- Ты же хочешь вернуться домой?
Я вздыхаю и щелкаю выключателем.
Пару секунд Джим стоит, испуская самодовольное сияние, как большой желтый пижон, хотя, собственно, почему "как"? Он и есть большой желтый пижон. А потом говорит:
- Теперь включай.
Я послушно включаю свет. Ой.
- Джим, это дом моей сестры. А ты говорил, мы вернемся домой.
- Разве я что-то такое сказал?
- Ну хорошо. Намекнул.
- Да кого это колышет?
- Меня колышет. Я устал. Хочу спать.
- Мне надо тебе кое-что показать.
- Нет, лучше не надо.
Лестница в доме сестры деревянная, а дерево, как известно, имеет дурную привычку громыхать под ногами. К счастью, копыта Джима сделаны из невесомого призрачного вещества, а подошвы моих стильных тапочек в виде инопланетных пришельцев подбиты слоем мягкой синтетики, так что мы поднимаемся почти беззвучно. Джим останавливается перед дверью. Это спальня дочери моей сестры, ее старшей.
- Иди за мной, - говорит жираф.
- Даже не подходи к ней, животное. Гнусный растлитель малолетних.
- Делай, что говорят. А если хочешь вступить в дискуссию, обратись к моему левому заднему копыту. Оно ведет все деловые переговоры.
- Все, я домой. - Я не шучу. Я действительно собираюсь домой, даже если придется идти всю дорогу пешком, в тапках в виде инопланетных пришельцев.
Пару секунд Джим глядит на меня, потом картинно закатывает глаза и закусывает губу.
- Слушай, ты извини, если тебе показалось, что я психанул…
- Мне не показалось, что ты психанул. Ты вообще псих ненормальный.
- Спек, это действительно важно. Ты можешь открыть для себя что-то новое.
- Ничего нового о нашем маленьком Цветуечке ты мне не расскажешь.
- У нее месячные.
- Джим, у тринадцатилетних девочек месячных не бывает.
- Еще как бывает, Спек. Менструации с обильными выделениями. А как иначе, ты думаешь, они получают освобождение от физкультуры?
- Что ты делаешь?!
Он уже наполовину просунул голову сквозь дверь спальни.
- Пойдем, - говорит он, вытащив голову. - Она ничего не заметит. Я тут немножечко наколдовал.
- То-то я думаю, чем так воняет?
- Это я пукнул. А еще я прочел про себя заклинание, чтобы ты стал невидимым. Подожди, пока я не пройду сквозь дверь, а потом входи сам.
- Джим, я…
- Ты что, боишься застать ее за каким-нибудь нехорошим занятием?
- Разумеется, нет, - говорю я, может, чуть громче, чем необходимо. - Ей завтра в школу. Она уже спит.
- Стало быть, беспокоиться не о чем.
Джим на три четверти проходит сквозь дверь, но потом возвращается, смотрит мне прямо в глаза и произносит командным тоном:
- За мной.
Выбирать не приходится. Открываю дверь и вхожу.
- Почему по ночам так темно? - возмущаюсь я. - Мне вообще ничего не видно. Впрочем, на что тут смотреть?
- Есть на что, Спек. Подойди ближе.
- Нет, спасибо.
- Как хочешь. Но ты все веселье пропустишь.
- Джим, что веселого в том, чтобы смотреть на спящего человека?
- Она не спит. Она мастурбирует.
- Да, дети теперь растут быстро, - говорю я задумчиво. - Ну и пусть мастурбирует на здоровье, главное, чтобы потом руки помыла.
- Вообще-то обычно она их облизывает.
- Джим, ты сейчас говоришь о ребенке тринадцати лет.
- Тебя послушать, так я вообще старый педофил.
- Только не говори мне…
- Успокойся, Спек. Исключительно в моих фантазиях.
- Каких фантазиях?
- В фантазиях с участием твоей племянницы.
- Ты больной извращенец-жираф.
- Мертвый жираф. Ой, смотри, - говорит Джим оживленно, - она не одна. С ней подружка. Смешинка.
Смешинка - девочка из класса нашего Цветуечка. Я едва различаю их в темноте, подсвеченной призрачным жирафьим сиянием.
- Это чьи ноги?
