Сначала я послала сообщение Санье на транслятор, а потом ее семье. Никакого ответа. Не зная, что делать, направилась к ее дому самой короткой дорогой - через свалку. Ноги то и дело скользили по мокрым клочьям пластиковых пакетов, но я шла, рискуя провалиться в дыры давно похороненного прошлого, мимо сгорбленных фигур, которые копошились около ручья и пытались набрать грязной воды, стекающей с возвышающихся вокруг гор мусора. На окраине деревни люди стояли во дворах, подставив лица и руки падающей с неба воде.
Свернув на улицу, где жила Санья, я оцепенела от ужаса: перед ее домом стояли военные в синей форме.
Дверь в дом, я уверена, была без синего круга и оставалась все такой же - немного выгоревшего серого цвета. Я не увидела ни Саньи, ни ее родителей, но солдаты входили и выходили из дверей, а двое направились к заднему двору в ее мастерскую.
Во дворе стоял высокий военный, он повернулся в мою сторону, и я издали узнала его. Это был Муромяки, светловолосый адъютант командора Таро.
Я пошла назад, стараясь идти спокойно, - отчего-то вдруг ноги стали совсем тяжелыми, а нависшие тучи цеплялись за вершины гор. Здесь, где все оказалось перевернутым с ног на голову, где мир сошел со своей оси, я шла в домик чайного мастера, не зная, что будет дальше.
На узкой улочке никого не было видно. Индикатор транслятора не загорался. Земля не вращалась ни быстрее, ни медленнее.
После полуночи я пошла в спальню и пролежала всю ночь без движения и без сна в плотном сине-сером сумраке ночи. Ближе к утру удалось задремать, а когда проснулась, то пришлось даже выйти на крыльцо, чтобы продышаться.
На небе уже рассеялись тучи. Яркое солнце слепило глаза. Я прошла по мокрой траве к купели, а когда наклонилась, то увидела на мгновение свое отражение в воде, пока оно не исчезло.
Раздался стук входной двери, скрипнули петли.
Я повернулась, чтобы пойти назад.
На двери в свете утреннего солнца сверкал свежей синей краской круг, будто вырезанный из неба обруч.
Часть III
Синий круг
* * *
Круг знает лишь свою форму. Если спросишь, где его начало и где конец, он промолчит, но не прекратит движение.
Вэй Вулонг. Путь чая.
VII век, эпоха Старого Киана
Глава 17
Вода - самый переменчивый из всех элементов, она не страшится гореть в огне или исчезнуть в небе, не боится разбиться дождем об острые скалы или утонуть в темноте земли. Она - по ту сторону начала и конца всего. Ее поверхность может быть недвижима, но в глубинах подземной тишины она мягкими пальцами нащупывает новое русло, пока не сдвинется усталый камень и она не ринется в новое место.
Смерть - это союзник воды. Их невозможно отделить от нас, ибо в конечном счете нас слепили из переменчивости воды и близости смерти. Вода не принадлежит нам, но мы принадлежим воде: когда она просочится сквозь наши пальцы, сквозь поры нашей кожи и через наши тела, нас ничто не может более отделить от земли.
Явственно вижу ее - темную, худую фигуру, стоящую рядом с садом камней около чайных кустов или прохаживающуюся между деревьями, ее лицо выражает терпение, оно мне как будто знакомо, и оно неизменно. Думаю, она ждала меня всегда, даже тогда, когда я не понимала этого.
Чувствую, как вода хочет покинуть меня, чувствую тяжесть моего праха.
Прошло несколько дней, пока я не осознала всей ситуации.
