- Это не оправдание. Смотри, что ты сделал с растением. - Я поднимаю с пола вырванный фикус и ставлю его обратно в горшок для фикуса. - Кейп, давай наведем здесь порядок.
- Зачем?
- Затем, что, когда доктор Жираф увидит, что стало с его кабинетом, он вызовет полицию.
- Мне плевать.
- А мне - нет. Я не хочу в тюрьму.
- Тогда ты и наводи порядок. - Он понуро уходит по коридору, а я смотрю ему вслед. Сейчас он и вправду похож на супергероя, который утратил свои сверхъестественные способности и у которого нет друзей.
* * *
На следующий день, в час посещений, меня посещает Вик Двадцатка, мой лучший друг.
Как бы лучше его описать? Вик - он такой же, как я. Только в нем еще больше меня. Так что неудивительно, что жене он не нравится, и она попросила меня не приводить его в палату. Поэтому, собственно, я жду его в коридоре.
Вик машет мне с того конца коридора, потом подходит и машет снова, прямо у меня перед носом. Он так делает всегда, такой у него прикол. Он интересуется моим здоровьем.
- Сейчас уже лучше, - говорю я. - Рак мозга почти побежден.
- Я знал, что ты поборешь болезнь.
- На самом деле я с ней не боролся. Меня вылечили врачи, специальной мазью от рака мозга.
- Я и не знал, что существует такая мазь. А как ее применяют?
- Э… внутрь, - говорю я уклончиво. Женщины, например, любят поговорить на интимные темы. Их это ничуть не смущает. Они не просто рассказывают друг другу о своих отверстиях, они показывают друг другу свои отверстия. Они сравнивают отверстия и сравнивают заметки. Мужчины - совсем другие. Если не считать раздевалки на регбийном стадионе, мужчины редко когда видят друг друга голыми. И это правильно. Мужское тело - мощное оружие, и с ним следует обращаться бережно.
Вик берется за ручку двери и говорит:
- Это твоя палата?
- Да, но ты туда не входи. А то жена умрет.
- Ой.
- Можно пойти погулять по больничному саду.
Вик заходит ко мне за спину, берется за ручки моего кресла и толкает его перед собой, и только тогда до меня доходит, что я сидел в кресле, которое на колесиках, то есть в кресле-коляске, инвалидной коляске. Вик везет меня по коридору, и мне, наверное, надо ему сказать, что я сам в состоянии ходить, но кресло такое уютное, а плавное скольжение навевает сон, и я все забываю сказать Вику, что собирался сказать. Даже теперь, когда мы уже подъезжаем к больничному лифту, я опять забываю сказать.
- Какой ты тяжелый, - говорит Вик, вкатывая меня в лифт. Он задумчиво смотрит на кнопки. - И куда в сад?
- Не знаю. Спроси у кого-нибудь из персонала.
В лифт заходит хорошенькая медсестра, и Вик спрашивает у нее.
- Наружу, - отвечает она.
- Это вверх или вниз?
- Вниз, - терпеливо объясняет медсестра. - На первый этаж, потом - наружу.
Когда я сказал, что Вик Двадцатка - такой же, как я, только в нем еще больше меня, мне надо было сказать, что он - такой же, как я, но все-таки не в полной мере. Я всегда забываю, насколько он не приспособлен в житейских делах. Вик - компьютерщик, программист. И, как и все программисты, программирует он просто мастерски, но во всем остальном - совершенно беспомощный.
Лифт приезжает на первый этаж. Вик вывозит меня в фойе и везет к двери с надписью "Выход".
- По пандусу или по лестнице?
- Лучше по пандусу.
Вик катит меня вниз по пандусу. Так получается дольше, чем если по лестнице, но тут поверхность ровнее, а значит, больше подходит для спуска на кресле-коляске.
- Представляю, как ты будешь рад, когда опять встанешь на ноги, - говорит Вик, когда мы съезжаем с пандуса. - Сколько ты уже в этой коляске?
- Ну, минут десять.
- А когда ты прошел курс лечения?
- Вчера.
- И рак мозга уже побежден?
Я киваю.
Вик на пару секунд умолкает. Переваривает информацию.
