Для тех, кто вырос в степи, память о широком просторе с горячим дыханием ветра и бездонным голубым небом пройдет через всю жизнь незабываемой песней юности.
Только в течение весны и первой половины лета степь несколько раз меняет свой вид, поражая обилием красок с разными оттенками: ярко-красными, лиловыми, сизо-зелеными, желтыми...
А какое чудо - майские ночи, когда сгущается синева и в чистом звенящем небе зажигаются лучистые звезды! Над огромной, безбрежной равниной плывет медный диск луны, орошая землю потоком мягкого света.
Безлюдная степь оживает, когда наступает пора сенокоса с пряными запахами разнотравья. Потом она поблекнет, потускнеет, побуреет от жаркого солнца.
Зимой все покрывается неглубоким снегом, степь превращается в безжизненную пустыню. Гуляют вьюги, кружат над саманными хатами, глинобитными закутками для скота, меж потухших свечей тополей. И неуютно себя чувствуешь в степи, по которой носятся вихри колючего снега под аккомпанемент волчьего воя...
Наш корпус действовал в первом оперативном эшелоне, вел бои на довольно широком фронте. Особенно доставалось штабникам, ибо из-за частых нарушений связи пункты управления перемещались по нескольку раз в сутки. Штабные офицеры затрачивали много времени на поиски нужных частей.
Для тоге, чтобы отрезать гитлеровцам пути отхода с Северного Кавказа, была создана механизированная группа "Дон" под командованием генерала П. А. Ротмистрова. Нашему корпусу, попавшему в его подчинение, было приказано переправиться через Маныч, взять Ростов, после чего перейти к обороне в районе станции Аксай.
Ввиду яростного сопротивления врага темп наступления был невелик. Особенно трудным орешком оказалась Мартыновка, трижды переходившая из рук в руки. Многих солдат и офицеров мы тогда не досчитались. Тяжелой утратой для всех стала гибель заместителя командира корпуса по политической части полкового комиссара Сигунова.
И все-таки фашистов вышвырнули из Мартыновки. Никогда не забуду встречу, которую устроили нам местные жители. Сколько же они повидали крови и горя человеческого! Обнимали своих освободителей, плакали... Отовсюду слышалось:
- Сына увели...
- Хату сожгли...
- Последний хлеб забрали, супостаты...
Тут же по инициативе местного врача Минякиной был организован госпиталь, в который поместили более сотни раненых и больных офицеров и командиров.
...Началась вторая половина января.
Погода сломалась - наступила оттепель. Дороги развезло. Возле танков и автомашин сновали бойцы с лопатами в руках, подставляли плечи под застрявшую технику, надсадно покрикивали: "Раз, два - взяли!" Кое-где образовывались "пробки" из-за поломок. Водители, проклиная все на свете, копались в моторах, лазили под днищами, отрываясь лишь на считанные минуты, чтобы отогреть над кострами обмороженные руки.
Довольно часто приходилось вступать в борьбу с самолетами противника, которые охотились буквально за каждой машиной, повозкой. Из-за них стало почти невозможно доставлять боеприпасы, горючее, пищу. Командование корпуса приказало использовать для борьбы с самолетами все огневые средства.
Выход механизированной группы генерала Ротмистрова к низовью реки Маныч и станице Багаевской имел огромное значение: складывалась реальная возможность перерезать железную и шоссейную дороги Батайск- Ростов с целью не допустить отхода остатков разгромленных войск с Северного Кавказа. Захватив же Новочеркасск, мы могли выйти в глубокие тылы южной группировки противника и взять Ростов.
Развернулись тяжелые многодневные бои между устьем реки Маныч и станицей Пролетарской.
Тактика гитлеровцев оставалась прежней. Те же пресловутые "клинья", сосредоточение превосходящих сил на сравнительно узких участках, массированные налеты авиации. Специально созданные группы автоматчиков, сопровождаемые танками, просачивались в наши тылы, стремясь создать видимость окружения и посеять панику. Каждый шаг продвижения, однако, стоил противнику больших потерь.
