- Умолкни, женщина! - отозвался отец. Я имею право беспокоиться. Я веду здоровый образ жизни. Не пью, не курю и могу хоть сейчас обогнать человека вдвое меня младше. Мой отец жил до девяноста шести лет. У меня великолепное здоровье, и я не хочу погибнуть из-за твоей чертовой булавки.
- Ах вот как? Почему ты не можешь угомониться? - она заплакала. - Ты вечно все портишь. Она побежала наверх.
Мы с отцом смотрели друг на друга.
- Она сегодня немного нервничает.
- Нервничает? - переспросил я. - Почему?
- Из-за того, что ты пришел. Ты, между прочим, довольно давно у нас не был. Она хотела все сделать особенно. Наверно, мне не надо было раскрывать рот. Но ведь я не виноват, что мне в рот попала кость, правда?
- Конечно, нет, - сказал я.
- Вечно с ней одно и то же, - продолжал он. Она всегда придумывает за меня, что я должен говорить. Расстраивается из-за всяких пустяков.
Потом мама спустилась. Она пошла на кухню мыть посуду, я взялся ей помогать.
- Ну как твоя книга? - спросила она.
- Неплохо.
Год назад я выпустил первый роман, и он был довольно успешен.
- Ты совсем про меня забыл, - продолжала она. - Да, знаю, ты занят. Меня постоянно о тебе спрашивают. А я только могу ответить: я его уже целую вечность не видела.
- Ничего не могу поделать. Это машина паблисити.
- Знаю, знаю, - сказала она. - Ничего не имею против. Я рада, что книга так хорошо пошла. Но все-таки это странно, знаешь. Видеть тебя в журналах и по телевизору. Это вроде и ты, и не ты. Не знаю, как это объяснить. То есть для меня ты по-прежнему мой сын. Когда я слышу, как ты даешь интервью, я не понимаю, о чем ты говоришь. Просто слушаю твой голос. Я читаю рецензии, и рада, что кто-то думает, что ты талантливый и особенный. Но для меня ты всегда был талантливым и особенным.
Отец зашел на кухню. - Дай-ка попробовать этого пирога, который ты испекла.
Мама отрезала ему кусочек пирога. - Хочешь? - спросила она меня.
Я кивнул.
- Говорят, наркоманы распространяют СПИД через шприцы, - сказал отец. - И знаешь, что еще? Теперь они говорят, что заключенные в тюрьмах находятся в группе риска из-за того, что вступают в гомосексуальные отношения. - Отец покачал головой. - Когда я был молодым, нам говорили, что в тюрьмах нет гомосексуализма. Говорили, что мужчины не хотят этим заниматься. А оказывается, они это делают постоянно. - Отец медленно жевал пирог. - Так что выясняется: никогда не верь тому, что тебе говорят.
Отец вернулся в гостиную.
Мама покачала головой: - Иногда я не понимаю и половины того, что он говорит. А знаешь, почему он попросил пирога?
- Почему?
- Это чтобы показать, что он не наелся за обедом.
- Да нет, с чего ты взяла? - я продолжал есть пирог.
- Ох, ты просто его не знаешь.
- Может, ты тоже его не знаешь. Это вроде тех интервью, которые я давал, когда вышла книга. Я готовился к встрече с журналистами, готовился рассказать о романе и своей работе, а первым делом меня спрашивали: "Правда ли, что вы неразборчивы в связях?". Культ сплетен, вот это что.
Неожиданно коронка на моем переднем зубе слетела. Что-то хрустнуло, меня пронзила раскаленная боль.
Я плюнул в ладонь.
Мама в ужасе смотрела на меня.
- Это коронка, - прошепелявил я сквозь дырку в зубе.
Мама чуть успокоилась.
- Я тебе не говорила. В прошлом году я лишилась половины зубов. Упала с лестницы. Я не хотела тебе говорить, чтобы не расстраивать.
- Прополощи рот, - продолжала она. - Мне сначала показалось, что там была булавка.
Я пошел в ванну. Когда я вернулся, мама ставила чай.
- Ну как?
- Лучше, - я осторожно прикоснулся ко рту.
- В любом случае, это ведь не так, правда?
- Что? - переспросил я.
- Что ты неразборчив в связях?
