- Вы никогда со мной не разговариваете.
- Я вообще мало с кем разговариваю, Карадог.
- Вы же говорите с мамой.
- Она говорит со мной. Это не совсем одно и то же. Я очень одинокий человек. Я сам по себе. И так было всегда. Это просто мой стиль. Пожалуйста, не думай, что ты мне не нравишься. Боже, это вовсе не так. Ты очень симпатичный молодой человек, Карадог. Скажи мне, ты скучаешь по отцу?
- Нет. Я рад, что он ушел. Он часто бил маму, однажды ударил ее так сильно, что у нее кровь пошла из губы. Я на него прыгнул. Схватил за волосы и не отпускал. Он ударил меня. Ударил по ноге. Синяки потом еще несколько недель не сходили. Но я ему выдрал волосы. Они застряли у меня под ногтями. Я ненавидел его. Ненавидел до слез. Я хотел быть вдвоем с мамой. Так что, когда он ушел, я ничуть не расстроился. Я был рад. Хотя мама огорчилась. Я этого не могу понять. А вы можете?
Я взглянул на Папу Бритву. Он спал. Несколько минут я смотрел на него. Потом оглядел комнату. Где серебряная шкатулка? Может быть, у меня не будет другого случая. Я мог бы узнать, что там - птичий клюв или нет.
Стараясь не шуметь, я открыл дверцу шкафа. Она чуть скрипнула, но он не проснулся. Я стал шарить по карманам: старые платки, конфеты, автобусные билеты, ключи, несколько монет. Но серебряной шкатулки не было.
Аккуратно я закрыл дверцу и стал ходить по комнате. Папа Бритва глубоко и ровно дышал, в уголке его рта показался пузырек слюны. Его пиджак висел на спинке стула. Я залез во внутренний карман. Ничего. Я проверил другие карманы.
- Ты это ищешь, Карадог?
Я отскочил от пиджака и взглянул на Папу Бритву. Он держал серебряную шкатулку.
- Ну, - повторил он. - Это?
- Да.
- Забавно, - произнес он тихо. - Нам кажется, что мы храним секреты, но мы заблуждаемся. Ничего не получается. Боже, у меня температура. Может быть, все это галлюцинация.
- Хотите чего-нибудь выпить? - предложил я.
- Да. Было бы хорошо. Спасибо.
Я налил ему воды.
- Мама тоже заметила эту коробочку. Она решила, что у вас там таблетки. Таблетки от сердца.
- Вот почему ты здесь? - спросил он. - На случай, если я умру?
- Да, - я передал ему стакан. - Вроде так.
Он сделал несколько глотков.
- Не волнуйся. Я совершенно здоров.
- Так это не для таблеток?
- Нет.
- Кажется, я знаю, что там, - сказал я. - Птичий клюв.
Папа Бритва усмехнулся.
- Птичий клюв, - повторил он тихо. - На кой мне сдался птичий клюв?
- Так это не клюв?
- Нет, Карадог. Нет.
- А что?
- Ох, Карадог, Карадог. - Он потряс головой. - Это длинная история. А я себя так плохо чувствую.
- Пожалуйста, - настаивал я. - Расскажите.
- Ты все равно не поймешь.
- Я попытаюсь.
Он посмотрел на меня.
- Сколько тебе лет?
- Почти тринадцать.
- Тринадцать. Замечательный возраст. Ну, тогда, может быть, и поймешь. Тебе ведь столько же лет, сколько было мне. Когда… когда это случилось.
- Что случилось?
Папа Бритва вздохнул. Потом, так тихо, что я едва расслышал, произнес:
- Я влюбился, Карадог. - Он вытер губы и взглянул на меня. - Слушай, я расскажу тебе, но ты должен поклясться, что никогда никому не скажешь. Ни маме, ни своему приятелю-соседу, ни маминой подруге. Особенно маминой подруге. Понял?
- Да.
Папа Бритва глубоко вздохнул. Он откинулся на кровати и уставился в потолок.
