- Да, грязный пошляк. Причем в прямом смысле слова. Ты посмотри на себя, на свои зубы. И еще у тебя изо рта воняет. Поэтому я тебя и боялся, - говорю я язвительно. - Мне было страшно, что ты на меня дыхнешь. Знаешь, что я себе говорил, когда все началось? Я говорил себе: "Вот он, опять. Мистер Пятнистое Лиственное Дыхание".
Джим просто стоит и смотрит. Свесив свой длинный нос желто-синего цвета, прикрыв глаза. Даже эрекция спала, и вялый пенис уныло болтается между огромных яиц, каждое размером с кокос.
- Очень обидные ваши слова. Свежие листья - это естественный освежитель дыхания. И про зубы ты зря. У меня все в порядке с зубами.
- Я видал носорогов с зубами получше.
- Неудачный пример. Мой приятель Барри, он как раз носорог. И он мне рассказывал, что они подряжают маленьких птичек, чтобы те вычищали им зубы. И я тоже слежу за своими зубами, Спек.
- Мне так нравится, когда ты обижаешься. Тем самым ты проявляешь хотя бы какие-то чувства.
- У каждого есть уязвимое мягкое брюшко. Но это не значит, что в него обязательно надо пинать.
- Я больше не буду. Прости, пожалуйста. Хотя мне бы хотелось, чтобы ты был… ну, скажем, более открытым.
- Тебе повезло, что я призрак, - говорит Джим с мрачным видом, - а то словил бы по роже.
- К чему такая экспрессия?!
- Ну а ты чего, ирод? Я - это единственное, что было и есть интересного в твоей скучной жизни. Если бы про тебя сняли фильм, про твою жизнь, он был бы сплошь обо мне.
- Стало быть, не снимут такого фильма. Представь, сколько будет проблем с подбором актеров. Не говоря уже про бюджет. При всех спецэффектах.
- Меня может сыграть человек. Худой, долговязый. С большим "рубильником". Ну, в смысле, носом. Желтый грим. Голубая подсветка. Штаны в коричневых пятнах, как у жирафа. Сапоги на платформе.
- Кстати, мысль.
- Или вот, - с пафосом произносит Джим. - В роли жирафа Джима - сам жираф Джим.
- Только придется вырезать всю матерщину.
- Крепкое слово служит для выражения сильных чувств.
- Слушай, не спорь. Я всяко лучше тебя разбираюсь в кино. Я же работаю на телевидении, на канале НФ. Кстати, о телевизорах, - говорю я, поднимаясь с кресла. - Надо бы досмотреть кассету.
- Твой дежурный ответ на все? Не сейчас, Воздержанья, я смотрю телевизор.
- Это кто так говорит?
- Ты, очкарик.
- Джим, - говорю я с прохладцей, - это уже переходит все мыслимые границы.
- Скотт Спектр, ты - самый нудный из всех людей, кому я являлся как призрак.
Несмотря на все недвусмысленные угрозы, как-то не очень выходит бояться призрака, принявшего облик жирафа. Это даже забавно: такая большая зверюга, и не в состоянии никого напугать. Скажем, мыши - их все боятся, даже те, кто не боится мышей. Но жираф?! В жирафах нет ничегошеньки страшного, в призрачных или наоборот. И этот запах у него из пасти… Запах листьев с самых верхушек деревьев. Свежий, да. Но слишком ядреный. У меня есть приятель, древесный хирург, так сказать. Обрезает деревья. Так что я знаю, о чем говорю.
Жжжжжж. И вот он, Скотт Спектр, сидит в своем высокотехнологичном кресле и смотрит документальный фильм о Скотте Спектре из серии "муха в компоте". Когда я поднимаю левую руку, Скотт Спектр, который сидит в телевизоре, тоже поднимает левую руку. Все как в жизни. В деталях. От растрепанной челки и очков самой стильной модели из всех существующих на данный момент на потребительском рынке до штанов с узором "миллиметровка" и антистатических не скользких носков. Но там, в телевизоре, нет Джима. Зато есть Воздержанья, на заднем плане. Она полирует сервант со всем своим рьяным хозяйственным пылом. Ее прямые каштановые волосы зачесаны назад и собраны в хвост коричневой резинкой. Она полирует сервант, и тут раздается звонок. Звонят в дверь. Воздержанья по-прежнему полирует сервант, а потом уже не полирует, а смотрит на меня. Не на того, который в телевизоре, а на меня настоящего.