Все же из-за растянутости частей, отставания артиллерии и ремонтно-восстановительных средств для танков, недостатка горючего, а главным образом из-за чрезмерного утомления людей - наступление приостановилось. Но это не относилось к разведке.
Сущей занозой оказалась для нас станица с выразительным названием Самодуровка.
Мы двигались разведдозором параллельно колонне противника. Впереди - немецкие мотоциклисты с пулеметами, орудия, минометы, какие-то машины, крытые брезентом... По нашим подсчетам, в колонне было не менее трехсот человек. Изучив направление движения, поняли, что это подкрепление для гарнизона, расположенного в Самодуровке.
Срочно связались по рации с командиром бригады майором Рахмановым. Реакция на доклад оказалась незамедлительной: лишь только колонна втянулась в пологую балку, ее буквально проткнули с двух сторон кинжальным огнем. Несколько машин столкнулись, некоторые загорелись. Остальные, пытаясь развернуться, чтобы уйти из-под обстрела, тыкались тупыми носами в сугробы. Немцы прятались за колесами грузовиков, отстреливались. Перебежками искали укрытие...
"Мелкоту" добивали из бронетранспортера. Нескольких гитлеровцев пленили. Среди них оказалась довольно важная птица - полковник. На лацкане мундира - значок члена нацистской партии. Наспех его обыскав, забрали кортик с готической надписью: "Фюр Тройхайт унд Тапферкайт"*, сняли голубой эмалированный крест с черной каемкой. Оберст скрипел зубами, проклинал дикую страну с ее "жуткими морозами", что-то показывал, стараясь загибать посиневшие пальцы. Наверное, считал потери... И здесь произошло то, чего мы никак не предполагали: когда офицера подвели к бронетранспортеру, он, нагнувшись, неожиданно выстрелил себе в живот... На снег упал маленький, в ладонь величиной пистолет. Я поднял его. Красивая вещичка! На рукоятке - костяные накладки, затворная коробка украшена золоченой гравировкой.
* "За верность и храбрость" (нем.)
- Что с ним делать, командир?- спросил Алешин после некоторой паузы.
- Грузите на "броник". Все-таки вещественное доказательство. Не каждый день попадаются полковники, даже мертвые.
А сам подумал: "Влетит от Рахманова под первое число". Этот досадный случай еще раз подтвердил железное правило: в нашем ремесле нельзя пренебрегать малейшей мелочью.
Из беглого опроса остальных пленных узнали, что они из 16-й моторизованной дивизии, которую перебросили сюда вместо потрепанной в боях 11-й танковой.
Взятие Самодуровки стоило нам немалой крови, но гитлеровцев все же вышибли из хутора.
...Стояла на редкость тихая, безветренная ночь, падали крупные хлопья снега. Ни шума моторов, ни стрельбы, ни вспышек ракет... В приземистой избе, наспех оборудованной под штабное помещение, собрались комбаты, командиры рот, заместители по политической части. Одеты кто как - и в шинелях, полушубках, стеганых ватниках, безрукавках, прозванных "мадьярками". На столе с развернутой картой стояла снарядная гильза, из которой лениво струилось желтое пламя.
Майор Рахманов молча покрутил карандаш, зло швырнул его на карту.
- Чего фриц уцепился так за эту Самодуровку, ума не приложу? Если так и дальше пойдет, останется один выход - глубокая оборона. Чует мое сердце - гитлеровцы вновь полезут.
Слова комбрига оказались пророческими: с каждой секундой нарастал какой-то угрожающий гул, доносилось прерывистое рычание моторов.
В избу ворвался солдатик в каске, сбитой набекрень, видно, из тех, кто только начал нюхать порох.
- Товарищ майор! К хутору подходят танки! Сотня - не меньше...
- А ты в темноте хорошо посчитал, сынок?- спокойно спросил Рахманов.- Считать их надобно тогда, когда из них пар выходит. Все - в подразделение! - приказал комбриг и взял телефонную трубку. Но связи не было. По-видимому, повредили линию.
