости и тревоги, уверенности в том, что все, даже самое рискованное, с этой минуты обязательно удастся. В своих людях я был полностью уверен: мы не раз проникали через частокол самых неблагоприятных случайностей, выкарабкивались из различных передряг.
Пора! Как говорили древние - опасность в промедлении.
Еще не набрала свечения красная ракета, как с трех сторон веером замельтешили огненные трассы. Длинные очереди Ситникова буквально скосили пехоту с грузовиков, за падающими вниз немцами летели каски, ранцы, оружие... Табун гитлеровцев полез прямо в сторону лесопосадки, то есть на нас. Невидимая коса подрубила их под корень, уложила за кюветом в самых немыслимых позах.
Я свинцовыми строчками перекрестил штабной вездеход, перенес огонь на крытые грузовики.
Аверьянов бил из "дегтяря" по колесам, из-за которых робко отстреливались автоматчики. Куртка на Мишиной спине потемнела от пота, а он лишь приговаривал:
- Вот это вам - яйки и шпик, а это - млеко... Кушайте!
Неторопливо, но точно клевал танки и бронетранспортеры наш "пушкарь" Игнатенко. Желтое пламя уже лизало корпус мордастого броневика, загорелась брезентовая крыша стоявшей рядом машины.
И завихрилось, завертелось все на дороге, как в адовом котле!..
Невообразимый хаос внес взрыв в центре колонны. Вначале показалось - лопнул огромный котел. Над грузовиками, а в них, видимо, находились боеприпасы и взрывчатка, поднялись клубы черно-бурого дыма. Раскаленный поток огня, словно извергнутая магма, залил все кругом, потек липкими языками по стенкам кювета. Даже мы на расстоянии ощутили этот жар.
Разведчики продолжали сечь колонну огнем из пулеметов и автоматов: летела щепа от бортов, уцелевшие машины просели на пробитых шинах, скособочились. Один бронетранспортер, пытаясь развернуться, раздавил кормой радиатор соседней машины, сполз на обочину да так и застрял в солончаковом иле.
Ко мне подбежал Ситников. Таким я его еще никогда не видел: на посеревшем лице лихорадочно блестели глаза, синие жилки вздулись на висках. Говорил глухо, будто в бочку.
- Командир, сзади еще несколько машин подходит...
Сообщение не из приятных. Но тут везение в буквальном смысле свалилось к нам с неба.
Над нами промчалась шестерка "илов".
- Хоть бы помогли братья-штурмовички,- кто-то со вздохом проронил, прислушиваясь к удаляющемуся гулу.
Но что это? Гул как бы покатился в обратную сторону: два краснозвездных "ила" сделали вираж, пронеслись над уже порядком распотрошенной колонной, развернулись, и из-под крыльев полетели какие-то оранжевые поленья. Факелы заплясали еще над несколькими машинами. "Илы" что-то высыпали и на подходивших гитлеровцев - там тоже взметнулись столбы пламени и дыма...
Собрались мы быстро. Знали - мост пройти не удастся, поэтому по ходу движения стали искать брод.
Пылим на "скауткаре". Сзади, как привязанный, трофейный броневик.
Ситников, свертывая цигарку, долго смотрел на пленного ефрейтора, затем тихо спросил:
- Наме? *
* Имя? (нем.)
Тот приподнялся от неожиданного вопроса. Потом по-солдатски четко выпалил:
- Ефрейтор Густав Центнер.
Сеня что-то еще ему сказал, тот заулыбался. Мы переглянулись.
- Я ему говорю, что он соответствует своей фамилии: лавчонку имел, всякой дребеденью торговал - подтяжками, пуговицами, иголками...
Старший сержант еще о чем-то потолковал с немцем. Затем пояснил нам:
- Его напарником интересовался. Был студентом, работал на химическом заводе. С легкими у него не все в порядке. Тотальник.
Да, Гитлеру приходилось подгребать уже и таких доходяг. Об этом мы знали и раньше из трофейных документов. В них говорилось, что ввиду напряженного положения с живой силой следует быть менее требовательными к солдатам поступающего пополнения. Перечислялись статьи, которые не освобождали от строевой службы: деформация грудной клетки, срастание нескольких пальцев правой руки, укороченная нога и т. д. Ничего не поделаешь, на безрыбьи и рак рыба - калеки, горбуны, колченогие, беспалые...
Раньше мне все немцы казались на одно лицо, и я не особенно интересовался этими винтиками, гайками, шурупами адской машины, которую сконструировал бесноватый фюрер, метивший в императоры "тысячелетнего рейха". Враг для меня был негативом, одноцветной фигурой, силуэтом без теней и форм на однообразном черном фоне. Война - едкий реактив - проявила это примитивное изображение. Она провела на нем контуры, проложила резкие тени, округлила и закончила очертания.
