Мама, ожидавшая с минуты на минуту приезда Кумыш, произнесла вежливо:
- Я тебя извещу, сватья Огульсенем. У тебя ещё есть, я уверена, дома дела. Вот Ашир тебе, известит, когда Поллы вернётся. Раз он не вернулся сразу, похоже, задержится там.
Тётушка Огульсенем немного подумала.
- Ты вроде бы сказала, что накрыла тесто, когда я пришла. Смотри, тут надо знать меру - чуть не доглядела оно и сбежит. Давай я посмотрю.
- Не тревожься, сватья. Вот провожу тебя - и сниму одеяло. Уж не знаю, почему, стоит моё тесто кому-нибудь потрогать, и оно разваливается на глазах, ты уж извини.
Тётушка Огульсенем нехотя поднялась.
- А хочешь, сватья Сона, я помогу тебе делать лепёшки, - не унималась она. - Ты пока тамдыр разогреешь, я приготовлю лепёшки, придёт сват Поллы, а лепёшки-то горячие.
Мама была в полном отчаянии. К счастью, в этот момент с улицы засигналила машина и тётушка Огульсенем поспешно сказала:
Пожалуй, пойду. Помогу тебе с лепёшками в другой раз, Представляешь, сватья Сона, еле договорилась с Керимом, чтобы он подвёз шкуру верблюдицы. Так что я побежала. - И она - в который раз за сегодняшний день - исчезла.
В соседней комнате отец, чертыхаясь, выбрался из-под одеяла.
- Клянусь всеми святыми, ещё минута - и я действительно превратился бы в тесто, - сказал он, отдуваюсь. - Минута - и я задохнулся бы, так что мне никакой врач не мог бы уже помочь. Ну и сватью послал нам всевышний. Не знаешь, что и лучше - хорошая невестка и плохая сватья, или невестка похуже, а сватья получше. Сравнить её со стригущим лишаем - в самый раз, А ведь дело ещё не дошло до калыма. Да, с такой женщиной кашу так легко не сваришь. Просто сумасшедшая.
- Вот именно, - подтвердила мама. - Вот именно.
В это время и подъехала "неотложка". На этот раз мама, крикнувшая отцу, чтобы он поскорее ложился в постель, не ошиблась - то была, действительно, Кумыш. Отец тут же начал стонать так, что разжалобил бы даже разбойника с большой дороги, а мама то поддерживала ему голову, то тёрла ноги. Так что я успел встретить Кумыш и пока мы шли от ворот до двери комнаты ввёл её полностью в курс дела.
Затем началось представление. Кумыш вошла в комнату.
- Добрый вечер, тётя Сона, добрый вечер, Поллы-ага. Ну, давайте посмотрим, что с вами.
Отец застонал с удвоеннной силой.
- Вах, ва-ах, - стонал он всё громче и громче, - сил никаких нет терпеть, дочка. Всё жжёт, словно кусок стекла проглотил. Помоги, не то помру.
- Сейчас, Поллы-ага, сейчас. Я надеюсь, ничего серьёзного не может быть у человека с таким железным здоровьем. Знаете, что про вас говорит Ташли-ага? Наш Поллы, говорит он, - единственный человек, который не берёт никогда больничный лист.
На лице у больного выразилось удивление:
- Ты сама это слышала?
- Собственными ушами.
Больному стало немного легче.
- Да, - сказал он. - Что верно, то верно. Никогда никто в нашем роду не жаловался на здоровье. И я… наверное, действительно зря испугался. Дай мне какой-нибудь порошок, и всё.
- Нет, - сказала Кумыш. - Здоровье - здоровьем, а болезнь -: болезнью. Раз я здесь, я обязана осмотреть вас и поставить диагноз.
Услышав незнакомое слово, отец испугался.
- Что ты хочешь со мною сделать, дочка?
Едва сдерживая улыбку, Кумыш объяснила отцу, что такое "диагноз".
- А теперь придётся немного потерпеть, Поллы-ага. Ложитесь прямо, не напрягайте живот, вытяните ноги. Так, Теперь посмотрим… задерите, пожалуйста, рубашку, да, вот так, ещё повыше…
Мама смотрела на действия Кумыш с испугом.