- А я всегда думал, что рак мозга - это очень тяжелое заболевание. А послушать тебя, так выходит, что это что-то вроде хобби. Кстати, а от чего у тебя был рак мозга?
- Врачи затрудняются ответить определенно, но есть мнение, что причиной развития заболевания послужила наружная телеантенна, установленная в саду у соседа, самая высокая телеантенна на свете.
- А это как-нибудь связано с призрачными жирафами?
- Ты про Джима? Я совершенно забыл про Джима.
- А как вы с ним встретились? Ты никогда не рассказывал.
- Он просто пришел, как-то ночью. Вышел из шкафа, - говорю я. - Мы поговорили. Собственно, воти все.
- И стали друзьями.
- Ну, я бы не стал употреблять слово "друзья". Он был слишком въедливым для жирафа. Сразу набросился на меня с критикой. То не так, это не этак. Сказал, что я слишком много работаю, что я весь насквозь закомплексован и подавляю в себе сексуальные импульсы. Сказал, что, если так будет и впредь, я умру от сердечного приступа; что мне надо срочно менять образ жизни.
- Ты еще слишком молод, Скотт, чтобы умирать от сердечного приступа.
- Но в одном он был прав, - признаю я. - Он сказал, что от этой антенны у меня будет рак мозга, и так оно и получилось.
- Я бы не стал доверять мнению призрака в вопросах здоровья.
Я киваю с улыбкой. Здесь, среди буйной зелени больничного сада, как-то не получается думать о смерти. Здесь ты теряешься среди аккуратно постриженных кустов садового лабиринта, сделанного в форме звезды. Где в самом центре стоит фонтан с каменной рыбой, изливающей воду из пасти. Где мы с Виком идем по дорожке, мощенной каменными плитами, и солнечный свет дрожит в кронах деревьев. И вдруг из-за кустов доносятся голоса.
- О, Джеймс. Ты - зверь.
- Гр-р.
Мы с Виком делаем вид, будто мы ничего не слышали. Инвалидное кресло приостанавливается на секунду. Видимо, Вик сделал паузу, чтобы неодобрительно покачать головой, и мы едем дальше, по мощенной каменными плитами дорожке, и выходим к подножию холма. Какое-то время мы оба молчим, а потом Вик говорит:
- И когда ты его видел в последний раз?
- Кого?
- Джима, жирафа-призрака.
Я задумчиво чешу в затылке.
- Примерно в то время, когда у меня обнаружился рак мозга.
- Выходит, Джим - из тех друзей, которые друзья "лишь при ясной погоде"?
- Да никакие мыс ним не друзья. И потом, я уверен, что он еще появится. Непременно. Если есть существо, которое можно было бы уподобить дурному запаху, так это Джим. Жираф Джим.
- Он ушел? - спрашивает жена, пока сестра Матрона взбивает наши подушки.
- Тебе не нравится мой лучший друг, да? Воздержанья качает головой, потом прекращает качать, убирает с глаз волосы, прямые, длинные и каштановые, и просит меня передать ей ее резинку для волос, круглую и коричневую. Я передаю ей резинку, и она собирает волосы в хвост, длинный, прямой и каштановый.
- Сестра Матрона говорит, что нас скоро выпишут.
- И когда?
- Она сказала, что после обеда мы пойдем на консультацию к врачу. - Она смотрит на часы с круглым коричневым циферблатом. - Уже сейчас надо идти.
- Все правильно. Миссис Спектр, вы пойдете к доктору Мужикк. А вы, мистер Спектр, идите со мной.
Я выхожу в коридор следом за сестрой Матроной, прохожу по коридору, потом - по еще одному коридору, потом - по третьему коридору и, наконец, по четвертому. Сестра Матрона стучится в дверь, большую дубовую дверь из цельного дуба, открывает ее, мягко вталкивает меня внутрь и закрывает дверь.