В самое первое утро, повернувшись и увидев синий круг на двери, я какое-то время стояла без движения. Глоток дождевой воды из бочки потек по подбородку, по шее и в вырез туники - я вытерла его ладонью. Листья деревьев трепыхались на ветру, крылышки огневки нежно постукивали о стекло фонаря. Синий круг означал мертвую бесконечность, у которой нет выхода, а земля как была твердой под моими ногами, так и оставалась, небо никуда не делось. Мир продолжал существовать за невидимой стеной, воздвигнутой вокруг меня: люди думали, ходили, разговаривали, любили. Еще какое-то мгновение действительность жила вокруг меня подобно мареву, но потом начала осыпаться с краев и треснула пополам. Я подумала, что какая-то часть меня все так же живет вне этих пределов, живет той неслучившейся жизнью, и та часть уже направляется на Утраченные земли, она почти такая же реальная, как и я сейчас, и даже иногда еще более реальная, чем я, но она смотрит в другом направлении и никогда не вернется назад.
Мысль хрустнула, затуманилась и остановилась.
Я здесь, и ничто не может изменить того, что я вижу.
Ветви все так же качаются на ветру, свет густо окрашивает плотный ковер лужайки, где мириады травинок переплелись в беспорядочном танце. Единственная тень, падающая на землю, это моя тень. В утренней тиши невозможно различить звука шагов или дыхания, слов - ничего, что может принести ветер. Я подошла к двери и потрогала круг - пачкается. Вытерла палец о штаны, и на грубой ткани осталось три синие полосы. Их не отмыть, я знаю, да и какое это имеет значение.
Под моими ногами заскрипели половицы, горло пересохло настолько, что глотать больно. Я пошла на кухню, открыла кран и тут же вспомнила, что два дня назад была у источника и перекрыла водопровод - из крана не должна течь вода.
Вода пошла.
Я наполнила чашку и выпила все до капли. Выпила вторую и третью. Вода текла, не переставая. Я узнала вкус: вода из источника, потом завернула кран и открыла его вновь. Вода все шла.
Металл кажется таким холодным и гладким. Я опять закрыла кран, села на пол, обхватив колени руками и прижав к ним голову.
Начала прислушиваться к своему дыханию, к движению крови в жилах, к тишине дома и попыталась понять, что же произошло.
Вспомнились лица деревенских жителей, их просьбы и слова благодарности, цепляющиеся за растрескавшиеся губы, их руки с бутылками воды, косточки напряженных пальцев под натянутой, как пленка, кожей; их шаги были такие тяжелые из-за спрятанного под одеждой груза, от которого зависела жизнь их детей, их мужей и жен, их родителей. Однажды кто-то из них пришел ко мне, посидел на кухне, потом отнес домой мою воду, нет, просто воду, поправилась я, не моя это вода, а потом, вернувшись в деревню, увидел расклеенные на каждом углу листовки о причитающейся награде, увидел сумму и через несколько дней или недель на подгибающихся от страха ногах или, наоборот, твердыми шагами подошел на улице к акваинспекторам. Подошел и произнес вполголоса, что у него есть кое-какая информация, которая могла бы кое-кого заинтересовать.
Как долго военные знали обо всем?
Неужели они все это время следили за мной, за моими приготовлениями? Неужели они знали и о солнцекаре, и о фальшивом трансляторе, и о чужом личном номере? А вдруг они уже много недель знали о сокровенном источнике, а потом выведали мои планы и решили подождать? Может, они наблюдали за нашим тайником под мостом, наблюдали, как мы носим туда провизию и воду. А вчера, когда Санья пришла раньше меня, они просто вышли ей навстречу - трое военных в тяжелых сапогах и синей форме, может, двое, да и одного было бы достаточно, ведь Санья такая хрупкая. Я как будто даже увидела, как они нависли над ней и вытащили свои сверкающие сабли, превратившиеся в пузырящиеся зеркала от попавших на них капель дождя. Один из них связал Санье руки за спиной, другой полез под мост, разобрал проход и выехал на нашем солнцекаре. И они увели ее, и у нее не было возможности убежать или тем более как-то связаться со мной.
Страшно даже предположить, что случилось с Саньей.