- Скотт, сейчас, кажется, твоя очередь открывать дверь. Или нет?
Очевидно, что нет. Потому что я качаю головой.
- Ладно, пойду открою, - говорит она, расправляя юбку, длинную и коричневую. - А ты тогда в следующий раз. - Камера движется следом за ней, по коридору к входной двери. Наезд, крупный план. Рука, отпирающая щеколду.
Смена кадра. Опять крупный план. Помятое лицо со всеми характерными признаками пролетарского происхождения. Это Мамик, мать-одиночка. Она при несла с собой своего новорожденного младенца, Малявку Водичку.
- Возд, - говорит она, сокращая имя моей жены до первых четырех букв. - Ты мне не поможешь, Возд?
- С чем помочь?
- С малышом. Его все время тошнит. Рвет всякими штуками.
- Какими штуками?
- Смешными кусочками рвоты, - говорит Мамик, передавая ребенка моей жене. - То какими-то просто комочками, то комочками рвоты.
Жена забирает Малявку у Мамика, матери-одиночки, и относит его в гостиную. Мамик идет следом за ней, но через пару шагов оборачивается и бежит обратно к входной двери: чтобы закрыть. Жена кладет ребенка на ковер, осторожно переступает через него, чтобы не наступить ему на головку, стелет скатерть на стол, поднимает Малявку и кладет его на скатерть, расстеленную на столе.
- Его все тошнит и тошнит, - говорит Мамик с придыханием. - Я уже за него боюсь. Все думаю, что надо бы вызвать врача. Дома все окна открыты, но все равно запах чувствуется. Вся квартира уже провоняла рвотой. И я боюсь, а вдруг мама решит зайти. Опять будет учить меня жить. Ну конечно. В моем положении…
- Сейчас, наверное, нужно подумать о маленьком.
- И выбрать имя второму. - Мамик задирает свое материнское платье и оттягивает резинку трусов. Потом дергает за эту штуку, прикрепленную к пупку. Что-то типа веревочки. - Наверное, стоит купить книгу имен. Как назвать своего ребенка. Там еще фотография младенца, ну, на обложке. Ой, что ты делаешь?
- Спасаю жизнь твоему ребенку, - говорит жена, вынимая какую-то штуку у него изо рта.
- Типичный мужик. Впялился в свой телевизор, и все. У нас тут критическая ситуация, а ему хоть бы хны.
К своему стыду должен признаться, что это правда. Я по-прежнему пялюсь в экран, даже во время рвотных эпизодов.
Мамик берет Малявку Водичку и перекидывает его через плечо.
- Типичный мужик. Кстати, а что он там смотрит?
- Похоже, какую-то мелодраму.
- Он что, целыми днями сидит перед ящиком?
- Эго такое исследование, - говорит Воздержанья в мою защиту. - Он же работает на телевидении, на научно-фантастическом канале. Да, Скотт? - Последнюю фразу она произносит, повысив голос, но, к несчастью, я слишком занят просмотром программы и поэтому не слышу.
- Да я, в общем, тоже, - говорит Мамик и мнет свой раздутый живот. - В смысле, тоже помногу смотрю телевизор. А что еще делать, пока ждешь ребенка?! Тебе, Возд, тоже пора завести ребенка. Или он тебя не того? - Она кивает в мою сторону.
- Да я уже не хочу и не жду, - говорит Воздержанья, накручивая на палец прядь волос. Потом заговорщицки подмигивает Мамику. - У меня есть любовник.
Нет ничего более захватывающего, чем признание в супружеской измене. И это признание в измене - не исключение. Вместе с креслом, которое на колесиках, я придвигаюсь поближе к экрану. Я весь внимание.
- Его зовут Лерой, - говорит Воздержанья. - И он очень хорош в постели.
- А Скотту ты говорила?