Все помещение отделано дубом. Посреди комнаты на добротном дубовом паркете стоит добротный дубовый стол, а за столом сидит женщина невыразительной внешности. Рядом с ней - в своем неизменном белом халате и темных очках - доктор Жираф. Женщина говорит мне: "Садитесь", - но здесь некуда сесть, так что я остаюсь стоять. Я стою перед ними почти минуту, а потом загадочный доктор медицины наклоняется к невыразительной женщине и что-то шепчет ей на ухо, столь же невыразительное, как и она сама. У него самого ухо странное: заостренное, с кисточкой из оранжевых волосков. Второе ухо - точно такое же, как и первое, только его заостренный кончик смотрит в другую сторону.
- Доктор Жираф будет беседовать с вами через меня, - объясняет мне женщина. - Он никогда не обращается напрямую к пациентам мужского пола. Если вам нужно обратиться к доктору Жирафу, обращайтесь сначала ко мне, и я передам ваши слова доктору. Это понятно?
Я киваю.
- Отвечайте: да или нет.
- Да. - Потом мы снова молчим больше минуты, и я говорю: - Я хотел бы спросить у доктора Жирафа, когда нас выпишут из больницы.
Доктор Жираф задумчиво морщит нос, потом что-то шепчет на ухо женщине, и та говорит, обращаясь ко мне:
- Доктор Жираф говорит, что вас выпишут сразу, как только вам станет лучше. И ни минутой раньше.
- Вы не могли бы узнать у доктора Жирафа, когда это будет?
- Доктор Жираф говорит, что все будет зависеть от результатов анализа мочи.
- Тогда спросите, пожалуйста, у доктора Жирафа, когда можно ждать результатов анализа?
Доктор Жираф смотрит на лист бумаги, лежащий на столе.
- Доктор Жираф говорит, что результаты анализов уже готовы. Вот они, перед ним, - говорит женщина.
- И каковы результаты? - говорю я настойчиво, расстегнув верхнюю пуговицу на пижамной куртке.
Доктор Жираф читает, что написано на бумажке, водя по строчкам своей странной рукой, потом что-то шепчет на ухо женщине. Надеюсь, что что-то хорошее.
- Хорошие новости, - говорит мне женщина. - Ваш рак мозга излечен. Вас можно выписывать.
Я улыбаюсь, вздохнув с облегчением.
- Ну, слава богу.
Но доктор Жираф наклоняется к женщине и что-то шепчет ей на ухо.
- Но есть и не очень хорошие новости, - говорит мне женщина. - Ваш рак мозга излечен, но вы все равно умрете. Результаты анализов показывают, что вы сексуально подавлены, а подавление сексуальных инстинктов создает напряжение в сердечной мышце, и вы умрете от сердечного приступа.
- Так, - говорю я, не слишком довольный таким известием. - А тут можно что-нибудь сделать? Может быть, операцию или интенсивную терапию…
Доктор Жираф встает из-за стола и подходит к огромному книжному шкафу из добротного дуба. Достает с полки огромную книгу в дубовом же переплете, снова садится за стол и погружается в чтение. Надолго. Потом опять наклоняется к невыразительной женщине и что-то шепчет ей на ухо.
- Есть одна специальная техника. Она называется джимминг, - объясняет мне женщина. - Она заключается в культивировании сексуального аппетита совместно с максимально возможным расширением сексуального опыта. Вы, мистер Спектр, должны произвести все возможные половые акты, известные на данный момент науке. Все, что есть в лексиконе пылких любовников, - все это надо попробовать. Только тогда можно будет ослабить напряжение сердечной мышцы и избежать, таким образом, смерти. И еще, мистер Спектр…
- Да?
- Когда будете уходить, закройте, пожалуйста, дверь.
Где вы, забавы прежних дней?
Воздержанья уехала к маме на пару дней. Идея была моя, но я поступил умно и подстроил все так, чтобы жена думала, будто это ее идея. Я сказал ей, что мне приснился нехороший сон, что в дом ее мамы проник грабитель и стал смеяться над мамой. А когда Воздержанья спросила, сбываются ли мои сны, я сказал, что сбываются, и она сразу же собрала сумку.