А вдруг все было иначе? Ее не арестовали, военные не приходили к ним домой, но такое я не могла вообразить, это не могло уместиться в границах моих представлений, не разрушая их. Я стала вспоминать обо всех остальных подобных случаях. Не так уж их и много: слухи и досужие разговоры, ночные, а потом и дневные аресты, кровь на песке - и все покрыто всеобщим молчанием.
В какой-то момент я ощутила ужас от осознания того, что окажусь запертой в четырех стенах, но потом вспомнила, что уже выходила на улицу и обошлось без последствий. Однако у меня нет ни малейшего представления, как далеко от дома я смогу уйти. А что случится, когда я дойду до той границы, что мне дозволена? Может, меня пристрелят на месте?
Есть только один способ проверить это.
Ноги подкашивались, когда я вышла на крыльцо.
От дома до ворот ведет такая знакомая дорожка, ведь я ходила по ней бесчисленное множество раз и по многу раз в день, так что могу с закрытыми глазами описать каждый поворот. Теперь же здесь все чужое, каждый шаг отпечатывается явственно, каждое движение дается, словно выворачиваешь камни из земли. Под крышей в паутине бьется бабочка - ее там вчера еще не было; а вот щербины каменных плит, их края с обнаженными слоями, превращенными временем в монолит; вижу свои ноги из хрупких костей и тонкой кожи, стоящие - такие белые и нежные - на темном камне в окружении мягкой травы.
Мне стало трудно дышать, с каждым шагом я ждала в какой-нибудь части тела - ждала, но чего именно? В меня никогда не стреляли. Да, я видела стреляные раны, видела кровь и бинты, запачканные липкой, желтоватой жидкостью, но я никогда не видела, как пуля настигает жертву. Никогда не видела боли на лице человека в тот момент, когда металл пробивает его кожу, разрывает ткани и ломает кости. Я представила, как меня обжигает боль, как плоть разрывается в клочья, а потом представила это чувство стократным, потому что мое первое ощущение не может быть верным. Что я успею ощутить? Останется ли у меня время увидеть, как жизнь медленно вытекает из меня или же все случится мгновенно и не будет пронзительной боли?
Кровь прилила к ногам, но я заставляла себя делать шаг за шагом, травинки сминались под подошвами и поднимались обратно, вновь ощутив легкость.
Что-то хрустнуло на краю леса, но движения я не заметила. Я ощутила, что остановилась. Дыхание рвалось наружу - ему надо дать выйти в прозрачный воздух утра, еще пахнущего вчерашним дождем. Ворота совсем рядом. Еще шаг, еще несколько шагов, и я буду далеко. Другой шаг и третий… Если протянуть руку, можно прикоснуться к прохладной после ночи поверхности. Последний шаг, и вот я у самых ворот.
Ветер ворошил листья и трепал деревья за ветки, тени колыхались на песке, и ветерок на сосне тихонько звенел у меня за спиной.
Я сделала вдох, закрыла глаза и отворила ворота.
Ничего не произошло.
Посмотрела вокруг и ничего не увидела, ничего такого, что говорило бы о присутствии кого-то еще.
Шагнула за ворота - раз.
Затем - другой.
На третьем шаге воздух рассек щелчок, как если бы толстую доску раскололи пополам одним мощным ударом: рой песчинок вспорхнул в воздух на расстоянии двух ладоней от моих ног. Я застыла на месте. Звук выстрела растворился в тишине.
В детстве, когда случалась гроза, я заворачивалась в штору маминой комнаты и в ее спокойном, мягком полумраке чувствовала себя в полной безопасности. Потом грозные трещины мира затягивались сами собой и можно было вновь без опаски гулять по дому. Сейчас меня пронзило такое же чувство: каждая клетка моего тела кричала мне "беги в дом, беги, прячься в угол, за штору - куда угодно, только беги", пока трещины опять не затянутся и мне не придется бояться провалиться сквозь них в щемящую тьму или в слишком белый, насквозь прожигающий свет. Но штора уже давным-давно обтрепалась, угол был полон старой пыльной паутины, и не осталось такого места ни в доме, ни в тундре, ни в сопке, куда я могла скрыться от покрытого трещинами мира.