- Смешинкины, - говорит Джим. - Или все-таки Цветуечкины?
- Говорю же, что ты извращенец.
- Мне так нравится, как они шепчутся. Такие прелестные, сладкие голосочки. Знаешь, как твоя племянница называет свой клитор? Смешинка. А Смешинка свой - Цветуечек.
- Да что такое с моей семьей? Еще какие-то разоблачения будут, Джим? Как я понимаю, теперь мы пойдем в спальню к Фикусу.
- Только не в таком виде, - говорит Джим, указывая копытом на характерное вздутие в районе ширинки на моих спальных шортах лунного цвета. - А то нас арестуют.
- Иди первый.
- Нет, Джим. Давай ты.
- Я всегда прохожу первым.
- Потому что ты хам.
- А у тебя трусы старые, - дружески сообщает Джим. - Застиранные, поблекшие, с растянутой резинкой.
- Слушай, так мы здесь до утра простоим. Кто-то должен пойти первым.
Джим пожимает плечами. Он не намерен сдаваться.
- Ну хорошо. - Я открываю дверь спальни самой младшей из всех моих ныне здравствующих родственников. - Ну вот. Она спит.
- Подними одеяло.
- Тогда меня точно арестуют.
- Только если ты получаешь от этого удовольствие, - успокаивает меня Джим. - Поднимай.
- Нет.
- Давай, а то я сейчас сам подниму.
- Все, что угодно, ради спокойного существования. - Я осторожно приподнимаю одеяло за краешек. И вижу в свете, идущем из коридора, свою девятилетнюю племянницу. - Видишь, Джим. Мир не настолько испорчен. И что ты хотел мне показать?
- Ничего.
- Тогда зачем мы сюда ввалились?
- А кто подал идею?
- Типа ты тут ни при чем? Ладно. Тогда, наверное, нам лучше уйти. - Я иду к двери следом за Джимом, но оборачиваюсь на пороге, чтобы еще раз взглянуть на спящего ребенка. - Эх, Джим, - вздыхаю я тяжко. - Почему они не остаются такими навсегда?
- А то еще годика три-четыре, и начнет на лошадках кататься, как твоя благоверная.
- Да, наверное, я зря ей купил того пони. Но она его обожает.
- Его - может быть, а тебя - ни разу.
- Что?
- Она считает тебя придурком.
- Что?
- Взгляни на доску.
Я смотрю на доску. У Фикуса есть такая доска, типа школьной, только маленькая, на ножках. В общем, смотрю я на доску, и там написано мелом: "Дядя Скотт - придурок". Большими, корявыми буквами. Как будто мел держали копытом.
- Это ты написал?
- Э?
- Это ты написал на доске? Еще одна хиленькая попытка показать мне семью в неприглядном виде?
- Семья то, семья это, - говорит Джим раздраженно. - Это ты вечно про них талдычишь. У меня уже уши вянут. Знаешь, что тебе сделать со своей разлюбезной семьей?
- Знаешь что, Джим, - говорю я, сложив руки на изображении Космонавта в космосе у себя на футболке. - По-моему, ты просто завидуешь. Тебе завидно, что я человек, у которого есть все, а ты всего-навсего тупой жираф-призрак.
Джим молчит. Потому что сказать-то и нечего. Я загнал его в угол, и он это знает.
- Ну хорошо. Это я написал. Но исключительно ради шутки. Я подумал, что будет смешно.
Я качаю головой. Он меня не убедил.
- Какой же ты жалкий. Сделал подлянку из зависти и даже не можешь признаться, как настоящий мужчина… э… то есть как настоящий жираф.
Джим подцепляет зубами одну из Фикусовых игрушек, круглолицего резинового человечка в борцовском трико.
- Дядюшка Тянем-Потянем, - говорит он с набитым ртом. - Берись за другой конец.
Я берусь за ноги Дядюшки Тянем-Потянем, чья голова крепко зажата в монументальных зубах жирафа. Животное пятится к двери, и я иду следом.
- Нет. Стой на месте.
Я стою в комнате Фикуса, а Джим пятится дальше, через всю лестничную площадку, демонстрируя, почему эту игрушку назвали так, как назвали.