- Наверное, надо начать с моего отца. Он был тренером по боксу. Каждое утро спускался в спортзал тренировать молодых боксеров. Его конюшня, как он говорил. Когда я говорю "спортзал", я не хочу, чтобы ты думал, что там было что-то особенное. Нет. Ничего такого. Просто пустой зал с рингом и боксерскими грушами. Но мой отец любил это место. Это был его маленький мир, понимаешь? Он чувствовал себя там уверенно. Чувствовал себя хозяином. Ему нужно было место, где он мог бы так себя чувствовать. Понимаешь, его жена, моя мама, бросила его, когда я еще был совсем маленьким. В те времена это было неслыханно. Папа был совершенно раздавлен. Он чувствовал себя униженным. Несколько лет не мог прийти в себя. Помню, он сказал мне однажды: "В спортзале все надежно. А снаружи может случиться, что угодно. Но когда я с боксерами, я крепок, как скала".
В конюшне у отца было семь парней. Все местные и все совершенно безнадежные. Да, они были достаточно профессиональны, могли выиграть несколько матчей, но чемпионами мира не были. Но папа все равно был счастлив, и только это имело значение.
Пока Папа Бритва говорил, я заметил, что из-под его кровати что-то торчит. Журнал. На обложке был парень. По пояс голый и улыбающийся.
- Я совсем не интересовался боксом, - продолжал Папа Бритва. - Но спортзал мне нравился. Мне нравились атмосфера, дружелюбие, энтузиазм. Когда я был уже достаточно большим - лет одиннадцать-двенадцать - папа предложил мне подрабатывать. Деньги были крошечные, но я был не против. Я был готов работать и бесплатно. Просто ради удовольствия быть в спортзале. Участвовать во всем.
Папа Бритва закрыл глаза.
- И вот как-то раз я пришел в спортзал, и увидел, что папа говорит с новым мальчиком. Ему было лет семнадцать. Он снял куртку и рубашку, и папа щупал его мускулы. Я… я просто смотрел. Парень был высокий, хорошо сложенный. Волосы у него были светлые, совсем белые. Даже если он и не был совершенным, мне он запомнился таким. Но больше всего мне понравились его татуировки. По всей спине. Птицы. Яркие розовые птицы, летящие кольцом.
- Как его звали?
- Как его звали по-настоящему, не знаю, - ответил Папа Бритва. - Но все называли его Трой. Трой Фламинго.
Осторожно я подтянул журнал ногой, чтобы разглядеть обложку. Парень на фотографии был в джинсах с расстегнутой ширинкой.
- Он был хорошим боксером? - спросил я, аккуратно вытягивая журнал из-под кровати и подталкивая под стул у окна.
- О да, - отвечал Папа Бритва, не открывая глаз, - очень хорошим. Как-то раз папа сказал мне: "Трой будет чемпионом мира". "Правда?" - спросил я. "Да, - ответил папа, - это ответ на мои молитвы. Кому нужна жена и всё такое? Дайте мне чемпиона мира".
Так что папа все свое время посвящал Трою. Они тренировались каждый вечер, даже по выходным. Я часто ходил в спортзал смотреть на них. Трой со мной никогда не разговаривал. Совсем меня не замечал. У него были свои друзья, очевидно. Его ровесники. Наверняка он считал меня просто ребенком. К тому же я был страшно робким. Боже, я был так подавлен. И в то же самое время на вершине блаженства. Находиться рядом с Троем уже было достаточно. Просто смотреть на него.
Я подобрал журнал и незаметно запихнул его под рубашку.
- И что же дальше?
- Мне всегда казалось - где-то глубоко внутри - что наступит день, когда мы с Троем Фламинго подружимся. Ох, я знал, что я тихоня, что он старше, что всё против этого, но я по-прежнему надеялся - молился - что это произойдет. Он мне часто снился, и в этих снах мы были друзьями. Но потом… потом все изменилось.
- Изменилось? Как?
- Это началось в тот день, когда я обнаружил полотенце. - Он запнулся и взглянул на меня. - Ох, боже, - пробормотал он.
- Продолжайте, - попросил я.
- Пожалуй, мне вообще не стоило этого говорить. Это из-за аспирина я так разболтался. Потерял голову. Я смущен, Карадог. Не могу продолжать.
- Но вы должны, - мне хотелось подойти к нему и потрясти. Заставить его рассказать. Но я не мог. Мешал журнал под рубашкой. - Что там было на полотенце? Что?