Еще один шаг.
Звук разорвал воздух, и песок взлетел там, куда ударила пуля. Я подняла глаза и увидела движение в нескольких шагах перед собой, то была синяя полоска между деревьями, металлический блеск там, куда на мгновение упали лучи солнца.
Третья попытка лишь укрепила мои предположения: песок прямо-таки вскипел у ног, так что сомнений не осталось - они умели стрелять и хотели, чтобы я знала границы дозволенного, но вряд ли пока собирались причинить мне вред. В наступившей тишине я медленно вернулась назад.
К вечеру мне стали понятны границы моего заключения: они шли по забору, доходили до чайного домика, но там забор заканчивался, поэтому невидимая граница была прочерчена в десяти шагах от его задней стены. В домик я тоже могла заходить. Вероятно, стрелки, которым приказали неусыпно следить за каждым моим движением, были расставлены повсюду.
Вернувшись в дом, я заперла дверь и задернула шторы. Теперь мне стало ясно, почему все дома, меченные синим кругом, стояли с закрытыми окнами. Если жизнь заключена в тесные рамки, то малейшую крупицу свободы начинаешь ценить как никогда. Конечно, деревянные двери или хрупкое стекло окон не смогут помешать им расправиться со мной, но если мне удастся спрятать от них хотя бы частичку моей жизни, владеть ею единолично, то я ни за что не откажусь от этого, быть может, самого последнего, что я имею.
Ах да - транслятор! Один я убрала в деревянную шкатулку в комнате, а другой лежал в сумке, приготовленной для поездки на Утраченные земли. Я достала его, приложила ладонь и стала ждать, когда засветится экран, но транслятор не находил сеть. Запустила поиск заново. Через минуту опять появилось сообщение об отсутствии сети. Тогда я пошла к себе в комнату и включила другой транслятор, но и он сообщил об отсутствии сети в доме. Мои тюремщики явно позаботились о том, чтобы лишить меня контакта с внешним миром.
Ближе к вечеру захотелось есть. Вода еще была, я наполнила все бутылки, какие нашла, про запас - вдруг отключат, но с едой - сложнее. Все, что могло храниться более или менее долго, мы отнесли в солнцекар, в шкафу нашлось несколько сухарей из амаранта да немного каши на неделю; в саду уже начали поспевать ягоды, а еще можно собрать кое-каких овощей и фруктов, хотя пока мало что поспело.
Ближе к ночи я достала из ящика кухонного стола нож и подошла к входной двери. В свое время отец прикрепил к ней металлическую вешалку для москитных сеток, но после его смерти она все больше пустовала. Я приложила острие ножа к белой крашеной двери, на ней виднелись следы кисти - движения маминых рук: уже десять лет прошло, как она сделала дверь блестящей и красивой, но теперь краска опять растрескалась - и надавила. В том месте, где снаружи был синий круг, с внутренней стороны краска скрутилась в завиток. Я подумала, что тут еще достаточно места для других черточек.
Я вернулась в комнату, спрятала нож под подушку и легла на кровать. В свете позднего лета рядом на полу валялись два моих транслятора - навсегда погасшие и онемевшие.
Следующим утром я вырезала на двери вторую черточку, затем открыла дверь, чтобы немного проветрить комнату и обнаружила на ступеньках крыльца поднос с едой: половинка горбушки, горсть сушеных фиников, пакетик бобов - их я положила размачиваться, а остальное аккуратно распределила на порции. Откуда же знать, на сколько дней мне все это выделили? Затем отнесла поднос обратно.
Я подумала о воде, что текла из крана, хотя и не должна была, подумала о притаившихся военных, стреляющих, но не попадающих в меня, подумала об оставленной на крыльце еде и поняла самое главное: мне хотят сохранить жизнь, во всяком случае, до поры до времени.
Они хотят, чтобы я боялась.