- Э, Кумыш, дочка, - попросила она. - Может не будешь его осматривать? Дай порошок или таблетку - и всё. Я обещаю, что он поправится.
Кумыш между тем исследовала живот "больного". Она надавливала то здесь, то там, приговаривая при этом: "Так. Так. Ещё здесь. И вот здесь".
- Хватит, - сказал отец, пытаясь опустить рубашку. - Если ты настоящий врач, должна уже определить, есть болезнь или нет, и если есть, как она называется.
- Правильно - согласилась Кумыш и лицо её порозовело.
- Неужели, - всё-таки удивился отец. - Ну и что ты нашла у меня в животе?
- Ничего не нашла, - ответила Кумыш. - Вы совершенно здоровы. Вот только возбуждены чем-то: пульс очень частый.
Отец посмотрел на Кумыш с уважением.
- Молодец, дочка, - сказал он. - Всё правильно. Никакой болезни у меня в животе ты и не могла найти, потому что болезнь моя не внутри, а снаружи, И тут уж болит так, что никому не помочь.
Пришла очередь удивляться Кумыш.
- Я вас не понимаю, Поллы-ага. Где это - снаружи?
- Да я скажу тебе, дочка где. Только дай слово, что выслушаешь всё, что я скажу, без обиды.
- Врач никогда не обижается на больного. Он обязан помочь, чем только может.
- Ты можешь мне помочь, дочка, Только ты, Поможешь?
- Конечно, Поллы-ага.
- Нет, ты поклянись мне.
- Я никогда не клянусь, Поллы-ага. Моё слово, когда я даю его, крепче всякой клятвы. Этому научил меня мой отец.
- Ладно, - согласился отец и рывком сел в кровати. - Тогда слушай. Ты права, Кумыш, никакой болезни у меня нет. Но душа уменя болит, и причиною этому - вы с Аширом. Я выбрал ему невесту и хочу женить его. И я тебя прошу - отпусти ты его.
- Отпустить, - задумчиво сказала Кумыш. - Что ж, надо подумать. А на ком вы его хотите женить?
- На Гюльнахал, моя милая, на Гюльнахал, - вставила своё слово мама. - Если бы не боялась сглазить, хвалила бы её с утра до вечера. И молода, и красива, а уж работящая - слов нет.
- Всё правильно, - подтвердила Кумыш мамины слова. - Гюльнахал - хорошая девушка. Но разве она собиралась замуж за Ашира? Этого мне не показалось.
- Ну, тут ты не судья, - вспылил отец. - За кого родители отдадут, за того и выйдет.
- В сердечных делах, насколько мне известно, - сказала Кумыш, поднимаясь, - дело обстоит совсем не так. Всему аулу известно, что Чарыяр всегда там, где Гюльнахал, и ближе к ней, чем её собственная тень. Она любит Чарыяра - зачем же ей выходить замуж за кого-то другого.
- Э, - возразил отец, - что ты понимаешь. С кем живёшь, того и любишь. Что может Гюльнахал понимать в любви? Ей кажется, что она любит Чарыяра, вот и всё. Ладно, с этим уж мы как-нибудь разберёмся. А ты, дочка, дала мне слово помочь, вот и помоги. Оставь нашего Ашира и пусть он будет счастлив с Гюльнахал.
- А сам он что думает по этому поводу?
- О, - выдохнул отец и закатил глаза, будто набрал полный рот мёда. - О! Да он день и ночь только о том и мечтаем как бы дожить до дня свадьбы.
- С Гюльнахал?
- С ней, - в один голос ответили мама и отец. - С ней и только с ней, и ни с кем другим.
- Он похудел на три кило, - добавила мама.
- Он прожужжал мне все уши, - дополнил отец.
- На месте не сидит, словно шило у него внутри.
- Ни о чём другом и говорить не хочет, - хором говорили родители.
- Послушай, доченька, - снова начал отец. - Ну, зачем он тебе сдался, этот бездельник Ашир. Посмотри на себя - ты точно оправдываешь своё имя - вся, словно из серебра. Столько парней вокруг тебя, один, лучше другого. Ну, зачем тебе Ашир - нет в нём абсолютно ничего. К тому же ещё врунишка - говорит тебе одно, а за спиной делает другое. И труслив: был бы храбрецом, в глаза бы признался, что разлюбил, а то прячется за моей спиной. Найди себе подходящего парня и выходи за него замуж - срезу позабудешь этого обманщика, нашего сына. И тебе будет хорошо, и ему. И нам, конечно, тоже, - простодушно заключил отец.