- Волосы! - громко ответил Папа Бритва. - Ну вот! Я сказал это! Вот что я нашел! Волосы! - Папа Бритва перевел дух и снова закрыл глаза. - Понимаешь, каждый вечер я смотрел, как он принимает душ. Я целый день ждал этого момента. Я находил какой-то предлог, чтобы пойти в раздевалку. Обычно я мыл пол. И тут был он, стоял голый, под струями воды. Ох, он был великолепен. Конечно, всякий раз, когда он смотрел на меня, я отворачивался. Думаю, он даже не подозревал, что я испытываю. А потом… потом он уходил, вытирался, одевался и уходил. Не говоря мне ни слова. Даже не прощаясь.
Я посмотрел в окно. Отец Ллойда, Кинжал, шел по улице. Тащил тяжелую сумку и насвистывал. Он подошел к своему дому и не успел вставить ключ, как Вел отперла дверь и бросилась ему на шею. Он затащила его в прихожую и захлопнула дверь. Захлопнула так сильно, что задрожали окна.
- Что это? - приподнялся в постели Папа Бритва.
- Не волнуйтесь, - сказал я. - Это у Ллойда - ну, моего друга из соседнего дома - его отец работает на нефтяной вышке. Так вот он вернулся.
Папа Бритва лег.
- На чем я остановился?
- Как Трой принимал душ.
- Ах да, - продолжал он. - Как-то вечером, когда Трой ушел из раздевалки, я взял полотенце, которым он вытирался - полотенца принадлежали спортзалу, и в мои обязанности входило их стирать - так вот, я взял его и заметил волосы. Белые. Я отцепил их от полотенца. Семь волосков. Они сверкали, как золотые. Я очень бережно завернул их в носовой платок.
- Вы их сохранили? - спросил я.
- Вот именно. Они принадлежали моему Трою. И раз его я не мог заполучить его, волосы были заменой. Вот так… Я взял их домой и положил в старую коробку из-под ботинок. Какое-то время у меня были только эти волоски. Но как-то вечером Трой стриг в раздевалке ногти на ногах. Я слышал, как отлетают кусочки. А потом, когда Трой ушел, я встал на четвереньки и собрал обрезки, какие смог отыскать. Довольно много. Вечером я взял их домой и положил в коробку с семью золотыми волосками.
Я уставился на Папу Бритву.
- Но… но ведь это гадость. Как вы могли их трогать?
- Да потому что я не мог притронуться к нему! - раздраженно откликнулся Папа Бритва. - Вот почему. Как ты не понимаешь? Золотце, ты должен понять. Это не было отвратительно. Для меня. Волосы и ногти были только началом. Как-то вечером я украл носовой платок Троя. Он был твердый и желтый от засохших соплей. Потом взял его носок. Он был теплый, влажный, пах его потом, но мне это очень нравилось. А потом… потом я нашел его использованные пластыри. Он сильно поранил руку и залепил пластырями кулак. И я нашел их в душевой. Они были в крови и покрыты струпьями. Но мне они нравились, Карадог. Мне они нравились. Потом как-то раз Трою стало плохо. Его сильно ударили в живот, и его вырвало на шорты. Мне велели выстирать шорты. Но я не стал. Я положил их в свою коробку. Сказал, что потерял их. Деньги на новую пару вычли из моей зарплаты. Но мне было все равно. - Папа Бритва разволновался, ему не хватало дыхания. - Шорты ужасно воняли. Но мне было все равно. Они были частью его. Частью моего Троя Фламинго.
- Успокойтесь, - сказал я. - А то у вас опять температура подскочит.
- Да… да, ты прав. Что-то мне жарковато. Ты не мог бы принести еще холодной воды, Карадог?
Осторожно, стараясь не обронить журнал, я встал и подлил Папе Бритве воды.
- Спасибо, - он сделал глоток. - Я тебе страшно надоел, знаю.
- Нет, - я уселся снова. - Совсем нет. Честно. Я рад, что вы рассказываете мне эту историю. Так что же случилось дальше? У вас была коробка, полная кусочков Троя Фламинго и вы хотели стать его другом…
- Но этого вполне достаточно! - воскликнул Папа Бритва. - Как ты не понимаешь? В конце концов я уже не хотел никем ему быть. Ни другом. Ни любовником. Ничего. В один прекрасный день я понял, что единственное, что мне нужно, это моя коробка. Я вовсе не хотел Троя. Я перестал чувствовать себя подавленным и одиноким. Коробка полностью меня удовлетворяла. Я серьезно, Карадог. Полностью.
- А при чем здесь серебряная шкатулка?
