В здание вокзала вошел мужчина с серым лицом, неся на плече огромную сумку. Неподалеку от входа прогуливалась группа военных, мерно ставя ноги в тяжелых сапогах на пыльные камни и держа руки на рукоятях длинных сабель. Маленькая девочка в синем платье, что-то напевая, прыгала через скакалку, а ее мать грызла рядом семечки, то и дело поглядывая на часы.
Отец вышел из вагона.
- Пойдем? - спросил он.
Я еще раз посмотрела на маму. Она сидела у окошка вагона - такая бесцветная этим ярким солнечным днем, точно старая фотография в альбоме. Мы пошли, а она все смотрела нам вслед и - я уверена - смотрела еще долго после того, как мы исчезли из вида. Если она и хотела отказаться от поездки, выйти из поезда и вернуться с нами в домик чайного мастера, то она этого не сделала.
Прежде чем отправиться домой, мы решили зайти на местный рынок. Нам нужна была лавка, где торговала высокая, смуглая и немного сутулая женщина. Ее звали Изельда - я помнила ее с детства. Отец попросил показать нам лучшие сорта чая, какие только у нее были. Хозяйка положила на стойку три маленьких тряпичных мешочка и открыла их. Сначала я подумала, что отец собирается осмотреть каждый по очереди, но он вдруг кивком показал, чтобы это сделала я. Это был первый раз, когда мне позволили самостоятельно, без чужой помощи выбрать чай.
Я брала по отдельности каждый мешочек. Листья чая в первом были темно-зеленые - почти черные - и длинные, у них был немного сладковатый аромат. Во втором - ярко-зеленые листья, связанные в бутончики, - они должны раскрываться в горячей воде. У этих аромат был свежий и легкий - я даже представила, как они развернутся, как раскроется их аромат, если их заварить в воде из источника. В третьем зелень была с оттенком серебра, а листья скручены в форме капель - то, что я искала: аромат тёк - иначе и описать невозможно. В нем соединились тона свежесобранного чая, влажной земли и ветра, обдувающего ветки чайного куста, рождающего едва уловимый аромат, переменчивый, мерцающий, точно отблески на поверхности воды или как тени: он то казался сильным, то вдруг исчезал в никуда и возвращался вновь.
- Этот, - сказала я, протягивая мешочек отцу.
- Сколько? - спросил он у Изельды.
Она назвала стоимость одного ляна, как это принято у торговцев чаем. Услышав цену, я не сомневалась, что отец откажется, однако его лицо осталось невозмутимым, и он назвал меньшую стоимость, предлагая Изельде поторговаться, но она с любопытством посмотрела на него и кивнула головой.
- Мы возьмем пол-ляна. Этого должно хватить для церемонии посвящения, - сказал отец.
Он достал из сумки пустой мешочек, и Изельда отмерила в него нужное количество чая. Еще мы взяли два ляна другого чая - подешевле - для менее праздничных церемоний, потом еще каких-то специй и продуктов, которых не продавали в деревне.
На обратном пути я старалась не смотреть на пустое переднее сиденье солнцекара. Смотрела назад - туда, где остался город, смотрела на уходящую назад пыльную равнину и удаляющуюся тонкую полоску моря на горизонте, сверкающую в лучах вечернего солнца, словно чешуйчатая кожа гигантского дракона.
Отец полностью сосредоточился на подготовке обряда моего посвящения. Он позвал нескольких мужчин из деревни подсобить ему с восстановлением чайного домика и сада. Ян, отец Саньи, тоже вызвался. Он внимательно присматривался к настоящим доскам и дорогому инструменту, заказанным отцом в городе; Ян был рукастым, только ему редко удавалось поработать с хорошим материалом. Отец проводил все время на стройке, а я тем временем прибиралась в доме и собирала поспевший урожай. Наши ягодные кусты и вишневые деревья немного пострадали при обыске, а вот грядка с овощами - та вообще была перерыта солдатами. Хотя кое-что осталось, так что работы хватало: из крыжовника сварить варенье, вишню и сливы засушить на зиму, из подсолнуха и амаранта вытряхнуть семечки, миндаль - собрать, пастернак и морковку - убрать. А еще нужно заказать у пекаря пирог, проверить состояние бутылок, сшить у портного одеяние чайного мастера для меня и каждый день по разу проходить весь ритуал посвящения от начала до конца.
