- Это шок, - сказал он, - только и всего. Не о чем беспокоиться. Она всегда была чересчур чувствительной. Я как-то раз повел ее на фильм ужасов. Там девушке отрубали голову. Твоя мать чуть в обморок не упала. Я твердил ей: "Это всего лишь фильм, они - актеры". Но ей все равно снились кошмары. На какое-то время даже перестала выключать на ночь свет. Она очень нервная. Вот и все.
- Может, вызвать врача? - спросил я.
- Незачем. Она поправится. Знаешь, в войну люди видели вещи и похуже. Моя мама рассказывала, как они сидели в убежище во время налета. Человек сто. Ну и стали падать бомбы, одна упала так близко, что в этом подвале прорвало трубы с горячей водой. Маме повезло. Она была возле двери и выбралась. Но другие… Они обварились насмерть. Погибло больше шестидесяти человек. Мама говорила, она никогда не забудет, как обернулась и увидела, что все эти люди варятся заживо. С них кожа слезала. Но мама пережила это - так мы устроены. Мы должны уметь забывать. Если бы мы все помнили, мы бы с ума сошли, а?
- Наверное, - сказал я.
Отец приготовил поесть, и я отнес маме поднос. Я поставил его на тумбочку и сказал ей, чтобы она поела, пока не остыло. Она что-то пробормотала.
- Что, мама? - спросил я.
- Он горел, - произнесла она.
Когда я вернулся от миссис Хеллер, отец спросил меня, как все прошло. Я сказал, что все прошло прекрасно и она приняла мои извинения. Он спросил, что у нее за квартира, и я ответил, что там было темно и плохо пахло.
- Ты сказал ей про маму? - спросил он.
- Я же тебе говорил, - ответил я. - Мама тут ни при чем.
Ночью мне приснилось, что я кошка на руках у миссис Хеллер. Я лежал, свернувшись клубочком, и она кормила меня арахисом. "Этот мальчик злой, - сказала она мне. - Я знаю. Страдания обостряют чутье на зло. Я могу почуять зло где угодно. Этот мальчик злой".
Помню, я думал: что случится, если она обнаружит, что это не ее кошка, а я, Лэмберт Стэмп, злой мальчик, мальчик, который не принимает всерьез ее страданий?
Утром за завтраком отец спросил:
- Что ты будешь сегодня делать?
- Не знаю, - ответил я.
- Только не запускай учебу, - сказал он.
- Ладно, - ответил я.
- Ты умный парень, Лэмб. Все так говорят. Я хочу, чтобы ты учился как следует. Сдал экзамены, поступил в университет…
- Папа, до этого еще сколько лет.
- Время пройдет быстрее, чем тебе кажется, - сказал он. - Вот увидишь. - Твоя мама хотела, чтобы ты стал учителем.
- Зачем ты ее всегда припутываешь?
- Я не собираюсь ее забывать, если ты это имеешь в виду.
- Я имею в виду не это. Но ты без конца о ней говоришь. Это не поможет.
- Не поможет чему?
- Ничему, - сказал я.
Отец встал, надел пиджак.
- Ты странный мальчик, Лэмб, - сказал он. - Иногда я тебя совсем не понимаю. Ты как будто совсем не скучаешь по маме. Ты даже не заплакал ни разу. Ты ведь так ее любил. А теперь… ведешь себя так, словно ее и не было. - Он взял портфель и посмотрел на меня. - Иногда ты меня пугаешь.
Через несколько недель после пожара мама исчезла. Это было в субботу утром. Она пошла за покупками в соседний магазин и не вернулась. Мы с отцом сели в машину и отправились ее искать.
- Это уже переходит все границы, - раздраженно сказал отец. - Ей надо взять себя в руки. С меня достаточно.
Отец позвонил в полицию. Они сказали, что ничего не могут поделать: она отсутствует совсем недолго. Отец объяснил, что после пожара она странно себя ведет. Полицейский спросил, не пострадала ли она во время пожара.
- Нет, - сказал отец. - Но она его видела.
Вечером мама вернулась. Она целый день бродила по улицам.
- Мы безумно волновались, - сказал отец.
- Прости, - ответила мама.
- Куда ты ходила?
- Да никуда. Просто гуляла.