- Ах, - вздохнул Папа Бритва, - это последняя часть истории. Как-то раз я пошел в…
Его прервал стук входной двери и мамин голос: "Я дома". Мы услышали, как она поднимается по лестнице и влетает в комнату.
- Ну, как наш больной?
- Ох, дорогая моя, - сказал Папа Бритва. - У вас из-за меня столько хлопот.
Мама цокнула языком и открыла окно.
- Топор можно вешать. Пойдем, Дог. Поможешь обед приготовить. - Она окинула Папу Бритву оценивающим взглядом. - Вы можете есть?
- О, да, - сказал он. - Мне намного лучше.
Перед тем, как спуститься к маме, я заскочил в свою комнату и запихнул журнал под матрас.
- Ну как он? - спросила мама, когда я спустился.
- Нормально, - ответил я. - Почти все время спал.
- От него больше проблем, чем он заслуживает.
- Кинжал вернулся, - сообщил я.
- Правда? - произнесла она тихо. - Вел не говорила, что он приедет. - Значит, теперь ее не будет видно. Ты ведь знаешь эту парочку. То скандалят, то милуются. В любом случае, она не захочет меня видеть. Дня три, по крайней мере.
Этим вечером Папа Бритва ужинал у себя комнате. Сначала я хотел расспросить его про Троя Фламинго и про то, что было в серебряной шкатулке, но потом передумал. Лучше, когда мамы не будет дома. Так что вместо этого я снова спрятал журнал под рубашку и пошел к Ллойду.
Вел открыла дверь.
- Он дома, ты знаешь, - улыбнулась она.
- Знаю.
- Кинжал! - позвала она. - Смотри, кто пришел!
Отец Ллойда появился на лестнице, голый по пояс и в черных шортах. - Чего орешь? Я ведь не на другом конце света. - Он взглянул на меня. - Проходи, Дог.
Я поднялся по лестнице.
Кинжал упражнялся с гантелями, он взмок от пота. Его грудь поросла черными волосами, они ползли по плечам и спине.
- Чертовы бабы, - он положил мне руку на плечо. - Скажу тебе, предложи мне болтливую бабу и холодную волну в двадцать футов в Северном море, и я выберу волну.
Вел подала голос снизу.
- Ох, перестань так шутить, Кинжал. Он решит, что ты серьезно.
- А кто сказал, что я шучу? Закрой-ка рот на минуту и приготовь поесть. Сделай хоть что-то полезное.
Вел хихикнула и отправилась на кухню.
- Вот тренировался, - сказал Кинжал. - Попробуй, ударь меня.
- Куда? - спросил я.
- В живот. - Он приготовился к удару. - Давай же.
Я ударил его. Это было все равно, что стукнуть кулаком по дереву.
- Видишь. Твердый, как камень. Скажу тебе, Дог, я в прекрасной форме. Никакого жира. Потрогай руки. Давай.
Я потрогал его бицепсы.
- Ну как? - спросил Кинжал.
- Твердые, - тихо подтвердил я.
- Потрогай ногу. Давай.
Я пощупал его ногу под коленом.
- Ну как?
- Твердая, - признал я.
- Крепкий, как бревно, - сказал он. - Никто на вышке не дает мне моих лет. Думают, мне двадцать с чем-то. Когда я говорю, сколько мне, все отвечают "Не может быть", а я им: "Да, это так. Моему сыну тринадцать". Небось, думаешь, что я выгляжу старым? Из-за лысины? Но это не правда. Люди говорят, лысый ты или нет, разницы никакой. На самом деле, многие считают, что от этого я выгляжу моложе. Словно младенец. Ты думаешь…
- Будешь сосиски или ветчину? - крикнула Вел из кухни.
Кинжал закатил глаза.
- И то, и другое, женщина! Я всегда хочу и то, и другое, - затем, понизив голос, сказал мне: - Глупая толстая корова. Напрасная трата кислорода. Запомни, что я тебе говорил, Дог. Я выберу волну. Женщины хороши для двух дел. И она на кухне как раз занимается одним. - Он ухмыльнулся. - Понимаешь, о чем я?
- А где Ллойд? - спросил я.
- У себя, - ответил Кинжал. - Ну, рад был тебя повидать.
Я постучал в дверь и вошел. Ллойд лежал на полу, перед ним - его фотоколлекция.