Казалось, отец решил больше не говорить о мамином отъезде. На четвертый день он увидел меня с тряпкой и ведром, открывающей дверь в ее комнату, и сказал:
- Не нужно.
Я посмотрела на него и отвернулась, потому что не хотела видеть его лица.
- Пускай все останется, как есть.
- Если ты так считаешь, - ответила я и подумала, что все не может так оставаться, не может, как бы я или он этого ни хотели. Пыль скапливается вокруг ножек мебели, пауки плетут сети в углах, и книжные страницы желтеют в молчании. Стекло в окнах незаметно стекает вниз, природа за окном меняется каждый день: свет падает под другим углом, ветер треплет ветви деревьев быстрее или медленнее, зелень покидает листву, а по стволам деревьев бегут новые муравьи. Мы не видим, как все это происходит, и если на время отвлечься, то потом уже не признать того, что видел когда-то. Этот дом стал другим после отъезда мамы, и мы оба это знаем.
С дороги мама посылала нам сообщения, окрашенные настроением путешественника, дивящегося увиденному в большом мире.
"Мне никогда раньше не приходилось видеть такого огромного порта, - написала она из Нового Петербурга. - За 15 лет город вырос чрезвычайно. Ах, кого только не встретишь в поезде! Вчера ужинала за одним столом с семьей из пяти человек: они прибыли на корабле из Пиренеев и направляются на Урал. Уверена, что единственная причина, мешающая им выбросить своих беснующихся детей из поезда, это присутствие военных. Думаю о вас. Обнимаю, Л."
Ты думаешь о нас гораздо меньше, чем мы о тебе. Перед тобой открыт весь мир, в нем нет наших следов, и они никогда не смогут медленно исчезнуть. А здесь только дом, где нет тебя, и мы бережем твои следы, чтобы они сохранились здесь надолго, чтобы ты признала их, когда решишь вернуться. Если вернешься.
В то утро я проснулась рано. Церемониальная одежда чайного мастера висела на плечиках на карнизе перед открытым окном, слегка покачиваясь на ветру. Ее время еще не настало. Накануне отец сообщил, что после завтрака мы сходим в тундру, конечно, за водой для чайной церемонии моего посвящения, но я знала, что речь идет о чем-то другом, иначе зачем я ему понадобилась. Я надела свою обычную одежду и походные башмаки на толстой подошве, позавтракала сваренной отцом пшенной кашей, налила в бутылку воды и положила в карман немного еды. Выходя на улицу, взяла с собой москитную сетку.
Отец разравнивал граблями сад камней. Нанятые им работники успели привести все в должный вид, оставалось совсем немного - сущие мелочи. Лужайка и сад выглядели, как и прежде, если не считать нескольких стершихся волн на песке. Чайный домик пострадал больше всего, часть пола даже пришлось заменить, и теперь разница между старыми и новыми досками бросалась в глаза. Все было в полном порядке и пригодно для церемоний. Глядя на это, я вспомнила слова отца о том, что несовершенство, недостатки и перемены являются частью чайного мастерства, что им следует отдавать должное равно как идеальному и незыблемому.
Отец увидел меня и с восхищением произнес:
- Тебе суждено стать гораздо лучшим мастером чайной церемонии, чем я даже могу себе представить.
Он вышел из сада камней и стер граблями следы за собой. Волны окружили грубые камни, словно молчаливое морское дно.
- Пойдем, нам предстоит длинный день.
Мы пошли в тундру тем же маршрутом, что и в первый раз, когда отец отвел меня к сокровенному источнику. Однако на склоне сопки вдруг повернули в другую сторону, затем прошли еще немного и остановились перед извилистой трещиной с гладкими стенками, на дне которой были камни и песок.