- Я звонил в полицию.
- Зачем?
- Потому что думал, с тобой что-то стряслось! - Он обхватил ее за плечи, крепко сжал. - Выбрось все это из головы! - закричал он. - Ты меня слышишь?
- Он горел, - сказала мама. - Я только это и вижу. Он сгорел дотла и кричал. Ярко-розовый рот с блестящими зубами. Кричал и кричал. Я вижу его, когда закрываю глаза. Он снится мне по ночам. От этого никуда не деться.
- Но ты же не пострадала! - крикнул отец и встряхнул ее. - Ну почему я не могу тебе это вдолбить? Ты выжила! С тобой ничего не случилось!
- Я знаю, - сказала мама.
- Как же тебе не стыдно так себя вести? Ведь ты видишь по телевизору людей, которые были обезображены. Изуродованы на всю жизнь. А матери, потерявшие сыновей? Тебе не стыдно так себя вести, когда они держатся с таким мужеством?
- Да, - тихо сказала мама, - но это ничего не меняет.
- Чего не меняет?
- Того, как он кричал.
Я стучу в дверь спальни.
- Лиз, - говорю я. - Выходи. Пожалуйста. Нам нужно поговорить. Я иду на кухню и ставлю чайник. Я все думаю, - было бы лучше, если бы я ничего не знал? Предположим, я провел бы выходные в Брайтоне. Предположим, не вернулся раньше времени домой. Предположим, не застал ее в постели, обхватившую ногами другого - этого мальчишку. Должно быть, я выглядел идиотом. Я так и застыл на месте с открытым ртом, уставясь на них. Помнится, мне хотелось закричать. Незнакомец наспех оделся и бросился мимо меня вон из квартиры. Ему было лет девятнадцать. У него были густые светлые волосы.
Я помню, как Лиз встала с постели, тело ее блестело от пота. Она надела ночную рубашку, прошла мимо меня на кухню. Я пошел за ней, и какое-то время мы молча сидели за столом. На столе лежал недоеденный бутерброд. Я стал катать хлебные крошки.
- Это продолжается уже около года, - сказала Лиз. - Он стрижет траву у соседей. Я часто наблюдала за ним из окна спальни. Когда было жарко, он обычно снимал рубашку. Он был такой красивый. Я никогда никого не хотела так сильно. Наверное, ты скажешь, что я его склеила. В общем, я спустилась и спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он согласился. Он пришел сюда. Был июльский день, ярко светило солнце. От него пахло потом и травой. Я не могла дождаться, когда он ляжет со мной в постель. У него такая гладкая кожа. Всякий раз, когда ты уезжаешь на уик-энд, я звоню ему, и он приходит сюда. Я к нему ничего не испытываю, кроме желания. Совсем ничего. Это упрощает дело?
Тут-то я ее и ударил. В глаз. И сразу пожалел об этом.
Вот она выходит из спальни.
Я смотрю на ее заплывший глаз. Она сидит напротив меня. Сидит молча. Кто-то из нас должен заговорить. Должен что-то сказать.
Я спрятался на верхнем этаже дома-башни. В этот день был сильный ветер, и, скрючившись за бетонным столбом, я чувствовал, как дом качается. Я представлял, как расшатываются бетонные перекрытия, прогибается железная арматура и все здание рушится до основания, навеки похоронив меня с миссис Хеллер в одной гробнице.
Из моего укрытия я видел дверь миссис Хеллер. Я разглядывал облезлую краску и ярко-красный порожек. Там ли женщина в резиновых перчатках? Возможно, миссис Хеллер одна в темной, пахнущей арахисом комнате, одна со своими воспоминаниями и полированными деревянными зубами. Если она одна, кто же выпустит кошку? В состоянии ли миссис Хеллер спуститься по ступенькам, чтобы открыть входную дверь? Видимо, да. Не может же женщина в резиновых перчатках все время там находиться. Очевидно, миссис Хеллер способна выпустить кошку, если та захочет сделать то, что обычно делают кошки в бетонных коридорах домов-башен. Входная дверь отворилась. Это была миссис Хеллер. В желтой ночной рубашке. Кошка просочилась у нее между ног полосатой струйкой. Миссис Хеллер сказала кошке, чтобы та не забредала слишком далеко, и захлопнула дверь.