Как только жена выходит из дома, я вынимаю из шкафа все вещи и отношу их в кладовку. Потом надеваю кроссовки, бегу к киоску и покупаю целую стопку порножурналов. Хотя Джим только и говорит, что о сексе - почти постоянно, - я не знаю его предпочтений и поэтому беру все. Подростки, бабульки, сиськи, попки, ножки, толстые дамы, черные дамы, волосатые штучки, бритые штучки, стыдливо прикрытые и раскрытые настежь, и даже жены читателей. Вернувшись домой, я поднимаюсь в спальню, сваливаю все журналы прямо на пол и бегу в супермаркет, где набираю полную тележку баночного пива, присовокупив к нему с полдюжины пакетиков жареного арахиса. Возвращаюсь домой на такси, тащу все покупки наверх, в спальню, и складирую на полу перед шкафом. Ровно в полночь я беру свой мобильный, звоню в ближайшую круглосуточную пиццерию и заказываю на дом самую большую пиццу. Через двадцать минут я расплачиваюсь с курьером, ставлю коробки с доставленной пиццей в шкаф и ложусь в постель.
Я, должно быть, заснул. Свет изменился. Теперь в окно светит солнце. Я сажусь на постели и вижу на полу несколько смятых банок из-под пива и вскрытый пакетик арахиса, дочиста вылизанный изнутри. Порножурналы разбросаны по всей спальне. Большинство открыто на центральном развороте. Некоторые страницы испачканы чем-то липким и серебристо-белесым. Дверца шкафа закрыта. Я встаю, открываю шкаф, но там внутри - только пустая коробка из-под пиццы и несколько засохших обкусанных корочек.
Хочется в туалет. Я сую ноги в тапки в виде инопланетных пришельцев и иду в ванную. Подхожу к двери и слышу, как Воздержанья чистит зубы. Я уже собираюсь вернуться в постель, но тут вспоминаю, что Воздержанья уехала к маме. Значит, там, в ванной, - не Воздержанья. А если там не она, значит, там кто-то другой. Я вежливо стучу и прикладываю ухо к двери.
- Погоди, - отвечает знакомый голос. - Я сижу на толчке.
- Но я же слышу, как ты чистишь зубы.
- И что?
Я качаю головой, гадливо скривившись. Когда дверь наконец открывается, я стою в коридоре, уперев руки в боки.
- Ты какую брал щетку, когда чистил зубы?
- Которая в виде космического корабля.
- Джим, это моя щетка. Теперь придется ее выбрасывать.
- Но там была только эта. Ну и еще какая-то розовая.
Я беру свою щетку и нюхаю. Пахнет листьями. Свежими листьями с самых верхушек деревьев.
- Черт.
- Что с тобой?
- Да я как представлю, что она побывала у тебя в пасти… рядом с твоим извращенным мозгом. И посмотри, во что превратились щетинки. - Я сую щетку Джиму под нос. - Может быть, Воздержанья ее прокипятит.
Я поднимаю глаза на Джима. Он смотрит на меня странно. Я не берусь утверждать, но мне показалось, что он улыбается. То есть по-настоящему. Не ухмыляется своей маньячной ухмылкой, а улыбается. Он качает головой и смеется:
- Ты все такой же. Ни капельки не изменился.
- В смысле?
- Как ты был мрачным анусом, когда я тебя видел в последний раз, так мрачным анусом и остался.
- Ты тоже, как был, так и остался уродом и хамом.
- Псих ненормальный.
- Животное.
- Твои трусы, - говорит Джим не в тему. - Ты одевался в темноте и надел их задом наперед.
- Я ношу только боксерские шорты, как тебе хорошо известно. Кстати, о трусах. Помнишь, в самом начале, когда ты только начал сюда ходить? Иногда ты приходил с трусами на голове. Именно что не с шортами, а с трусами. У меня таких нет. Они были откуда?
- Так, сувенир от прежнего подопечного, кому я являлся в качестве привидения. Когда я уйду от тебя, я возьму твои шорты. На память.
- А если ты являешься женщине? Ты надеваешь на голову ее трусики?
- Мне жаль тебя разочаровывать, Спек, но призрачных жирафов-трансвеститов не бывает.
- Рад это слышать.
Он шаркает копытами по полу.
- Если ты вдруг увидишь на мне предметы женского туалета, это вообще ничего не значит. Я их ношу исключительно потому, что я их не ношу. Шутки ради.
- Ага. Главное - это пригладить неприглядную правду.