- Конечно, нет. Если я скажу мужу, это будет уже не роман. И потом, он меня все равно не услышит. Я не смогу перекричать телевизор.
- А ты пыталась скандалить?
- Скандалить - не мой стиль, Мамик.
- Давай я попробую?
- Ну попробуй.
Так что мать-одиночка с помятым лицом встает у меня за спиной, за спинкой моего высокотехнологичного кресла, и начинает орать благим матом. В смысле, действительно матом. Не дождавшись ответа, она принимается колотить меня по макушке ладонью.
- Не бей его.
- Я пытаюсь его рассердить.
- Оставь его, - говорит жена. - Может, он и придурок, но он мой муж.
Мамик вынимает из сумки баллончике газом для отпугивания насильников. С явным намерением пустить мне в лицо струю едкого газа. Воздержанья пытается ее разоружить, но пролетарская женщина яростно зыркает на нее и бьет коленом в пах. Я знаю, что надо вмешаться, выключить телевизор, оторваться от кресла, отложить пульт и повалить бесноватую пролетарку на пол. Но она крупнее меня, и честно сказать, я ее боюсь. И потом, она очень даже неплохо смотрится на экране.
К счастью, жена и сама в состоянии за себя постоять. Она задирает Мамику платье, срывает с нее бюстгальтер, хватает за млекопитающую сиську, истекающую молоком, и выводит разбушевавшуюся соседку на улицу.
- А как же ребенок?
- Если он тебе нужен, - говорит Воздержанья, - придется тебе добиваться его через суд. Я его заявляю на усыновление.
- Неудивительно, что ты носишь очки, - говорит Джим. - Отодвинься подальше, а то сидишь носом в экран.
- Прошу прощения, но меня захватило происходящее.
- Заставляет задуматься, да?
- Вовсе нет, - отвечаю я чистосердечно. - Просто и вправду хороший был эпизод. Только эта ужасная тетка из пролетариев… как-то она не порадовала.
- А что такого ужасного в пролетариях? - говорит Джим обиженно. - Я сам из рабочего класса.
- Да, и ты посмотри на себя.
Жираф-призрак трясет головой, не веря своим ушам.
- Нет, ты и вправду какой-то душный. Теперь понятно, почему у тебя с женой все так плохо. Наверное, ты ее даже ни разу и не обнял.
- Я ее обнимаю. Всегда. Каждый вечер, - говорю я, проверяя свое мысленное расписание. - Когда она моет посуду.
Жираф недоверчиво приподнимает бровь.
- Сзади, что ли, подходишь?
- Ага. Жене нравится, когда сзади.
Жираф приподнимает вторую бровь.
- Я так и думал.
- Знаешь что, шел бы ты в джунгли, грязное животное.
Джим раздувает ноздри.
- А ты - мерзкий расист.
- Не смей меня так называть, - говорю я обиженно. - Будь у меня под рукой стремянка, я бы взобрался на самый верх и придушил бы тебя всего. Ну, не всего, а хотя бы частично.
- Ты это… не кипятись, - говорит Джим, попятившись. - А то еще схватишь сердечный удар.
- Не дождетесь. - Я бью себя кулаком в грудь. - Я здоровый, как бык.
- Скорее как вол, - произносит Джим нараспев. - Вол, если ты вдруг не в курсе, - это бык, не несущий яйца. Вол в закрытом вольере. С поясом целомудрия на отсутствующем причиндале. Ты весь зажатый, Спек. Ты подавляешь свои инстинкты. С этим надо бороться. Ты же часами сидишь перед ящиком, а это, знаешь ли, вредно. Пойди прогуляйся, подыши свежим воздухом. Жизнь дана для того, чтобы ею наслаждаться.
- Смени компакт-диск, - саркастически говорю я. - Спокойствие, мистер Спектр, только спокойствие. А то у вас приключится сердечный приступ. Это старая песня, Джим.
- И все-таки, по статистике, смерть от сердечных заболеваний относится к самым распространенным.
- Ты мне как будто зачитываешь брошюрку из серии "Помоги себе сам". - Я чешу нос под очками. - И что мне делать по этому поводу? Есть какие-нибудь предложения?
Джим пожимает плечами.