- Дядюшка Тянем-Потянем, - говорит Джим, стоя у самых перил. - А есть еще и собачка. Псявка-Тянучка. Буквально на днях появилась в продаже.
- У Фикуса как раз скоро день рождения.
- Смотри, чего я умею, - говорит Джим и производит действительно впечатляющий маневр: резко дергает головой и завязывает растянутого резинового человечка, которого я держу за ноги, в узел. - Я так и шею могу завязать, - говорит Джим и завязывает.
- Я и не знал, что жирафы такие гибкие.
- А еще я могу сам у себя отсосать.
- Джим, я тебя очень прошу…
- Спек, с тобой все в порядке? А то у тебя такой вид, как будто ты привидение увидел.
- Меня мутит от разговоров о сексе.
- Кстати, о разговорах о сексе, - говорит Джим. У него такой странный голос, когда он держит в зубах эту резиновую игрушку. - Ты когда-нибудь пользовался услугами секса по телефону?
- Ты что, смеешься? Пятьдесят пенсов минута. Фунт - в часы наибольшей загрузки.
- Я смотрю, ты хорошо изучил предмет. Но я тебя понимаю, Спек. С твоим страшным членом…
- Никакой он не страшный.
- Тогда почему же твоя благоверная называет его жуткой висюлькой?
- Она не называет его висюлькой. Она называет его… - Отпустив одну ногу Дядюшки Тянем-Потянем, я давлю большим пальцем себе на очки, передавая давление напрямую в лобную долю мозга, отвечающую за память. - Это было давно.
- Что?
- Наш медовый месяц. Ага, вспомнил. Она называла его "мой рыцарь".
- А в дневнике она пишет совсем другое.
- Тебе что, больше нечем заняться? Обязательно всюду совать свой нос? С таким, знаешь ли, носом… - Я не успеваю договорить. Джим отпускает голову Дядюшки Тянем-Потянем, и резиновая игрушка бьет меня по лицу этак весело и сердечно. - Ой.
- А какие еще у нее есть игрушки?
Я закрываю дверь спальни Фикуса.
- Нет, мы туда не пойдем.
- Значит, пойдем к сестре.
- Даже не думай, - твердо говорю я. - Она и так себя чувствует беззащитной, пока ее муженек в тюрьме. А больше здесь никого нет. Больше пакостить негде. Правильно? Так что давай возвращаться домой.
Джим качает головой и улыбается своей глупой улыбкой большого умника.
- А куда тогда?
- В общем, домой. Но сперва - в мою комнату.
И еще до того, как я успеваю сказать: "В какую комнату?! Нету тебя никакой комнаты", - все на миг погружается в темноту, и нас переносит обратно в мой дом.
- Но, Джим, - говорю я, протирая очки. - Это же наша кладовка.
- Знаю. Я думал сюда переехать.
- И что тебя остановило?
- Тут как-то…
- Как?
- Да много всякого хлама.
- Это не всякий хлам, Джим. Вот посмотри, - говорю я, показывая на высокотехнологичную стиральную машину с сушкой. Одно нажатие на рычажок - передняя панель открывается, и внутри лежат новенькие, еще ненадеванные брюки карго.
- Они серые, - говорит Джим.
- Замечательный цвет, серый, - говорю я с воодушевлением. - Космические корабли тоже серые, Джим.
- А ты когда-нибудь видел космический корабль, Спек?
- В реальной жизни не видел. Но я сделал модель. - Приподнявшись на цыпочки, я достаю с верхней полки роскошный пластмассовый космический крейсер.
- Да, в детстве ты был шустрым мальчиком, - говорит Джим с неприкрытым сарказмом. - Вся модель в сперме.
- Это не сперма, Джим. Это клей.
- А чего он стекает по боку?
- Я немного увлекся.
- А ты еще говоришь, что я мерзкий пошляк. Что тут еще интересного есть? - говорит Джим, осматриваясь. - Это что?
- Мой мобильный.
- Симпатичная штука.
- Воткни шнур на место, - говорю я. - Немедленно. Он заряжается. Что ты делаешь?!
- Пихаю его себе в нос, - говорит Джим, пихая мой телефон себе в нос.
- Немедленно вытащи.
- Кажется, он там застрял. Сможешь достать?
Я встаю на стул.