- Нет. - Он энергично трясет головой. - Я их не глажу. Никто не гладит нижнее белье.
- Я сказал "пригладить", а не "погладить". И безотносительно к нижнему белью.
- А-а. А я-то подумал… И потом, какой смысл гладить трусы, если ты собираешься всего-навсего надеть их на голову…
- Джим, я ни слова не говорил о том, чтобы что-то гладить.
- …и попрыгать на чьей-то кровати.
- Надеюсь, ты по моей-то не прыгаешь?
- Только когда ты не видишь.
- А когда я не вижу, то все нормально? Ладно, надеюсь, ты хотя бы сперва вытираешь копыта.
- Конечно, - говорит Джим с обидой. - За кого ты меня принимаешь? Я их вытираю. О твою подушку.
- И ты еще удивляешься, почему тебя никто не любит.
- Призраки созданы не для того, чтобы их любили. Боялись - да. Любили? Нет.
- Но ты и не страшный. Ты просто противный.
Ответ Джима таков: он отходит на пару шагов для разбега и мчится на меня, скорчив страшную рожу. Я, разумеется, не впечатляюсь.
- И что это было?
- Ничего.
- Ты что, пытался меня напугать?
- Нет.
- Тогда к чему эти нелепые спазмы лицевых мышц?
Он пожимает плечами.
- Это я пошутил. Типа такая ирония.
- Какая ирония? Да в тебе, как говорится, нет ни одной ироничной косточки. У тебя вообще нет костей. Но если бы они были, среди них не было бы ни одной ироничной.
- Собственно, в этом и заключается ирония, - говорит Джим, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. - Они такие ироничные, что их нет вообще.
- Не умничай, Джим. Тебе не идет.
Джим тяжко вздыхает и бежит в спальню. Рысью.
- Эй, ты куда?
Он пожимает плечами.
- Замечательно. Ты приходишь ко мне, жрешь мою пиццу…
- А ты о чем думал, когда оставил ее в шкафу?
- Ну, я не думал, что ты сожрешь ее всю.
- Я - существо, руководствующееся инстинктом. Я вижу пиццу, я ее ем.
- Да уж, инстинктом, - говорю я, поправляя очки. - Ты - существо хитрое и расчетливое. Бездушное, холодное, ну и…
- И?..
- Что "и"?
- И что?
- Что "и что"?
- Ты сказал, что я бездушный, холодный и, - говорит Джим. - Бездушный, холодный и какой еще?
- И расчетливый.
- Э?
- Ты - бездушное, холодное и расчетливое существо. Ты и сейчас себя так ведешь. Как бездушное, холодное и расчетливое существо. Стараешься сбить меня с толку, так что я забываю, что хотел сказать. Если бы ты был существом, руководствующимся инстинктом, тебе бы хватило ума не говорить такие дремучие глупости.
Он облизывает ноздрю.
- Ты, Джим, страдаешь ярко выраженным избирательным идиотизмом. Потому что ты умный, когда захочешь, - говорю я, садясь на краешек кровати. - Но ты почему-то предпочитаешь скрываться за этим… за этим дурацким фасадом.
- Я тебе не нравлюсь, да?
Я хочу сказать: "Да, не нравишься. Ты меня раздражаешь". Хочу сказать - и не могу. Мне нужна его помощь. Мне нужно, чтобы он просветил меня в сексуальных вопросах; чтобы он меня научил что к чему.
- Ты мне нравишься, Джим, - говорю я, скрестив пальцы за спиной.
- А что ты там прячешь?
- Где?
Джим с подозрением глядит на меня.
- За спиной.
- Ничего.
Я раскрещиваю пальцы и показываю ему пустую руку.
- Ты что, пальцы скрещивал?
- Нет.
- Скажи еще раз. Скажи, что я тебе нравлюсь. Только теперь держи руки перед собой, на коленях. Чтобы я их видел.
Я кладу руки поверх своих спальных шорт, стараясь не прикасаться ни к чему, что могло бы откликнуться на прикосновение.
- Джим, ты мне нравишься. Ты - мой лучший друг.
Пару секунд он молчит. Просто стоит и моргает. Потом обходит кровать, заглядывает мне за спину, ничего там не находит и возвращается на прежнее место.