Полет фламинго
Мы называли его Папа Бритва. Мама придумала это прозвище, потому что он очень долго брился. По утрам, когда он спускался, яичница была уже холодная.
- Что ж вы так долго? - спрашивала мама. - Почему бы не отпустить бороду или еще что-нибудь придумать? Тогда успеете поесть горячее.
- О, дорогая моя, нет, - ворчал он. - Боже мой, ни за что. Совсем это ни к чему. Бороды - для стариков. Пятьдесят - еще не старость. По крайней мере, я себя старым не чувствую. Вы считаете, это старость, миссис Вашингтон?
- Разумеется, нет. Столько лет как раз было бы бедному Джейку, будь он с нами, упокой Господи его душу.
Джейк, мой отец, бросил нас и ушел к другой женщине. Маму это страшно подкосило. Три месяца она не вставала с постели и все время плакала. Вел, наша соседка, ухаживала за ней. Иногда маму приходилось кормить из ложки, как младенца. Как-то раз Ллойд, сын Вел, увидел маму, сидевшую перед телевизором и со слезами снова и снова повторявшую отцовское имя.
- У нее слюна течет, - заметил Ллойд. - Она сошла с ума?
- Не знаю, - ответил я.
- Моя мама говорит, что твоей досталось больше, чем полагалось.
- Чего полагалось?
- Не знаю. Жизни, наверное.
Мне было двенадцать, когда нас бросил отец. Ллойд был на несколько месяцев старше. Пока мама болела, за мной ухаживала Вел. Готовила, стирала одежду.
- Зачем нужны мужики? - сказала как-то Вел, застелив мамину постель. - Они нас за людей не считают. Я забочусь о твоей маме лучше, чем этот так называемый муж. Он только о себе и пекся. Я ей с самого начала говорила.
Мама болела три месяца. Я даже начал беспокоиться, станет ли ей когда-нибудь лучше. И вот как-то раз я пришел из школы, а мама была на ногах, одетая, все в доме было прибрано, на плите тушилось мясо. Мама поцеловала меня, спросила, как дела. Казалось, она вовсе и не болела. А когда она заговорила об отце, это был задумчивый, меланхоличный тон, словно он уже умер и похоронен.
- Пришла пора ему уйти, упокой Господи его душу, - говорила она. - Такие вещи нам ниспосланы в испытание. Как-нибудь переживем. Конечно, с деньгами будет немножко труднее. Придется обойтись без излишеств. Но ты уже большой мальчик, я знаю, ты поймешь. Вот почему я решила взять жильца.
Вскоре зашла Вел позвать меня на обед, но мама сказала:
- Я уже приготовила.
Вел изумленно уставилась на маму.
- Да, - подтвердила мама. - Мне уже лучше.
- Но… не может быть, - произнесла Вел.
- Почему ж не может?
- Просто невозможно. Вчера вечером ты была, как зомби. Что случилось?
- Сама не знаю. - Проснулась утром, и все вокруг другое. Не спрашивай меня, как и почему. Вот думаю, какой же дурой я была все эти три месяца, позволила этому головастику разрушить мою жизнь. Ушел, и черт с ним.
Вел вернула маме ключи.
- Так теперь они мне не нужны.
- Спасибо. Увидимся завтра.
Когда Вел ушла, мама села в гостиной сочинять объявление о сдаче комнаты. Это заняло у нее почти весь вечер. Закончив, она показала объявление мне.
- Надеюсь, нам не попадется какой-нибудь проходимец.
На следующий день, как только объявление появилось в местной газете, к нам пришел человек средних лет. Толстый, лысый, тщательно выбритый, с мягкой розовой кожей и водянистыми глазами, он был похож на гигантского младенца. Робким голосом гость объяснил маме, что человек он спокойный, друзей у него нет, занимает ответственную должность в банке, неприхотлив в еде, чистоплотен, опрятен и никаких хлопот с ним не будет. На маму этот робкий, покорный банковский служащий вроде произвел хорошее впечатление. Она угощала его чаем и бутербродами с лососем.
- Вы так похожи на моего бедного покойного мужа, - говорила она. - Он был таким же джентльменом. Обходился со мной, как с королевой. Каждое утро завтрак в постель, какао и пирожные по вечерам. Холил меня и лелеял. Я никогда ни в чем не нуждалась, когда мой Джейк был здесь. Вы были женаты?