- Как ты думаешь, что это? - спросил он.
Конечно же я знала. Такое мне приходилось видеть и раньше.
- Русло высохшего ручья, - ответила я. - Судя по густым мхам на камнях, там давным-давно уже не течет вода.
- Молодец, умеешь подмечать детали, но ты должна научиться еще кое-чему. Наверное, мне следовало давно рассказать тебе о тайном знании чайного мастера, но традиция такова, что оно переходит от учителя к ученику именно в тот день, когда последний становится мастером чайной церемонии. У источника ты поймешь, что я имею в виду.
Мы повернули обратно к пещере. Отцу было интересно, сумею ли я найти дорогу к входу в форме кошачьей головы. Это не представляло особого труда, ведь места эти мне были знакомы с детства. Затем от меня потребовалось найти тайный рычажок, открыть лаз в потолке пещеры и пролезть первой в проход к источнику. Отец шел следом, передав мне один из фонарей. Шум источника становился все отчетливей, чем ближе мы подходили к нему, а потолок и стены становились все более влажными.
Наконец мы вошли в пещеру: вода вырывается из расщелины мощными струями, искрящимися на фоне темных камней, и уходит вновь в глубь горы. Я встала на краю озерца, отец же обошел его и поставил фонарь у самой кромки воды. В глубине виднелось белое пятно - я смутно припомнила, что видела его и в первый раз. На высоте полуметра от поверхности воды в скалу был вбит металлический стержень с остатками белой краски. В полумраке я его почти не видела.
- Вот, смотри, здесь та часть работы чайного мастера, что сокрыта от глаз остальных, - произнес отец. - С давних времен чайные мастера считаются хранителями воды, и в прошлом, как говорят, каждый мастер имел свой собственный источник. Они обладали разными свойствами: вода в одном излечивала, другая продляла жизнь, третья дарила умиротворение. Вкус тоже различался. Люди даже специально приезжали издалека, чтобы насладиться чаем, приготовленным на воде из определенного источника. Чайному мастеру следует следить за чистотой воды и за тем, чтобы она расходовалась умеренно.
Лицо отца было похоже на истонченную временем бумагу, на которой тени пещеры и отблески фонаря боролись между собой.
- Ты ведь знаешь, что в эпоху неомира почти все источники иссякли, оставшиеся экспроприированы военными. Возможно, где-то еще есть сокровенные источники, но мне это неизвестно. Наверное, этот - последний.
Между нами повисла простая весомость сказанных отцом слов. Он поставил фонарь у самого края и посветил: в воде почти у самого дна был виден еще один выкрашенный белой краской металлический стержень.
- Видишь этот знак? - спросил он.
Я кивнула.
- Если поверхность воды опустится ниже его, это означает, что случился перерасход и источнику нужно дать отдохнуть и набраться сил. Задача чайного матера в том, чтобы проследить за тем, чтобы это было сделано.
- Как долго источник должен отдыхать? - спросила я.
- Несколько месяцев, - сказал отец. - В любом случае чем дольше, тем лучше. Я всегда стараюсь быть аккуратным, потому что при моем отце такое случалось дважды, и в обоих случаях он давал источнику отдохнуть целый год, пока он полностью не восстанавливался.
- А вот этот второй знак? - спросила я, указав на стержень над поверхностью воды.
- Он не менее важен и требует постоянного наблюдения. Если вода поднимется до этого уровня, ее нужно срочно сбросить по водопроводу в дом, иначе пересохшее русло, которое мы видели, станет заполняться водой. При мне такого не случалось, но все возможно, если перестать понемногу пользоваться водой.
- Как быстро?
- Не могу сказать в точности, думаю, что вода просочится на поверхность через пару месяцев.
Мне стало понятно, почему он так часто ходил в тундру.