Сперва кошка постояла на месте, облизываясь и оглядываясь. Я не сразу заметил, какая она толстая. Ее брюхо раздулось, точно она проглотила дыню.
Я пощелкал языком. Кошка посмотрела в мою сторону. Ее темные глаза мерцали, словно черные зеркальца, а настороженные уши будто выросли. Я покинул свое укрытие, сложил вместе и потер большой и указательный пальцы. Кошка тут же направилась ко мне. Шла по лестничной площадке, потираясь о бетонные столбы, подвигаясь все ближе. Я услышал ее мурлыканье, похожее на ровное ритмичное жужжание электроприбора. Она ткнулась мне в руку, потерлась сухим горячим носом о костяшки пальцев. Я поднял ее и посадил себе на колени.
- Что за чудесная кошечка, - произнес я, вставая.
От кошки воняло рыбой, в уголках глаз у нее скопилась какая-то желтая гадость. Шерсть на брюхе была короткой и редкой, сквозь нее проглядывала розовая кожа с набухшими серыми сосками.
Я медленно подошел к краю балкона. Посмотрел вниз. Стемнело, с высоты двадцать четвертого этажа я с трудом мог разглядеть тротуар. На балконе гулял ветер - кошка встревожилась, напряглась, перестала мурлыкать.
Я ухватил ее покрепче и попробовал перекинуть через перила. Когти рыболовными крючками вонзились в мой свитер. Она вырывалась и шипела. Я взял ее за шкирку, стукнул по морде свободной рукой. Когти ослабили хватку, и я оторвал их от одежды. Я еще раз попытался сбросить ее. Но кошка была настороже и вцепилась когтями в мои руки. Она походила на взбесившийся мотор: когти располосовали мне всю кожу.
Кошка лезла мне на плечо. Я схватил ее за задние лапы, дернул и услышал, как затрещали кости. Одной лапой она дотянулась до моего лица и разодрала мне щеку. Я со всей силой рванул ее за хвост.
Все было кончено.
Я стоял, тяжело дыша, уставившись в темноту. Я ждал, надеясь услышать глухой стук и хруст. Но стука не последовало. Кошка просто растворилась в пронизанной ветром тьме.
Я вернулся домой. Отец спал на диване. В зеркале я увидел свое отражение: окровавленное лицо, ободранные руки. Я разделся и залез в ванну. Вода обжигала. После я присыпал раны антисептиком.
- Что с тобой случилось? - спросил отец, когда увидел меня.
- Упал, - ответил я, - на гравий.
- Будь поосторожней.
Той ночью я не мог уснуть. Я представлял, что кошка не умерла. Ветер подхватил ее, и она не погибла. Вот почему я не слышал стука. Кошка жива и подбирается ко мне.
Я говорю Лиз:
- Трудно поверить, что ты могла это сделать. Вот и все. Просто невероятно, что ты этого захотела. Мы же всегда говорили, как мало значит для нас секс. Что мы нуждаемся только друг в друге. Мы смеялись над друзьями, которые заводили романы. Я не могу примириться с тем, что ты сделала. Одна мысль об этом сводит меня с ума. Что ты могла раздеваться. Что кто-то другой тебя трогал, целовал. Что ты хотела прикасаться к нему. Не ко мне. Я не знаю, что тобой двигало. Разве тебе не понятно? Это не ты, какой я тебя знаю. Это меня пугает.
Через девять месяцев после пожара меня разбудил голос отца, говорившего по телефону. Было около шести утра.
Я спустился вниз. Отец стоял в пижаме. Его волосы были всклокочены.
- Что случилось? - спросил я.
Отец обнял меня за плечи:
- Лэмб, иди к себе. Хорошо?
- Но что случилось?
- Это с мамой.
- Что?.. - Я кинулся наверх. Отец схватил меня:
- Нет, Лэмб. Оставайся в своей комнате.
- Я хочу ее видеть.
- Нет. Это не…
Я стал пинать и колотить его. Он прижал меня к себе. Я завизжал.
- Лэмб! - вскрикнул он.
Я вцепился ему в лицо.
- Отпусти меня! - закричал я. - Я хочу видеть маму. - Я вонзил ногти ему в руки и расцарапал кожу. Показалась кровь. Его хватка ослабла, и я помчался наверх.