Все быстро покинули штаб. Лишь одного офицера - политрука роты связи Черниченко - задержал начальник политотдела бригады майор Крусков.
- Иван, срочно сообщи в штаб корпуса обстановку в хуторе. Нельзя терять ни секунды...
Последние слова Крускова заглушил взрыв прямо под окнами. Посыпались стекла...
Между тем немецкие танки растекались по хутору. Ахали частые разрывы, дробилась пулеметная стрельба, мигали ракеты...
Чтобы добраться до радиостанции, Черниченко нужно было перебежать через улицу, которую утюжили танки. Термитные снаряды то и дело высвечивали полуразрушенные хаты, решетки покосившихся плетней, сломанные деревья...
Политрук притаился за стеной, дождался, когда очередной танк пронес перед его глазами угловатую корму, и бросился бежать наперерез другому. "Только бы пулеметом не срезал!" - билась мысль. Упал на перепаханную землю: буквально в метре пролязгали гусеницы, расшвыривая мерзлые комья глины. Замполит скатился в водосточную канаву, и это его спасло.
По-пластунски преодолел центральную часть улицы. Поднялся, побежал. Его заметили - совсем рядом вздыбил землю снаряд, взрывной волной ударило о забор. Успел только вжаться лицом в перемолотый серый снег..
Майор Крусков и комсорг бригады Чумаченко, наблюдая за действиями Черниченко и видя, как он упал, посчитали политрука убитым. Казалось, последняя надежда связаться с корпусом рухнула... Но Черниченко все-таки добрался до радиостанции, доложил о критической обстановке в Самодуровке.
Теперь нужно было спасать машину с аппаратурой. "Где Турищев? Что он там копается?" - Черниченко сбросил наушники и, открыв дверцу, позвал командира радиоотделения. Но старший сержант не мог ответить: лежал на боку в луже крови. Оттащив Турищева к скирде соломы, политрук завел мотор и отогнал машину в укрытие.
Стал на подножку, спрыгнул на землю. И вдруг в глазах потемнело, он пополз вниз, хватаясь онемевшими пальцами за борт радиостанции. И уже не слышал ни выстрелов, ни взрывов. Лишь жуткая тишина и какой-то неестественный покой...
А гитлеровцы наседали. Основной удар принял на себя батальон капитана Атлантова. Людей в нем осталось не густо - многих не досчитались при взятии Самодуровки, тяжелораненых вывезли в тыл. Ощущалась нехватка боеприпасов. И все же батальон с несколькими пушками крепко стоял на ногах. Собрав бойцов, комбат коротко обрисовал обстановку. Потом к личному составу обратился замполит старший лейтенант Татауров. Как всегда спокойно, сказал:
- Товарищи! Отходить нам некуда. В центр прорвалось несколько танков. Немцы оцепили Самодуровку и с флангов. Будем держаться до последнего. Надеюсь, что ни один фашист не выстрелит нам в спину...
...Гитлеровцы, укрываясь за уцелевшими стенами хат, перебежками приближались к обороняющимся. Но когда бросились в атаку, нарвались на такой губительный огонь, что вынуждены были отступить.
Батальон держался! Когда немцы, в который уже раз, отхлынули, до стволов пулеметов и автоматов нельзя было дотронуться: плесни водой - закипит.
После некоторого затишья на хутор пошли "юнкерсы". Вытянувшись цепочкой, они снизились до бреющего и сыпанули бомбами. Несколько пушек и расчетов в батальоне вышли из строя: щиты помяло, лафеты покорежило, разбросало зарядные ящики. Раненые лежали вперемешку с убитыми, присыпанными мокрой землей.
Вновь появились гитлеровцы.
Огонь батальона заметно слабел. Разорвавшимся снарядом убило капитана Атлантова. Пулеметная очередь перерезала старшего лейтенанта Татаурова. Оставшиеся в живых бойцы кинулись в рукопашную. Бились прикладами, лопатами, а кто и кулаками...
Лишь к вечеру противнику вновь удалось овладеть Самодуровкой. Впоследствии она несколько раз переходила из рук в руки.