Позже, и при захвате "языков", и при допросе пленных, я старался понять нутро этих "хозяев мира", стал изучать даже такие детали, как место рождения, наличие родственников, род занятий до войны и тому подобное. Складывая наблюдения в одно целое, понял, что гитлеровский солдат в отличие от нашего бойца напоминает наемника. У него четкий, раз и навсегда заведенный порядок: хоть умри, а вовремя накорми, дай выспаться, обеспечь наступление танками, пушками, самолетами... И он слепо выполнит любой приказ. Недаром в вермахте существовала поговорка: "Размер моего жалования не позволяет мне иметь собственное мнение".
С кем только не приходилось иметь дело! Это были и кадровые, в основном старшие офицеры, верой и правдой служившие кайзеру в первую империалистическую, и их отпрыска - лощеные, ухоженные, как рысаки из родовых конюшен, и сошка помельче - ветераны, воевавшие во Франции и Северной Африке, дубленные всеми ветрами Европы. Среди них прослойка - обыватели, обрюзгшие в пивных, еще не оперившиеся семнадцатилетние сопляки, работяги, до предела истощенные в карьерах и копях Рура... К последним я относился с какой-то скрытой жалостью. Что поделаешь, война есть война, у нее свои жестокие законы.
Но с эсэсовцами у нас были особые счеты. Дрались эти сволочи здорово, злодеяния творили самые мерзкие. Порой поражался - откуда у человека, сотканного из живой плоти и крови, с серой массой в черепной коробке столько жестокости, зла сатанинского! Сколько раз видели мы пепелища, стояли, подавленные, перед мертвыми телами седовласых пахарей, изнасилованных девчушек, детей, убитых выстрелами в лицо. А сколько было угнанных на чужбину, замордованных, мыкающихся в бездонном горе?...
Клокочет гнев в душе, все переворачивается. - Ты спроси, Сеня, этого Центнера - чего он сунулся к нам свиным рылом, что позабыл на нашей земле?
Ефрейтор потупился, закряхтел.
- Говорит, имения обещали. Мол, здесь давно немецкие колонисты обосновались, пустили корни. Едешь, как по Германии,- Мариенгейм, Густафельд, Майндорф...
- Пусть в последний раз любуется своими имениями.
Ефрейтор заподозрил что-то неладное, истошно завопил.
- Успокой его, Сеня! Мы в мешки с навозом не стреляем...
В бригаду возвратились за полночь. Нас ждал капитан Ермаков. Не ложились спать и разведчики взвода, которые остались в расположении. Объятия, расспросы... Приковылял даже Петя Алешин. Его ранило осколком в бедро, но он улизнул из санбата. Сокрушался: на рану, мол, наплевать, а вот Павел Буре пострадал. Это он имел в виду часы, которые осколком разбило в заднем кармане брюк...
Через сутки наш разведдозор уже находился юго-западнее населенного пункта Кутеиниково.
Обстановку в общих чертах мы знали: наши вышли на рубеж Кутеиниково - Кузнецове - Михайловская, но дальнейшее движение приостановили. На то были причины: по сведениям воздушной разведки, из района Волновахи и Хлебодарки в сторону Донецко-Амвросиевки выдвигалось до двух немецких моторизованных дивизий. Дело принимало серьезный оборот. Вот почему не одна, а несколько разведгрупп получили задание проследить за движением противника.
...У пологого кургана, наверное, насыпанного еще скифами, укрыли "скауткар", сами с верхушки принялись наблюдать.
Так прошел час, другой. До чертиков примелькались эти высотки - безымянные, лысые, плоские, круглые, фигурные... Никаких признаков жизни, только орел-могильник парил в вышине и изредка камнем падал вниз, ожесточенно что-то клевал на земле.
Наблюдатели сменяли друг друга.
- Ну, что там делается в мире суетном? - спрашивал разморенный старший сержант Брусков у Аверьянова. Тот морщил лоб, чесал затылок, потом плел мудреное кружево:
- Нормальная невидимая циркуляция происшествий несущественной значительности. Орел поживился зевнувшим зайчиком, суслики спрятались на всякий случай...
- Ну что, сынки, показывают что-нибудь ваши стеклышки? - подполз к нам водитель Романенко.
- Дупель-пусто, Константин Константинович. Одна, как Миша говорит, циркуляция.
Романенко даже в роте все уважительно - по имени-отчеству - величали за солидный возраст. Ездил он в основном на БА-64.
- Ну-ну, зрите...
Вечером я связался с капитаном Ермаковым, доложил обстановку. Он приказал оставаться до особого распоряжения, обратил внимание на ночное время...
Так проторчали на этом "пупке" до следующего дня. Хоть бы один паршивый фриц проскочил на своей коляске!
С рассветом подошли еще ближе к предполагаемой колонне, но местность по-прежнему оставалась безжизненной, хотя воздушные разведчики сообщали, что растянулась колонна километров на пять-шесть.
В тот же день у нас запросили координаты, затем прибыли сменщики с младшим лейтенантом Григорьевым. Привезли с собой горячую пищу и горючее. С разведчиками приехал и капитан Ермаков. Он поставил задачу новой группе, после чего мы собрались позавтракать и дозаправить бронетранспортер.