Мама лежала в постели. С закрытыми глазами. Изо рта у нее текла слюна, лицо было очень бледным.
- Не могу ее разбудить, - тихо произнес отец за моей спиной. - Наверное, это таблетки. Я вызвал "скорую помощь".
- Она умирает? - спросил я.
- Не знаю, - сказал отец.
Приехала "скорая" и увезла маму. Отец сказал, чтобы я ждал дома.
Я оделся и пошел в мамину комнату. Уже несколько месяцев она принимала снотворное. Она бросила работу и все время проводила у телевизора. Мы с отцом ничего не могли поделать. Иногда она начинала говорить о пожаре и горящем человеке - какой у него был розовый рот и белые зубы и как он непрерывно кричал, - но говорила спокойно, бесстрастно, словно о чем-то нереальном.
На этот раз она приняла слишком много таблеток. Врачи "скорой помощи", осмотрев ее, покачали головами и не стали торопиться.
Вернулся отец. Сел на кухне. Под глазами у него были темные круги.
Я налил ему чаю.
Мы молча сидели друг против друга. Отец пил чай, а я смотрел на него. Потом я спросил:
- Она умерла?
- Да, - сказал отец, и вновь наступила тишина.
- Она их специально приняла? - спросил я.
- Конечно, нет, - ответил отец. - Она бы не стала этого делать. Ни за что. Это несчастный случай. Она бы так с нами не поступила. Бросить нас вот так… Разве она могла, Лэмб? Могла такое сделать?
Лиз говорит мне:
- Я никак не поверю, что ты мог это сделать. Вот и все. Ударить меня. Как ты мог? Мне казалось, я все про тебя знаю. Никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким жестоким. Ты ударил меня, ударил до крови. Это не тот человек, которого я люблю. Не тот человек, с которым я живу. Я не знаю, что тобой двигало. Разве тебе не понятно? Это не ты, каким я тебя знаю. Это меня ужасает.
Через несколько дней после убийства кошки я вернулся в школу. В тот день миссис Хеллер снова была там и рассказывала об Освенциме. Потом меня вызвали в кабинет директора. Там сидела миссис Хеллер.
- Я хочу тебя кое о чем спросить, - сказал директор, - и я хочу, чтобы ты дал мне - нам обоим - честный ответ.
- Да, сэр, - сказал я.
Миссис Хеллер слепо взирала на меня. Из ее кроваво-красного глаза сочилась прозрачная жидкость.
- Кошку миссис Хеллер нашли мертвой, - продолжал директор. - Она упала с верхнего этажа дома, где живет миссис Хеллер.
- Она была беременна, - сказала миссис Хеллер. - И вот-вот должна была родить.
- Миссис Хеллер думает, что кошку сбросили. Она взяла эту кошку еще котенком, так что исключено, чтобы кошка сама прыгнула вниз.
- Да, сэр, - сказал я.
- Так вот, Лэмб. Мне не хочется в это верить, но я вынужден задать тебе один вопрос. На руках и на лице у тебя царапины. Похоже на царапины, которые могла оставить разъяренная кошка. Ты можешь объяснить, откуда они взялись?
Пауза.
- Если ты не сможешь дать мне удовлетворительное объяснение, - предупредил директор, - придется принять меры.
Я смотрел на миссис Хеллер. Я вглядывался в ее желтый глаз, слезящийся красный глаз, седые волосы, полированные деревянные зубы, чулки телесного цвета, волосатые уши. И я видел то, что крылось подо всем этим, под кожей, - ее воспоминания: ужасы, страхи, кошмары.
- Это моя мама, - сказал я. - Она покончила с собой несколько месяцев назад. Мама любила розы. В саду их полно. Куда ни глянь - вьющиеся розы. Мама всегда так ухаживала за садом. Сейчас как раз время подрезать кусты. Я взял и попробовал. Потому что маме было бы приятно. - Я заплакал. - Вот я… и… попробовал их подрезать. Только у меня не получилось. Я ободрал все руки и расцарапал лицо. Но я все равно резал. Я должен был это сделать. Для моей мамы.
Директор смотрел в окно. Миссис Хеллер кивала.
Я вытер слезы рукавом рубашки.