- Ну, что ж… - начала Кумыш. Но не закончила, потому что в игру вмешался я. Подойдя к прихожей, я громко зашаркал ногами, покашлял, прочистил горло, как полагается перед выходом на сцену, и вошёл в комнату.
- Что случилось? - спросил я с изумлением. - Кумыш, здравствуй. С кем плохо?
- Ни с кем, - раздражённо ответил отец. Он всё ещё сидел в постели с чалмой из полотенца на Голове и в нижней рубахе.
- Папа, что с тобой? Тебе плохо?
- Ничего мне не плохо. Мне очень даже хорошо.
- Что с отцом, Кумыш? Это не серьёзно? Ведь ещё днём он был совершенно здоров.
- Вот, вызвали "неотложку". Жаловался на живот.
- Неужели аппендицит? Ты увезёшь его на операцию?
При слове "операция" отец подскочил на кровати.
- Прекрати болтовню, - крикнул он мне. А я продолжал свою роль.
- Ну а что скажет Кумыш?
- С животом всё в порядке. Но твой отец слегка простыл.
- Надо ему немедленно помочь. Укол сделала?
Уколов отец боялся больше, чем ядовитых змей.
Он изменился в лице и закричал:
- Не вмешивайся в чужие дела, Ашир. Никаких уколов. Я совершенно здоров.
Я подмигнул Кумыш. Она подумала немного.
- Да, - поддержала она. - Укол не повредит.
- Ради, аллаха, дочка, никаких уколов. Я умру на месте.
- Может поставить ему горчичники? - предложил я.
- Да, - закричал отец, которому никогда в жизни не ставили горчичники. - Никаких уколов. Только горчичники. И всё.
- Доставай горчичники, Кумыш, - приказал я. - Да не жалей. Если отец говорит, что его болезнь не внутри, а снаружи, то от горчичников живот пройдёт.
И мы с Кумыш в мгновение ока обложили отца горчичниками.
- Надо укрыться теплее и терпеть, - сказала Кумыш.
- Да, - согласился отец. - Это верно, дочка. Заболел, - терпи.
Несколько минут он лежал спокойно.
- Хорошо - сказал он через несколько минут. - Словно родная мать обнимает. Тепло, не больно, совсем не похоже на укол.
Однако через несколько минут он забеспокоился.
- Что-то уж слишком тепло. Я чувствую себя лучше, много лучше. Давай, дочка, снимем эти горчичники, ты мне дашь какой-нибудь порошок и я усну.
- Надо потерпеть, отец, - сказал я, а Кумыш подтвердила.
Отец попытался подняться, но я уложил его обратно.
- Нельзя, отец, - сказал я. - Теперь всё тело согрелось, если простудить, будет плохо. Ещё немного согреешься, а потом горчичники начнут работать на полную силу.
- Отпусти меня! - крикнул отец. - Что ты мелешь! На полную силу! Я уже давно словно в адском огне. Отпусти меня и сними эти чёртовы горчичники. Я совершенно здоров. Вах, я охвачен пламенем. Пусти, тебе сказано!
- Но ты же вызвал "неотложку". Если она тебе не поможет, Кумыш могут отдать под суд. Уважаемому человеку плохо, её долг - поставить тебя на ноги.
- Отпусти меня, и я встану на ноги сам. - С этими словами отец вырвался из моих рук, одёрнул рубашку и стал срывать с себя горчичники, ругая всё и всех так, словно с него живьём снимали кожу. - Делайте что-нибудь, несчастные. Машите на меня, дайте мне воды. Аллах, я весь сгорел, изнутри и снаружи. Что за чёртово снадобье ты мне подсунула, дочка, это же прямая дорога на тот свет.
- Горчичники ставят даже детям, - пояснила Кумыш.
- Ни один человек на свете не выживет после таких мучений. Сона, ну чего ты стоишь, разинув рот. Бери вот это полотенце, - он сорвал со своей головы чалму, - маши, если не хочешь остаться вдовой.