- Посмотри вот эту, - предложил он. - Эта лучше всех.
Ллойд протянул мне фотографию: американский солдат приложил пистолет к голове вьетнамца. Пистолет только что выстрелил. Вился дымок. Кровь и мозги вылетали из черепа. Вьетнамец кричал.
- Круто, да? - сказал Ллойд. - Момент смерти. И, к твоему сведению, я спросил папу насчет отрубленной головы. Он сказал, что когда тебе отрубают голову, ты мертв. Неважно, дрожат у тебя губы или нет. Ты все равно умер. Говорит, у них на буровой был однажды несчастный случай. Одного мужика перерубило пополам стальным тросом. Прямо по поясу. Папа говорит, что у него ноги дрожали еще минут пять, словно он отплясывал. Но это не значит, что он был жив. Хотелось бы мне такую фотографию. Представь себе - человек, разрезанный пополам.
- У меня есть кое-что покруче, - я вытащил из-под рубашки журнал и дал его Ллойду.
Он взглянул на обложку, потом открыл.
- Посмотри! Тут видны пиписьки.
- Да, - я посмотрел ему через плечо.
- И глянь, - сказал Ллойд. - Тут что-то капает из дырки на конце, - он рассмеялся. - А этому что-то засунули в жопу. - Он засмеялся громче.
Я тоже стал смеяться.
Мы услышали шаги Кинжала. Ллойд запихнул фотографии и журнал под матрас.
Дверь открылась.
- А как твоя мама, Дог? - Кинжал вытирал голову полотенцем.
- Все в порядке.
- Передавай ей привет, - он закрыл дверь.
- Завтра, - прошептал Ллойд, - у меня будет лучшая фотография на свете.
- Что же? - спросил я.
- Американские солдаты закалывают ребенка.
Я еще посидел, потом пошел домой. Мама сидела в гостиной. Она держала одно из платьев Катрин. Я заметил, что она плакала.
- Они по-прежнему пахнут ею. Все.
- Незачем тебе так расстраиваться, - сказал я.
- Знаю. Но ничего не могу поделать, - она снова уткнулась лицом в платье. - Я не хотела, чтобы ее звали Катрин. А тебя - Карадог. Но мне пришлось. Представь себе. Не имела права даже решить, как назвать детей. "У нас будут Кет и Дог и никаких разговоров", - заявил твой отец. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн. Оуэн - прекрасное имя. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн, а ее - Шарон. Но он меня не слушал. Можешь поверить? Он мне не разрешил.
- Называй меня Оуэн, если хочешь, - предложил я.
- О, нет. Слишком поздно. Теперь ты Дог, и ничего не попишешь. Твой отец должен был послушать меня, хотя бы потому, что я тебя родила. У меня тоже есть право голоса. Хотела бы я, чтобы он сейчас оказался здесь.
- Понять не могу, чего ты по нему скучаешь.
- И не поймешь, - тихо сказала мама, - пока не повзрослеешь. Просто… я привязана к нему. Физически. Он был моим первым и единственным, понимаешь. Больше никого не было. Когда я лежу в постели… я чувствую, что твой отец рядом. Хочу, чтобы он меня ласкал. И ничего тут не изменишь. Знаю, он был плохим человеком, но со своими чувствами ничего не могу поделать.
После ужина я постучал в дверь Папы Бритвы. Ответа не было. Я заглянул в замочную скважину. Увидел, что он спит. Мне очень хотелось войти и разбудить его. Потребовать, чтобы он рассказал историю до конца. Но я не осмелился. Пошел к себе.
Ночью, в постели, я слышал, как Кинжал орет на Вел. Кинжал кричал, что она ленивая корова и что он ее ненавидит. Вел плакала.
- Не умеешь готовить, - вопил Кинжал. - Не умеешь убираться в доме. Не можешь вырастить ребенка. Ты разжирела. Меня от тебя тошнит. Почему ты не следишь за собой? Не хочу возвращаться домой к жирному чучелу.
Вел выбежала в садик. Я слышал, как она всхлипывает. Потом встала мама, открыла окно.
- Вел! - крикнула мама. - Ты в порядке, дорогая?
- Он снова завелся, - пожаловалась Вел. - Полез на меня с кулаками.
- Переночуй у нас.
- Не могу.
Окно маминой спальни закрылось. Вел поплакала еще немного и вернулась в дом.