- Я просто подумал, что тебе стоило бы регулярно снимать напряжение в тестикулах. Так сказать, изливать содержимое. Как минимум раз в неделю.
- Если ты намекаешь на мастурбацию…
- Все это делают, Скотт. Даже Бог.
Я застываю с отвисшей челюстью.
- Я тебя правильно понял?
- Э?
- Стало быть, это правда.
- Погоди, - говорит Джим. - Я хотел сказать только…
- Да, теперь все логично, - говорю я, сложив два и два. - Бог есть. Если бы его не было, тебя бы тоже здесь не было.
- Ну, даже если он есть, я в него не верю.
- Так ты, выходит, агностик.
- Скорее скептик.
- Ну хорошо. Скептик. Ты веришь, что существование Бога сомнительно, потому что невероятно.
- Можно сказать и так. Но если он существует, - говорит Джим, прядя ушами, - он редкостный анус.
- Что?
- Говорю, редкостный анус. Тот еще педераст.
- Так нельзя говорить.
- Бородатый ЗП. В смысле, задний проход.
- Джим, пожалуйста…
- Ладно, как бы там ни было, - говорит Джим, задирая заднюю ногу и пуская тугую струю мочи в электрический камин с эффектом "живых углей", - я всего лишь хотел сказать, что если ты не разберешься со своей тухлой жизнью в самое ближайшее время, если ты не научишься расслабляться, то кончишь, как я. Очень быстро откинешь копыта. И тебе будет мучительно больно и горько.
- И как это произойдет?
- Как я уже говорил. И теперь уже скоро. Сердечный приступ. В любой день.
- Ты это серьезно?
- Ты посмотри на мое лицо, - говорит Джим устало, почти безучастно. - Загляни мне в глаза. Разумеется, я серьезно. Твои дни сочтены. Где-то уже готов счет из бюро ритуальных услуг, адресованный твоей жене, Воздержанье Спектр, за погребение ее почившего супруга Скотта. Пятьдесят фунтов стерлингов, специальное предложение.
Жираф еще даже не договорил, а я уже чувствую, как кровь сворачивается у меня в артериях, забивая их тромбами. Я бегу к телефону, хватаю трубку, лихорадочно набираю номер.
- И кому ты звонишь?
- Всем.
- Успокойся. Не надо никому звонить. Во всяком случае, еще не время.
- То есть у меня есть шанс?
- Конечно, есть. Собственно, я для того и пришел.
- Чтобы спасти меня?
Жираф-призрак кивает.
- Но почему? - Я кладу трубку на место. - Ведь я тебе даже не нравлюсь.
- Я сам умер так же. И, уж поверь мне, это было неприятно.
- А что с тобой произошло?
- Я шел по джунглям, искал, чего бы такого съесть, и упал замертво. Сердечный приступ.
- Но ты же жираф.
- Жирафы тоже обламываются, знаешь ли.
- Но, если я тебя правильно понял, сердечные приступы случаются у трудоголиков.
- В джунглях все по-другому.
- Тогда отчего у тебя был приступ?
- Я съел не те листья.
- Что за глупости!
- Такие колючие. Я подавился. А когда жираф давится, у него напрягается сердечная мышца. Ты бы сам попробовал перекачивать кровь вверх по шее длиной в десять футов.
- А про кровь обязательно упоминать?
- Так я оказался на небесах. На жирафьих небесах. К слову, поганое место.
- Как так?
- У них там напрочь отсутствуют зеленые насаждения. Ни одного даже самого дохлого деревца.
- А зачем тебе деревья?
- Чтобы просовывать голову сквозь листья.
- А ее что, нельзя сунуть куда-то еще?
- Куда, например? - говорит Джим с кривой ухмылкой. - К себе в задницу?
- Технически невыполнимо.
- Ты даже не представляешь, на что способен жираф, изнывающий от скуки.
- Что? Правда засунул?
- Я пытался. Но уши мешают. И эти смешные маленькие рожки. - Джим наклоняет голову. - И тогда я подумал: пошло все в жопу, - и вернулся на землю.