- Наклонись.
- Погоди, Спек. Сейчас чихну.
- Эй, подожди. Я сейчас принесу салфетку.
- Когда жирафы чихают, сопли выходят у них из носа на скорости девятьсот километров в секунду, - говорит Джим таким тоном, как будто передает сообщение: "А мы тем временем послушаем музыку". - В общем, достаточно, чтобы осеменить кашалота.
Я вылетаю из комнаты пулей, несусь вверх по лестнице, врываюсь в уборную и хватаю рулон туалетной бумаги. Потом, мысленно сопоставив ширину рулона и размер жирафьего носа, ставлю бумагу на место, бегу вниз, в кухню, хватаю рулон бумажных полотенец и мчусь обратно в кладовку.
- Это зачем?
- Ты сказал, что чихнешь.
- Правда?
Пару секунд я обдумываю услышанное, а потом говорю:
- Сдается мне, у меня плохой день. То есть ночь.
- И он еще жалуется! У кого в носе застряла мобила? Давай забирайся на стол. Будешь вытаскивать.
Я встаю на стул, со стула - на стол и лезу пальцами Джиму в нос. Мобильный выходит легко, вместе с увесистой плюшкой соплей, заляпавших мне всю футболку с Космонавтом в космосе.
- Спасибо, Спек. Ты настоящий друг. Когда-нибудь я сделаю то же и для тебя, только напомни. Ого, это чего? Твой компьютер? Давай, что ли, порнушки скачаем.
Я качаю головой. Я смотрю на свою футболку с Космонавтом в космосе, который сплошь залит вязкими носовыми выделениями.
- Посмотри, - говорю, указав пальцем на зеленоватые сопли.
- Это неинтересно, - заявляет Джим. - Я хочу посмотреть порнуху.
Тяжко вздохнув, я включаю компьютер и отхожу в сторонку. Сперва появляются цифры, потом - заставка с черепашкой. А потом коми зависает.
- Он так всегда.
- А я думал, что у тебя должен быть самый что ни на есть навороченный комп. Ты же повернут на всяком хай-теке.
- Это и есть самый что ни на есть навороченный комп.
- Ага.
- Компьютеры, они как автобусы, - говорю я с умным видом. - Сперва ты их ждешь целую вечность, а потом они вдруг ломаются.
Джим издает невеселый смешок, косится на меня с неприкрытым презрением, качает головой, но от комментариев воздерживается.
- Прошу прощения, на чем мы там остановились?
- Мы пытались включить твой компьютер. Может, попробуем перегрузиться?
- Ну попробуй.
Он отодвигает меня в сторонку и применяет старый испытанный способ работы с неисправной техникой, а именно - лупит копытом по корпусу. Машина перезагружается сама собой и заводится с первого раза.
- Вбей какое-нибудь слово.
- Какое слово?
- Ну, что-нибудь, что тебя возбуждает.
Я печатаю слово, вернее, целых два. Космический корабль. И нажимаю на Enter.
Джим глядит на экран, склоняет голову набок и смотрит опять, под другим углом.
- Вот уж не думал, что ты так умеешь.
- Невесомость, - вздыхаю я. - Они бы, что ли, хоть шлемы сняли…
- Попробуй еще раз. Закрой глаза и вбей первое, что придет в голову.
Я так и делаю. И на экране медленно возникает картинка высокого разрешения: изображение женщины, которая катается голая по кровати и сосет большой палец у себя на ноге.
Джим пробуждает меня к жизни смачным жизнеутверждающим поцелуем.
- Но-но, - говорю я, отплевываясь. - Без засосов. - Джим выпрямляется в полный рост, задевая ушами потолок. - Просто помоги мне встать.
- Мои поздравления, - говорит Джим, протягивая мне копыто. - Ты узнал свой фетиш.
- Что я узнал?
- Свой фетиш, Спек. Ту самую штуку.
- Какую штуку?
- Которая тебя заводит. Ты увидел порнуху с фетишем на босые ноги, и у тебя случилась эрекция. Кровь прилила к твоим модным боксерским трусам, и ты отрубился.
- Что за бред?
- Вставай, любитель понюхать чужие ноги.
- Как ты меня назвал?