Потери с обеих сторон были огромные. Среди погибших оказался и комбриг майор Василий Мартынович Рахманов.
Позже, когда в часть возвратился Иван Черниченко, мы узнали, что же с ним произошло.
...Он очнулся от того, что кто-то грубо его тряс. С трудом разлепил ресницы, хотел приподняться, но острая боль пригвоздила к земле. Как в тумане, увидел нависшую огромную фигуру.
Ногам стало холодно. "Раздевают",- подумал он и уже отчетливо увидел глаза-буравчики под суконным козырьком, рыжую щетину.
- Вытряхивайся,- человек в полицейской форме зло ощерился.- В раю можно ходить и босиком.
Рядом стояли два гитлеровца.
Полицай снял с Черниченко сапоги, шерстяные носки, шапку, хотел стащить и свитер, но он, как и ватник, пропитался кровью. Полицай брезгливо поморщился. Черниченко и еще нескольких раненых начали избивать ногами.
К вечеру их, как поленья, швырнули в кузов машины, отвезли на окраину хутора Полячки, загнали в колхозную конюшню и закрыли дверь. Затем подожгли.
Огонь начал жадно лизать кровлю, пробил потолок, пополз по стропилам...
Как в кошмарном сне, Черниченко почувствовал, что его кто-то тянет. В груди саднило от едкого дыма, к горлу подкатывался тошнотворный комок... И вдруг - спасительный глоток воздуха!
Открыл глаза...
Тащил его вначале санитар старшина Николай Ря-боконь, потом стал помогать какой-то паренек. Они быстро уложили Черниченко на сани, что стояли за углом конюшни, присыпали соломой. Лошади тронули куда-то в темноту.
- Тебя как зовут? - спросил Черниченко возницу.
- Вася Борышполец. Не бойтесь. Я - комсомолец. Честное слово.
- А куда ты меня везешь?
- В Зеленоград...
Лошади шли медленно. Под полозьями поскрипывал снежок.
- Вот что, Вася,- обратился к пареньку Черниченко.- На всякий случай возьми мои документы, там партийный билет. Если встретишь наших - передай. И письмо жене. Отослать не успел. Двое ребят у меня...
Несколько раз в дороге он терял сознание: сказались потеря крови, холод.
И все-таки выжил политрук, пройдя через многие передряги. Снова попал в лапы к гитлеровцам. Поместили в лагерную больницу. Перед бегством немцы хотели взорвать здание, но подпольщики перерезали провода, которые вели к взрывному устройству. Местные жители вылечили, выходили раненых бойцов. Когда зажили раны, политрук догнал свою бригаду и прошел с ней до самого конца войны.
А Вася Борышполец выполнил наказ Черниченко. Передал документы в политотдел одной из дивизий, после их отослали в Москву.
Овладев Самодуровкой, гитлеровцы бросили на юго-восточную окраину станицы Манычской тринадцать танков с батальоном автоматчиков. Жарко пришлось здесь нашим артиллеристам. В самый критический момент боя тяжело ранило командира батареи лейтенанта Колесова. Его заменил замполит лейтенант Остапенко. Потеряв несколько танков, гитлеровцы откатились назад.
Ночью лейтенант Остапенко скрытно сменил позиции, оставив на прежних макеты орудий, и на рассвете немцы ударили по пустому месту. Решив, что батарея выведена из строя, они снова пошли в атаку, но натолкнулись на мощный прицельный огонь. На поле боя осталось восемь подбитых танков. Так и не сумев прорваться в Манычскую с юго-запада, гитлеровцы решили нанести удар в новом направлении - через Арпачин в сторону Манычской.
В три часа ночи 25 января корпусные разведчики под командованием капитана Киселева подтвердили данные о перегруппировке немцев. Пленный, доставленный к генералу Свиридову, сообщил, что прибывшие части и отряды, укомплектованные отборными солдатами и офицерами СС, хорошо обученные и по-зимнему экипированные, получили задачу любой ценой сломить сопротивление русских, отбросить их за Дон и тем самым обеспечить возможность отхода с Кавказа через Ростов.