Директор взглянул на меня и сказал:
- Прости, Лэмб. Прости. - Он перевел взгляд на старуху: - Миссис Хеллер…
Миссис Хеллер продолжала кивать. Затем встала и неторопливо произнесла:
- Я ему верю.
Мы с Лиз сидим друг против друга.
Я начинаю катать хлебные крошки по столу. Они черствые и твердые, как гравий. Лиз тоже начинает играть хлебными крошками. Я рассматриваю ее руки: обгрызенные ногти, лунки, указательный палец чуть согнут. Я знаю ее пальцы, каждый их атом, каждую частицу. Я знаю, как они пахнут, как они прикасаются. Мне знакома их дрожь, их тепло. Я замечаю, что Лиз смотрит на мои руки. На мои длинные розоватые ногти, на грязь у большого пальца, чернильное пятно на мизинце. Она видит две бородавки на костяшках и темные волоски. И она думает: "Я знаю эти пальцы, каждый их атом, каждую частицу. Я знаю, как они пахнут, как они прикасаются. Мне знакома их дрожь, их тепло".
Так мы и сидим, перекатывая крошки, и, наконец, почти случайно, наши пальцы встречаются.
Поехали
Я сидел в машине с моим трехлетним сыном Келом, за рулем была моя жена Менди. Менди говорила мне, как она устала, тут мимо с ревом промчалась скорая помощь и остановилась впереди. Подъехав, мы увидели две разбитые машины. На капоте лежал человек. Он вылетел через ветровое стекло. Кел встал на сиденье, чтобы лучше разглядеть.
- Не давай ему смотреть, - сказала Менди. Мы остановились перед светофором.
- Смотри, как работает светофор, - сказала Менди Келу. - Зажегся красный - мы остановились. Желтый - готовимся ехать. Зеленый - мы….
- Поехали! - крикнул Кел.
На другой стороне улице целовались два парня. Они стали переходить дорогу перед нашей машиной. Менди бросила на меня взгляд.
- В чем дело? - спросил я. Она показала на Нела. Я снова спросил: - Что такое?
Парни были прямо перед нами. Им было лет по двадцать, оба пьяные. Они чуть не свалились нам на капот. Один засунул другому руку под рубашку.
Менди нажала на гудок, и парни отскочили. Машина сорвалась с места.
- Не было зеленого! - крикнул Кел.
- Заткнись, - огрызнулась Менди. - Не болтай, когда я за рулем.
Булавка
Я обедал с родителями; вдруг отец выплюнул что-то в ладонь.
Мама бросила на меня многозначительный взгляд. - Ну вот опять.
Мама много шила, и всюду в доме валялись булавки. Папа был убежден, что рано или поздно булавка попадет в его пищу и он умрет.
- Ну? - поинтересовалась мама.
- Кость, - сказал он.
- Мы едим рыбу. В рыбе есть кости. Надо быть осторожным.
- Разве я что-то сказал? - вспылил отец. - Что ты сразу начинаешь беситься?
- Потому что знаю, о чем ты думаешь. Вот почему.
Папа посмотрел на меня. - Да, это действительно могла быть булавка. Никогда не забуду, как однажды твоя мать сделала мне бутерброд с мясом. Я только откусил, и меня тут же пронзила страшная боль. И знаешь, что это было?
- Булавка, - предположил я.
- Булавка, - торжествующе подтвердил отец.
- Ну сколько раз тебе говорить, - раздраженно встряла мать - Это была не булавка. Почему ты меня не слушаешь? Просто кусочек жести. И это была не моя вина. Это фирма виновата. Я написала жалобу. Ты что, не помнишь? Они прислали нам целую коробку пирожных.
- Я помню. - сказал я.
- Разумеется, - она расстроено принялась убирать со стола. - Мы с твои отцом женаты уже тридцать с лишним лет. Я ему готовлю три раза каждый день, да еще кучу закусок в промежутках. Бог знает, сколько это всего порций. Наверняка миллионы. И хотя бы раз он нашел булавку? Нет. Ни разу. Я очень осторожно шью. Может быть, булавки остаются на диване или падают на пол. Это вполне естественно. Но на кухне никогда не было ни одной булавки. Мне уже осточертели все его претензии и обвинения.