- Нет. Никогда, миссис Вашингтон.
- Давайте я покажу вам наши свадебные фотографии. Так легче познакомиться, правда ведь?
- О да, - подтвердил он мягко. - Спору нет.
Часами она перелистывала страницы сувенирного альбома. Тяжелый том в шелковом переплете, каждый снимок неразборчиво подписан разноцветным курсивом. Незнакомец изображал заинтересованность, кивал, издавал все подобающие звуки, подавлял зевки. Мама рассказала историю своей жизни, изобразив отца любящим, великодушным и преданным. Она бы никогда не пустила в дом незнакомца, если б не его смерть. Услышав вопрос, от чего он умер, она потянула нитку бус и, не моргнув глазом, вымолвила:
- Сердце.
Застенчивый клерк переехал к нам на следующий день. Все его пожитки умещались в одном пухлом чемодане. Вел он себя робко и отстраненно вежливо. Иногда присаживался поговорить с мамой, но со мной заговаривал редко. Часто даже уходил из комнаты, стоило мне войти.
Я описал его Вел.
- Надеюсь, твоя мама понимает, что делает, - сказала она. - Я так точно никогда бы не пустила в дом незнакомца.
- Мама говорит, нам деньги нужны, - объяснял я.
- Есть вещи поважнее денег. К тому же, мне кажется, он похож на совратителя малолетних.
- С чего вы взяли?
- Да так, ерунда. Просто держись от него подальше. Тебе уже скоро тринадцать. Достаточно для таких типов.
На следующий день Вел с мамой закрылись на кухне и долго говорили. Я наблюдал за ними. Хотя слов было не разобрать, я понял, что речь идет о чем-то печальном, потому что Вел плакала. Мама гладила ее по голове. Когда она заметила, что я наблюдаю за ними из коридора, она крикнула "Уходи", так что я пошел к соседям поиграть с Ллойдом.
- Посмотри, что у меня есть, - Ллойд вытащил из-под матраса несколько фотографий.
Он разбросал снимки по полу и ухмыльнулся.
- Круто, а? Я их прячу от мамы с папой, им может не понравиться.
Я поднял снимок.
- В школе у одного парня есть и получше. Хочу поменяться, - сказал Ллойд.
- Да тут ничего не разберешь, - я показал ему снимок.
- Все очень просто. Это солдат во Вьетнаме. Видишь? И у него оторвана рука. Ясно? Смотри сюда. Тут у него все вены и кости. А здесь… здесь все в крови. Но он еще жив. А вот тут, - он взял другой снимок. - Тут у солдата что-то на шее. Видишь?
- Что это?
- Да смотри ж внимательней, бестолочь!
Я стал старательно вглядываться, но прежде, чем успел что-то сообразить, Ллойд объяснил сам:
- Уши! У него ожерелье из ушей. А тут… - другой снимок. - Солдат держит головы двух вьетнамцев. Глаза у них еще открыты. А вот лучшая. - Еще одна фотография. - У девчонки вся кожа сожжена напалмом. Видишь? Как ходячий скелет.
Я долго смотрел на этот снимок. Девочке было лет двенадцать. Она была голая и плакала. Девочка еще младше смотрела на нее и кричала. Вдалеке, на горизонте, виднелась деревня.
- Скоро достану самую лучшую, - похвастался Ллойд. - Есть у одного парня в школе. Там кого-то пытают. Содрали кожу заживо и все видно. - Он сложил фотографии, запихнул под матрас. - Покажу тебе, когда достану.
Когда я вернулся домой, Вел как раз уходила. Она поцеловала меня, потрепала по макушке:
- Ты уже большой. Быстрее расти, найди хорошую работу, чтобы твоей маме не приходилось пускать в дом всяких мерзавцев.
Вскоре банковский клерк получил свое прозвище.
Как-то утром мама сказала:
- Он пропустит завтрак, если будет так долго бриться. Красуется, как павлин. Знаешь, как называла моя бабушка таких мужчин? Папа Бритва. - И кличка тут же пристала.
Обычно я даже не знал, дома ли он. Он вел себя очень тихо и редко выходил из комнаты. Я же, в основном, сидел у соседей и разглядывал с Ллойдом фотографии. Больше всего ему нравился не тот человек, с которого сдирали кожу, а другой, которому отрубали голову.