- Хотя, по зрелом размышлении… - говорит Джим, легонько пиная меня ногой, так что я снова валюсь на ковер. - На колени, раб. Так и быть, можешь облобызать мне копыто. Мое могучее копыто.
- Не тычь мне в лицо этим раздвоенным безобразием, - говорю я ворчливо. - Кажется, ты там во что-то вляпался. Джим, давай сразу же проясним ситуацию. Я, Скотт Спектр, не фетиширую на копыта.
- Докажи.
- Хорошо, - отвечаю я самоуверенно. - Как?
- Иди за мной.
- Куда еще?
- К твоей жене, - говорит Джим и улетает вверх, через потолок.
Поскольку я простой смертный, мне приходится подниматься по лестнице.
- А при чем здесь моя жена? - говорю я, включая лампу на столике у кровати.
- Ну, у нее же есть ноги. Откинь одеяло.
- Она может проснуться.
- Если что, я ее вырублю, - говорит Джим, поворачиваясь к жене задней частью туловища.
- Кажется, мы собирались ее усыпить, а не убить.
- Ладно, делай, как я сказал.
Я приподнимаю краешек одеяла. И вот они, ноги моей жены. Босые, как в день появления на свет. Две аккуратные стопы, примыкающие к двум лодыжкам.
- Давай, Спек. Нюхай.
- Единственный запах, который я чувствую, это благоухание твоей призрачной задницы.
Он машет хвостом, наподобие малярной кисти. Как будто закрашивает пространство свежим воздухом.
- Вот так должно быть получше.
- Но лучше не стало. - Я выбираю ногу, осторожно раздвигаю два пальчика и нюхаю. - Ну и что? Ничего.
- А ты разденься. Сними с себя все.
- Только футболку, - говорю я, снимая футболку с Космонавтом в космосе.
- И все остальное.
Я тяжко вздыхаю, качаю головой, бормочу нехорошее слово и стягиваю с себя шорты. Сажусь на корточки у кровати, снова склоняюсь к ногам жены, беру в рот большой палец, и тут Джим исчезает, а Воздержанья просыпается и садится.
- Скотт, что ты делаешь?
- Воздержанья, - говорю я, лихорадочно соображая, чтобы такого сказать. - Э… мне приснился такой странный сон.
Она убирает волосы, упавшие на глаза.
- Какой сон?
- Мне приснилось, что я ребенок. Грудной ребенок. И я сосу палец у тебя на ноге.
- У меня на ноге?
- У себя потому что не получалось. Мои были совсем-совсем маленькие. Понимаешь, я был ребенком.
- Скотт, - говорит она, сложив руки на выпуклостях под ночной рубашкой, - ты прямо сейчас это выдумал?
- Нет. То есть да.
Она трясет головой, так что волосы снова падают на глаза.
- Какой ты глупый. Возвращайся к себе в кровать. Если тебе захотелось пососать мои пальцы, надо было просто спросить разрешения, и я бы тебе разрешила.
Я улыбаюсь.
- Правда?
- Конечно. А теперь иди спать.
Я поднимаюсь, непреднамеренно обнаружив свою наготу, так сказать, во весь рост.
Воздержанья смотрит в район моего живота, а вернее, чуть ниже, и улыбается.
- Хоть на рыцаря твоего посмотреть в кои-то веки. Даже как-то приятно.
И прежде, чем я успеваю ответить: "Ой, дорогая. Мои спальные шорты, наверное, случайно свалились", - или что-нибудь вроде того, грудь разрывается острой болью, и я падаю на ковер, схватившись за сердце.
- Если бы ты время от времени подрачивал, - говорит Воздержанья, - этого бы не случилось.
Стоп, стоп, стоп…
Это не Воздержанья. Это Джим: сидит на кровати жены. В ее ночной рубашке.
- Джим, что ты сделал с моей женой?
- Она рванула в аптеку, - говорит Джим, небрежно листая журнал.
- А кто перенес меня на кровать? Сколько времени, кстати? - Занавески на окне задвинуты, но утренний свет снаружи достаточно ярок, чтобы осветить всю комнату. Я кладу руку на грудь и считаю удары сердца. Раз. Два. А потом оно пропускает один удар. - Это все по-настоящему, да? Это действительно было?