На следующую ночь я решила подкараулить того, кто придет во двор. Солдат с подносом появился после шести утра. Когда он опустил его на крыльцо, я, превозмогая усталость, поднялась, открыла дверь и спросила:
- Почему пометили мой дом?
Он не ответил, лишь забрал пустой поднос, развернулся и собрался было уйти. Я пошла за ним, хотя понимала, что это небезопасно, но нужно же все выяснить.
- В чем меня обвиняют? Можно ли поговорить с кем-нибудь?
Солдат продолжал идти молча, не оглядываясь. Я забежала спереди, солдат остановился, положив руку на саблю, и тут я увидела, что это сын пекаря, с которым я ходила в одну школу и которого однажды видела расклеивающим объявления о розыске аквапреступников.
- Позволь мне поговорить хоть с кем-нибудь! Если уж я должна жить в заточении, то могу хотя бы узнать, в чем меня обвиняют, - почти закричала я.
В его молчаливом напряжении ощущалась угроза: еще немного, и холодная сталь пронзит мою плоть.
- Пожалуйста, - произнесла я так, что мне самой стал противен мой голос, но сын пекаря продолжал молчать, и я продолжила: - Зачем ты это делаешь?
- Хорошо, слушай: ты лишена права обращаться к кому-либо, и у меня нет ответов на твои вопросы. Я всего лишь делаю свою работу, - сказал он и посмотрел на меня.
Тут я вдруг разглядела в нем того самого мальчика, на которого никогда не обращала никакого внимания, хотя много лет видела, как он носится по школьному двору на переменах.
- Сейчас я должен полоснуть тебя вот этим, - произнес он важно, по-прежнему не снимая руки с сабли. - Но не буду, подожду до следующего раза. Берегись, другие солдаты не такие добрые, так что тебе лучше не выходить из дома, когда наши принесут еду.
Сын пекаря пошел к воротам, а я осталась стоять, не в силах пошевелиться - так поразили меня выражение его лица и голос. В его глазах я разглядела пугающую черноту. Она появляется, когда человек собирается сделать такое страшное, чего лучше не видеть. И тогда я поняла, что, если я пойду за ним или попытаюсь заговорить еще раз, он махнет саблей и оставит меня на земле истекать кровью. Я долго смотрела ему вслед, а потом подождала, пока мое сердце успокоится и позволит мне наконец вернуться в дом.
На третий день я стояла около сада камней и увидела идущую по дороге от деревни фигуру. На ней не было военной формы, и ростом она была пониже Саньи. Фигура смешалась с тенями деревьев, и никто не попытался преградить ей путь выстрелами. Это была Май Хармая. Скоро она остановилась и начала всматриваться, заметила меня и поглядела на входную дверь. Увидев синий круг, Май развернулась и торопливо пошла обратно. Когда она исчезла из виду, я поняла, что больше никогда не увижу никого из жителей деревни.
Глава 18
Лезвие резало краску на двери, открывая светлую поверхность дерева. Свежая черточка стала первой в шестом ряду. Я убрала нож в чехол - он был от другого ножа, но все же лучше, чем совсем без чехла, и положила в карман. Так я поступала все пять недель до сегодняшнего утра.
С тех пор как сын пекаря принес мне еды и ушел, не оглядываясь, я ни с кем больше не разговаривала. Каждое утро на крыльце стоял новый поднос, иногда я видела того, кто принес еду, но заговорить я больше не решалась.
Лишь когда границы жизни становятся осязаемыми, начинаешь понимать, насколько крепко хочется за них ухватиться.
Каждое утро и каждый вечер я упорно включала оба транслятора, хотя понимала, что бессмысленно ждать от экрана ответа, даже тогда надежда подавала признаки жизни в моем сердце, и я раз за разом топтала ее, пытаясь уничтожить. Транслятор не откликался, и всякий раз мое сердце сбивалось с ритма, но так длилось всего мгновение, а потом мое заточение возвращалось на круги своя, где я шла шаг за шагом, не ведая, когда, что и где найду.