- Топор наполовину у него в шее, - объяснял Ллойд. - Его снимали в тот самый момент, когда он умер.
- Не может быть, - спорил я. - После того, как тебе отрубят голову, ты еще какое-то время живешь. Губы дрожат.
- Это просто нервы.
- Нет, - сказал я. - Это потому, что человек еще жив.
- Ладно, когда папа вернется, я его спрошу.
Отец Ллойда, Кинжал, работал на буровой вышке и месяцами не появлялся дома. В комнате Ллойда была его фотография. Он был высокий, очень мускулистый и совершенно лысый. Его прозвали Кинжалом, потому что он не расставался с ножом.
- Откуда твоему папе знать? - спросил я. - Ему что, когда-нибудь отрубали голову?
- Не мели чушь.
- Ну так откуда ж он знает?
- Папа знает всё.
- Всего никто не знает.
- По крайней мере, у меня есть отец, - сказал Ллойд. - А не какой-то совратитель малолетних в соседней комнате.
Я молча ушел от Ллойда и пошел домой. Папа Бритва был у себя, дверь открыта. Он сидел на краю кровати, что-то держал в руках. Подойдя поближе, я разглядел небольшую серебряную шкатулку с гравировкой.
- Это что, для таблеток? - спросил я.
Папа Бритва взглянул на меня. Его глаза были полны слез. Он тут же вскочил и захлопнул дверь перед моим носом.
Я спросил маму, видела ли она шкатулку.
- Да, пару раз. Думала, это для нюхательного табака.
- Нет, - сказал я. - Кажется, для таблеток.
- Таблетки? - мама посмотрела с ужасом. - Боже, мне и в голову не приходило. Понимаешь, что это значит? Больное сердце. Я не хочу, чтобы он тут окочурился, мне и так довольно бед, только мертвого жильца не хватало, потом еще убирай за ним. Попробуй вызнать, правда ли там таблетки, Дог.
Папа Бритва единственный называл меня по имени. Все остальные - просто Дог. Кроме него. За завтраком, после своего часового бритья, он спускался, красный, в кровавых порезах и, сдержанно кивая, здоровался:
- Доброе утро, миссис Вашингтон. Кажется, я опять опоздал к завтраку. О, доброе утро, Карадог.
Это отец решил назвать меня Карадогом. У родителей был еще один ребенок - моя двойня, девочка, она умерла маленькой, и двух месяцев не прожила. Звали ее Катрин. Отчего-то отцу взбрело в голову, что детей нужно назвать Кет и Дог, кот и пес. Мама была категорически против, но особо протестовать не решилась. Папа был не из тех людей, с которыми можно спорить, если уж они что-то придумали. Так что я был окрещен Карадогом и стал просто Догом для всех, кто меня знал, кроме Папы Бритвы.
Как-то раз я зашел в гостиную, когда мама показывала Папе Бритве старые вещи Катрин. Розовое платьице в оберточной бумаге.
- Вот всё, что от нее осталось, - говорила мама. - Нужно оставлять вещи на память. Чтобы было что вспомнить. Вещи, имеющие значение. Вы согласны?
- О да, - отвечал он, - спору нет.
- Так мы и блуждаем по жизни, вцепившись в вещи: фотографии, одежду, письма, локоны, открытки. Беда только, что все это ни к чему. Жизнь сама становится не больше, чем этот мусор. У тебя есть всё, что напоминает о жизни, но ты и не жил по-настоящему. - Она положила платьице в коробку, закрыла крышку. - Это всё, что осталось от моей маленькой Катрин. Мой муж так никогда и не мог поверить до конца, что она умерла. Иногда по ночам я слышала, как он разговаривает с ней. "Ну как дела в школе, Кет?" Я слышала, как он ее спрашивает: "А подружки у тебя есть?" А иногда, когда прислушивалась, - клянусь, я слышала, как она отвечает. Честное слово, я ее слышала. В конце концов, я уже больше не могла этого вынести. Я сказала Джейку, что он сводит меня с ума. "Она умерла, ее больше нет, - сказала я ему. - Невозможно жить прошлым". Боюсь, что правда сильно его напугала. Я напомнила ему о прошлом, которое он хотел забыть. Вот почему он меня бросил. Это было не из-за другой женщины. Не в этом дело. Это чтобы найти другую… другую историю.