Генерал Свиридов незамедлительно прибыл с оперативной группой на КП на окраину Манычской и стал управлять боем, который начался утром.
В политдонесении корпуса о ходе боев в те дни говорилось: "...25 января 1943 года противник предпринял ожесточенную бомбардировку ст. Манычская, которая продолжалась почти до позднего вечера. Было совершено более 150 самолето-вылетов. Одновременно по станице он открыл сильный артиллерийский и минометный огонь. Затем враг бросил в контратаку до 30 танков с пехотой. Развернулись ожесточенные бои. Гвардейцы мужественно сражались, срывая попытки врага прорваться в станицу. Особенно трудно пришлось сражаться подразделениям 4, 5-й и 6-й гвардейских механизированных бригад, которые обороняли хутора Арпачин и Алитуб" *.
* ЦАМО СССР. Ф. 303. Оп. 4005. Д. 76. Л. 83.
Удары врага успешно отражались, но сказывалось его количественное превосходство. К тому же защитникам Арпачина пришлось с самого начала боевых действий драться в полуокружении. Командир корпуса постоянно требовал доклады от разведчиков, чтобы точно ориентироваться в сложившейся обстановке.
...Я готовил разведгруппу к поиску. Хорошо изучил карту и уже отчетливо представлял себе местность. Здесь, в бескрайних, открытых всем ветрам степях, работа разведчиков во много раз сложнее и рискованнее. Всякое движение видно как на ладони.
Ночь - всегда союзница нашему брату, но вести наблюдение в темноте, делать выводы о перемещениях противника (а он теперь шевелился и ночью) - дело весьма затруднительное. Ко всему прочему - и это главное - нужно добыть живую "справку", да поосведомленней. Не какого-нибудь там обозного каптенармуса или "грабаря" из похоронной команды.
Предварительно построил разведчиков. Кратко сообщил задачу, приказал готовиться. С собой берем автоматы, по два диска, гранаты, компас, два бинокля, индивидуальные пакеты. Награды (их тогда имели немногие), документы, письма - оставляли в штабе.
С наступлением сумерек вышли на задание. На окраине Арпачина окликнул часовой. Удостоверившись, что свои, сказал:
- А-а, полуночники? Ну, удачи вам, братки!
Было чуть-чуть жутковато: идешь, как по непрочному ледку.
Вспомнилось, что с таким же чувством в детстве катался на коньках по только что застывшему пруду. Было сладко и жутко, играя с опасностью, нестись по льду, который то тут, то там потрескивал под ногами, а иногда давал трещину от берега к берегу. И так ухал, будто где-то на дне стреляли из пушки. Случалось не раз, что кто-нибудь проваливался в холодную купель. Все бывало. Но... Едва приближалась зима и мороз завертывал и трещал без снега, мы хватали коньки и опять мчались на этот тонкий, только что замерзший лед...
...Ракетные сполохи трепетали в радужных ореолах. Все же их неверный свет был лучше непроглядной неизвестности... Через час всплески ракет остались за спиной, а потом и вовсе начали тускнеть.
Мы часто останавливались, напрягали слух - в такой темноте можно запросто напороться на немецкий пост. А затем крохотный светлячок-треугольник компасной стрелки вновь звал в черную даль.
Петляли долго. Шли пригнувшись, открытые участки преодолевали по-пластунски. До рассвета нужно было отыскать удобное место для наблюдения. Наконец, нашли более-менее глубокую вымоину, в которую ветер нагнал клубки колючего перекати-поля.
Удивительное растение! Высохнет, оторвется от корня и скачет, рассыпая дурное семя до тех пор, пока не попадет в какой-нибудь овраг.
Ночь шла на убыль. Подул лютый колючий ветер, дымка рассеивалась. Впереди все отчетливее вырисовывалась какая-то ферма, точнее, каркас ее, справа бугрилась длинная темная скирда соломы.
Посмотрел в бинокль. Вроде пусто. Но что это? До слуха донесся стелющийся по земле рокот моторов. И тут же над нашими головами промчалась волна "юнкер сов".