- Ноты говорил, что пришел сюда, чтобы помочь мне. Жираф-призрак долго молчит, а потом говорит:
- Ну хорошо. На самом деле все было не так. Я заделался призраком. Пугал людей. Просто хотел посмеяться. А потом как-то раз я слегка перестарался, и один старый перец откинул копыта. Умер с испугу.
- О господи.
- В общем, смех обернулся слезами. - Жираф опять раздувает ноздри. - И я подумал: иди оно все конем. Мне нужен отпуск. И я спрятался у тебя в шкафу.
- То есть ты так себе представляешь отпуск?
- Перемена обстановки способствует отдохновению духа, Спек. Засада в том, что мне стало скучно. А когда жирафу-призраку скучно, он видит будущее.
- О как.
- И я увидел его, твое будущее. Только его было мало, Спек.
- И ты решил что-то по этому поводу предпринять? Стать моим советчиком и спасителем?
- В самую точку, - говорит Джим с улыбочкой до ушей. - Я он и есть, твой спаситель. Такой эротически-эрегированный вариант Иисуса.
Я снова сажусь в свое кресло хай-тек.
- Я ценю твой порыв, но должен заметить, что получается у тебя паршиво. В смысле, какой-то кривой из тебя спаситель. Эти твои постоянные замечания, что живу я хреново и все такое. После таких заявлений как-то не переполняешься радостью бытия.
- Да, наверное. Прошу прошения, был неправ. Но, главное, я тебя предупредил. Следуй моим советам и доживешь до седин. Умрешь от старости. Или тебя переедет автобус. Но еще очень не скоро. А если будешь и дальше вот так, как сейчас, тратить свою жизнь впустую, то все закончится очень быстро.
Стало быть, надо принять решение. Жизненно важное решение. Я закрываю глаза и прислушиваюсь. Как часы тикают мое имя. Скотт. Скотт. Скотт. Одно тик-так - один удар сердца. Каждый из которых может стать последним.
Решения. Жить, как Джим. Или умереть.
- А если я умру, что станет с женой?
- Меня очень радует, что ты об этом спросил, - говорит Джим с улыбкой до ушей. - Давай досмотрим кассету.
Жжжжжж. А потом - брызги, летящие из-под черных колес на мокром черном асфальте. Общий план: черный катафалк на дороге к пригородному кладбищу. На катафалке покоится гроб, а в гробу, надо думать, - я. Или, вернее, то, что от меня осталось. Потому что я мертвый.
Медленный наплыв. Конференц-зал в местном планетарии. На экране над сценой - мое лицо, сложенное из созвездий. Мои очки, моя челка. На сцене - гроб, вдоль которого ходит туда-сюда директор планетария. Он ступает неслышно в своих мягких туфлях и периодически смотрит в зал. Кстати замечу, что в зале аншлаг. Ни одного свободного места.
Первый ряд, слева направо. Моя мама. У нее красный нос, а глаза - еще даже краснее. Папа. Сидит, уткнувшись в журнал; читает, чуть ли не носом. Или, может быть, спит? Брат. Грызет ногти. Сестрица, чей муж сейчас в тюрьме за домогательства к старшей дочери. Его старшая дочь, которая дочка моей сестры. Моя сестра, чей муж… нет, ее мы уже посчитали. Бабушка с папиной стороны. Рыдает, сморкаясь в носовой платок. Дедушка с маминой стороны. Сидит, стрижет бороду маникюрными ножницами. Друг семьи, который не хочет, чтобы его называли по имени. Мой лучший друг Вик Двадцатка, о котором чуть позже. Мой начальник на телеканале НФ Гарри Делец, в серебристом костюме, призванном привлекать внимание. Галстук - как серебристая полоса. На рубашке - коллаж фотографий с видами из окна его спальни. Рядом - его… э… партнер Доктор Бэмс, автор научно-популярного бестселлера "Почему кровь липкая". Еще дальше - Спот Плектр, основатель фан-клуба Скотта Спектра. Кстати, это - не настоящее имя. Он изменил свое имя, потому что хотел быть похожим на меня. Он копирует меня во всем. Даже одевается точно как я. Ой, жираф Джим тоже здесь. На заднем ряду, второй слева. Его видно за милю. С его самодовольной улыбочкой.