Я предложил Алексею Степановичу спуститься в урочище. Там было свежо, пахло мокрым илом.
Быстро по полевой тропке сбежали вниз, сзади съехал броневик. В охранение выставили Аверьянова. В урочище, как сказал бы мой морячок Захаров, легли в дрейф. Сложили оружие, поспешно сбросили маскхалаты. У самых корней почерневшего пня трепетной жилкой пульсировал прозрачный родничок. Набрав живительной влаги в котелки, долго-долго тянули ее мелкими глотками.
Утолив жажду, принялись мыться. Капитан Ермаков тоже разделся до пояса. Ситников лил ему воду в ладони.
Ключевая вода приятно холодила тело, смывала не только грязь и пыль, но и, казалось, снимала усталость после бессонной ночи.
Ротный повар сержант Леонов уже открыл термос, стал наполнять кашей котелки, расставленные на брезенте.
Брусков поморщился:
- Все понятно! За труды наши и харч соответственный - перловка "дробь шестнадцать".
- С супами ездить рискованно. Тюкнет пуля в термос, и все! Реденькое на земле, одни фрикадельки останутся...
- Уговорил, рассчитываю на добавку...
Присели кто где. Я примостился на пне. И только поднес ложку ко рту, как раздался шум - будто медведь ломится через малинник.
Запыхавшийся Аверьянов ладонью зачерпнул воду, плеснул на лицо, сбивчиво доложил:
- Там машина... Легковая. Кажется, немцы... Легковая... Сам видел.
Я бросил ложку, накинул куртку, взял автомат, снял с предохранителя. И - по тропке вверх. За мной пыхтел Аверьянов, пружинисто бежал Ситников.
Притаились за кустом орешника.
Действительно, мышиного цвета БМВ, подпрыгивая на кочках, приближалась к урочищу. Когда машина притормозила, медленно подъехав к повороту тропинки, я прикладом ударил по правому стеклу, рванул за дверцу. Затем сгреб офицера и буквально выбросил с сиденья.
Денщик - детина внушительного роста - кинулся в сторону, но Аверьянов подсек его подножкой. Тот споткнулся, пополз на четвереньках. Миша заломил ефрейтору руки, приговаривая:
- Ша, кобылка, не лягаться.
Ситников вытащил у офицера пистолет, обыскал. Обер-лейтенант, весьма плакатный немчик, буравил нас глазами, говорил резко и длинно - паузу не уловить.
- Возмущается обер,- усмехнулся Ситников,- мол, не по правилам воюем.
- Скажи,- поднялся Ермаков,- что у нас правило одно: или в землю на удобрение, или под конвоем в тыл для проветривания мозгов... А сейчас с ним надо потолковать о деле.
Офицер мялся, лепетал что-то о воинской чести и долге, затем, видимо, понял, что высокий штиль нам до лампочки, заговорил "о деле". Он офицер связи из 258-й пехотной дивизии. Недавно переброшены из-под Орла. В общей колонне, куда влились, много бронеединиц.
Дивизия малочисленна. Из-за растянутости движение медленное. Идут на соединение с 29-м армейским корпусом. Направление - к переправам на реке Кальмиус.
...Когда прибыли в бригаду, Алексей Степанович собрал разведчиков, загадочно улыбнулся:
- Ребята, я хочу раскрыть один секрет. Сегодня у вашего командира взвода, как раньше говорили, тезоименитство. К "подарку", который он сам себе сделал, я имею в виду обер-лейтенанта, пусть примет и наши поздравления.
Как же я забыл? Действительно, в тот день, двадцать седьмого августа, мне исполнилось двадцать.
Последующие события развивались с поразительной быстротой. Корпус перекрыл дорогу гитлеровцам в районе хутора Колосков. Враг маневрировал, крутился, как в западне. Вояки Холлидта попадали в огневые "мешки", не успевали, как говорится, вытягивать ноги, как застревала голова. В довершение ко всему гвардейцам корпуса, крушившим фланги, здорово помогла вражеская авиация. Около сорока "юнкерсов", запутавшись в обстановке, высыпали бомбы на своих.
А командование 6-й немецкой полевой армии категорически требовало от солдат и офицеров развития "успеха", не принимая во внимание доклады об огромных потерях. Отдельные группы и подразделения самовольно бросали поле боя, спасаясь бегством. А в эфире настойчиво звучали призывы: "Форвертс!", "Форверте!".
Добрая весть прилетела и со стороны Таганрога. Передовой отряд из состава корпуса под командованием Героя Советского Союза подполковника Епанчина размолотил там несколько сборных частей, вышел к окраинам города.
Еще каких-то пару дней назад гитлеровцы чувствовали себя в Таганроге настоящими хозяевами положения. Военный комендант города в обращении к населению писал: "Положение на фронте прочно закрепилось. Город в любом случае сохранится за немецким командованием... Ни один солдат не покинул до сих пор город, и все прочно останутся на своих позициях".