Через некоторое время отец пришёл в себя.
- Всё, - решительно заявил он. - Всё прошло. Спасибо, дочка. Про тебя все говорят, что ты хороший врач, теперь и я буду говорить. Но если хочешь, чтобы я поправился до конца, сдержи своё слово и оставь Ашира в покое.
- Отец, - сказал я, - ведь я тебе уже говорил…
- Я с тобой поговорю позже. Ну, как, дочка, обещаешь?
Кумыш стала белой, как мел.
- Я не цепляюсь за вашего сына, Поллы-ага, - ответила она. - Можете оставить его себе и делать с ним всё, что хотите. - И она выбежала из комнаты.
- Молодец она, эта Кумыш, - заметил отец. - Гордая. Хорошая будет кому-нибудь невестка в доме, дай ей бог.
- Значит она понравилась тебе, отец?
- Кому такая не понравится. Хорошая девушка, - повторил он.
- Вот и я её полюбил. Или у тебя так - другим хороша, себе нет.
- Глупый ты ещё, сынок. Многое не понимаешь. Она хороша для города, а не для жизни в таком ауле, как наш. Разве будет она детей рожать, ковры ткать, сидеть над вышивкой? Да и другое: шесть лет она пробыла в городе, пока училась, одна, без старших. Знаешь, как там у них в городе: день не день, ночь не ночь. Как она там себя вела, с кем водилась, ты это знаешь? Нет. Известно ли тебе что-нибудь о ней? Тоже нет. Может, ей что ты, что другой - лишь бы мужчина был. То-то, сынок. Если бы не это, я бы сам тебе сказал - женись на Кумыш.
- А что ты мне скажешь сейчас?
- А сейчас я тебе скажу всё то же - откажись от неё. Как бы далеко человек не зашёл по неправильному пути, если вернётся обратно - всё равно хорошо. Поверь нам с мамой, сынок, мы тебе плохого не посоветуем.
- Знали бы вы, где хорошее, где плохое, не покупали бы мне жену, словно корову, - сказал я и махнул рукой. - Ладно, завтра на работу, пойду спать. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, отец. - И я поднялся, чтобы уйти. Но когда я был уже у двери, отец окликнул:
- Ашир!
Я обернулся.
- Да, отец.
- Останься, Ашир. Я хочу с тобой поговорить.
И я вернулся на место.
Я согласен жениться, отец!
Итак я вернулся и теперь сидел на стуле, на котором обычно сидела мама, когда шила на швейной машинке. Я сидел молча, ожидая, что скажет мне отец, который всё ещё обмахивал грудь и спину покрасневшие от горчичников. Я смотрел на его мозолистые руки и видел, что он не знает, как подойти к этому разговору, такому для него важному, я очень любил его и жалел, но сейчас речь должна была идти о нашем с Кумыш счастье, и я должен был подавить в себе жалость. Я должен был убедить отца, вернее, переубедить его, а тяжелее этого нет ничего. Я понимал, что и мама, и отец действительно хотят видеть меня счастливым, но счастье это они понимали на свой манер.
Разве они виноваты, что выросли в тяжёлые годы и кругозор их узок. Разве каждый из них задумался бы отдать для меня всё, что они имели. Так почему же мы разговариваем, словно на разных языках, и почему наши слова так ранят друг друга. А с другой стороны не мог же я предать Кумыш и самого себя только ради того, чтобы отец не обиделся.
И я решил сражаться до конца.
Мама убирала постель, разбросанную отцом. Но когда она наклонялась над ним, они, словно продолжая давний разговор, что-то говорили друг другу, и я, выйдя из забытья и своих дум, успел кое-что услышать.
- Ты помягче, помягче с ним, Поллы-джан, - просила мама, - ведь он любит тебя. Поговори с ним, узнай, чего он сам хочет.
Отец что-то тихо отвечал маме и фыркал. Наконец, он обратился ко мне.
- Ну, так что ты мне хочешь сказать, Ашир? Нам давно надо было с тобой поговорить откровенно, давай сделаем это сейчас, согласен?
- Боюсь, нам не понять друг друга, отец, - сказал я то, что и на самом деле думал. - Позволь мне просто идти своим путём.
- Извилистая дорога заведёт в болото, - ответил отец, любивший говорить иносказаниями.