- Так он не умер, - сказал Папа Бритва.
- Нет, - ответила мама. - Хотела бы я, чтобы он умер, но он жив.
Папа Бритва встал, прошел мимо меня в свою комнату. Несколько минут спустя я двинулся за ним, встал на колени перед дверью, заглянул в замочную скважину. Он сидел у окна, серебряная шкатулка в ладони, и плакал. Он вытащил что-то из шкатулки, поднес к губам и поцеловал. Что-то маленькое и желтое. Птичий клюв, подумал я.
На следующий день он впервые не спустился к завтраку.
- Поднимись-ка, посмотри, что он там делает, - попросила мама. - С моим-то везением… не удивлюсь, если он истекает кровью у меня в ванной.
Я поднялся, но в ванной никого не было.
Я робко постучал в дверь. Донеслось слабое бормотание. Я вошел. В комнате было темно и воняло средством от мух и жареным хлебом. Папа Бритва был в постели.
- Кажется, мне слегка нездоровится, Карадог. Будь добр, спроси свою маму, могу ли я сегодня остаться в постели.
Когда я сказал маме, она воскликнула:
- Так я и знала! Ну что я тебе говорила! Чертов инвалид! - Она поднялась к нему и спросила напрямик: - Это серьезно?
- Нет. Думаю, слегка простудился.
- Позвать врача?
- Нет-нет, что вы. Пожалуйста. Не стоит поднимать шум.
- Может быть, хотите чая?
- Да. Было бы чудесно. Спасибо. Я не хочу вас беспокоить. Делайте вид, что меня нет.
- Ну, думаю, так вряд ли получится. Есть ли у вас лекарства? - она оглядела комнату. - Какие-нибудь таблетки, например?
- Нет. Ничего. Обычная простуда. Не стоит волноваться. Чашка чая, аспирин и долгий сон. Завтра буду, как огурчик.
Внизу мама поставила чайник.
- Это у него с сердцем. Надо было послушать Вел и избавиться от него. Он уедет из этого дома в гробу, помяни мое слово.
- Ох, перестань, мама.
- Помнишь серебряную шкатулку, Дог? Там таблетки. Таблетки для сердца. - Она плеснула горячей воды в кастрюлю. - Мертвый жилец, - вздохнула она, - это проклятье. Никто здесь больше не поселится, как только пойдут слухи. Мы не сможем прожить на мои деньги. Ну почему он не позволил мне дать ему одну из этих таблеток?
- Нет у него никаких таблеток, - сказал я раздраженно. - Я видел, что в шкатулке.
Мама выжидающе посмотрела на меня. Вскипел чайник.
- Ну же, выкладывай.
- Это птичий клюв.
Мама поморщилась.
- Если это шутка, то мне не смешно. А теперь отнеси-ка ему чай. Я хочу, чтобы ты сидел с ним весь день. А я пойду на работу. Кто-то же из нас должен зарабатывать.
- А как же школа?
- Пропустишь. Ему может что-то понадобиться. Не хочу, чтобы он заблевал мое пуховое одеяло. Это твоя бабушка подарила мне на свадьбу, и вовсе не нужно, чтобы его испортил какой-то банковский клерк. По крайней мере, поговоришь с ним. Ты с ним никогда не разговариваешь.
- Это он со мной не говорит.
- Тебе уже скоро тринадцать, Дог. Нужно быть пообщительней. Иначе кончишь, как Папа Бритва. Ты ведь не хочешь этого, правда?
- Нет.
- Ну вот и общайся с людьми.
Весь день я приглядывал за Папой Бритвой. Он лежал в постели и чихал. Я подогрел куриный бульон, все время заваривал чай.
- Пожалуйста, не надо за мной ухаживать, Карадог, - попросил он. - Уверен, тебе есть чем заняться.
- Я вам мешаю?
- Нет. Не мешаешь. Просто я не люблю, чтобы из-за меня беспокоились. Ну что тебе торчать тут со стариком? Иди, поиграй с друзьями.
- Я дружу только с Ллойдом, а он в школе, - носовым платком я вытер ему мокрый лоб. - Я вам не нравлюсь?
- Конечно, нравишься. Что за вопрос.