- А я собираюсь идти прямым путём.
Мама, почувствовав, что мы можем поссориться ещё до начала рзговора, подошла к нам.
- Ашир, сынок, не спорь с отцом. Кто любит тебя больше, кто думает о твоём счастье, кто готов на всё, чтобы тебе же было лучше? Отец и я. Кто работает, не разгибаясь, чтобы скопить лишнюю копейку, чтобы жить не хуже других, чтобы не стыдно было людям в глаза смотреть. А для чего всё это? Нам с отцом много ли надо? Значит, всё для тебя, для твоей будущей семьи. Разве мы хотим чего-то особенного? Нет. Хотим, чтобы ты женился, хотим нянчить внуков. Разве это грех? Сказать по правде, мы уже устали жить, как два барана, которые каждый раз упираются рогами друг в друга. Как говорит народ: "Одному в раю скучно".
- Если вам так скучно, не ездили бы попусту на базар, - не удержался я, - а работали бы, как и прежде, в колхозе. А то мне уже по улице пройти стыдно. Ещё немного и скажут, что у меня родители - лодыри.
Это я так сказал, нарочно. Отец у меня был всегда работник хоть куда. И сейчас, связавшись с рынком, он успевал столько же, сколько остальные. Но мог-то он больше. Вот я и поддел его немножко.
- Ты лучше, сынок, мою работу не трогай. Поработай сначала с моё, а потом поговорим.
- Я-то могу и вообще не говорить, а вот на чужой роток не набросишь платок.
- В нашем ауле столько сплетников, сколько в Мекке паломников - сказал отец презрительно, а мама добавила:
- Вот именно.
Но отец уже завёлся.
- Я работаю на земле сорок лет. Нет такой работы, которой бы я не делал. И никогда не был в задних рядах. Ручной был труд, работали так, что рубашка была из одной соли. Нет, сынок, ты не дело говоришь. Думаешь, если ты сел на бульдозер и двигаешь туда-сюда кучу песка - это и есть работа? Надо ещё сто раз подумать, что из всей вашей работы получится в конце.
- Не хочешь ли ты сказать, - на этот раз обиделся уже я, - что те люди, которые проектировали и канал, и водохранилище, круглые дураки и понимают меньше, чем ты?
- Не знаю, дураки они или нет, а вот что воде путь хотят преградить песком, мне кажется, то же, что черпать эту воду решетом или наполнять бочку, у которой нет дна.
- А ты никогда, отец, не задумывался, почему на берегу реки песок становится таким плотным? От той же воды. Вот и мы делаем то же самое - пропускаем через песок воду, а уже уплотнённый употребляем, как строительный материал. А кроме того в основание насыпи закладываем толстый слой гравия.
- Не знаю, кто нам у вас мудрей всех, а мешать песок с водой - забава не для умных. Ну, сделаете вы плотину, соберёте воды паводка, а дальше что? Допустим, ваш песок не пропустит воду. А сель? Сель он тоже не пропустит? Или про сель вы забыли?
"Молодец, старик", - хотелось сказать мне отцу. Как он всегда здраво рассуждает, когда дело касается работы, и как он поразительно слеп, когда дело касается чувств. Но я никогда не называл отца "стариком", да и было ему немногим за пятьдесят, а кроме того, мне просто было интересно выслушать его мнение о моей работе. Была тут и другая мысль, поделиться которой я хотел с отцом, как с человеком многоопытным и многознающим. Дело в том, что темой дипломного проекта мне хотелось бы выбрать не просто какую-то отвлечённую проблему, или много раз другими решённую задачу, а что-то действительно новое, своё, что-то такое, что принесло бы людям и работе пользу не когда-нибудь в будущем, а как можно скорее - и кто, как не отец, мог подсказать мне такую тему. Момент был очень удобный, раз уж разговор зашёл о работе, но пока что я решил послушать, что мне скажет отец.
А он говорил:
- Слушай внимательно, сынок. Каждый, живущий в этих местах, знает, что такое сель, особенно в разгар весны. Иногда обходится одним селем, но иногда их бывает и несколько, один за другим, и тогда это беда - не приведи господь. И если сильный поток обрушится на вашу плотину из песка, вам не позавидуешь, так и знай.