- Нориа, тебе следует научиться регулировать уровень воды и пользоваться водопроводом. Пока я не стану возлагать на тебя всех обязанностей, но отныне мы с тобой будем по очереди проводить чайную церемонию в этой деревне. Помни, что однажды все перейдет тебе, так что запоминай все мои наставления.
Отец подошел к стене пещеры, поднял фонарь и подозвал меня жестом. В стене виднелась повернутая влево ручка.
- Вот этим краном можно регулировать подачу воды в наш водопровод. Сейчас он закрыт, потому что еще не израсходована месячная норма и уровень воды не слишком высок. Сегодня мы все же откроем кран, поскольку для церемонии посвящения нужна природная вода, да и уже середина месяца. Давай, попробуй сама.
Я взялась за ручку и повернула ее вправо. Вода в озере вздрагивала, словно беспокойное животное, и, хотя никакой перемены в ее движениях не случилось, мне показалось, что к шуму воды примешался еще и другой звук.
- Ну вот, теперь в дом поступает горная вода. Обычно я делаю это через две недели, потом закрываю кран, жду две-три недели и снова открываю его. Самое главное - это ходить сюда регулярно, проверять уровень воды и регулировать ее расход. На следующей неделе твой черед, - сказал он, наполняя принесенные с собой бутылки прямо из источника.
- Скажи, что произойдет, если источник пересохнет и не восстановится? Если не будет воды? - спросила я, когда мы уже выбрались из пещеры и шли к дому.
- Станем жить на воде из государственного водопровода, как и все остальные. Нормы хватило бы. Сад пострадает, но особой беды не случится.
Он замолчал. Солнце на небе выглядело уставшим от наступившей осени, но день был еще вполне жарким. Вокруг нас кружились тучи насекомых. Отец смотрел в сторону горизонта, но я чувствовала, что он хочет что-то сказать мне.
- Чайные мастера эпохи архемира знали великое множество историй, - произнес он тихо. - Хотя большая часть их уже позабыта, одна вписана в каждый из тех дневников чайного мастера, что хранятся у нас дома. История эта о том, что у воды есть разум и память, что она помнит все, что когда-либо случалось в мире - с той самой эпохи, когда человека еще не было и до этого мгновения, оставляющего свой след в ее памяти. Вода чувствует, как трепещет мир, она знает, когда ее ищут и когда она нужнее всего. Случается, что источник или колодец пересыхает без какой-либо причины, словно вода уходит по собственной воле, убегает в тайные пустоты земли в поисках нового русла. Чайные мастера верят, что бывают времена, когда вода попросту не хочет, чтобы ее нашли, поскольку знает, что окажется в заточении, а это противно ее природе. Так что если источник пересыхает, это имеет некий тайный смысл, противостоять которому не следует. Далеко не все в этом мире принадлежит людям. Чай и вода не принадлежат чайным мастерам - наоборот, чайные мастера принадлежат чаю и воде. Мы - хранители воды, но прежде всего мы ее служители.
Остаток пути мы проделали молча. Под ногами хрустели камушки. Со стороны деревни донесся запах костра.
- Ты выглядишь счастливой, - сказал отец, улыбнувшись. - Это хорошо. Сегодня настало время тебе быть счастливой. Смотри-ка, пока мы ходили за водой, от пекаря уже прислали сладости. Пожалуйста, принести их на кухню!
Я кивнула и пошла к воротам, где стояли сложенные друг на друга три коробки. Обернувшись, я увидела отца: он стоял как будто надломленный неожиданной болью, но день был прекрасный, и мои мысли витали где-то в другом месте. Пахнуло свежей выпечкой. Больше оборачиваться я не стала.
Глава 8
Воспоминания облечены в свою форму, она не всегда совпадает с тем, что произошло на самом деле. Когда я думаю о том дне, мне начинает казаться, что предзнаменования были повсюду, только я их не замечала и не понимала. Однако теперь это слабое утешение. В архемире предсказатели гадали на чайной гуще, но ведь это просто размокшие чайные листья, просто темные остатки навсегда застывшего прошлого. Память же, наоборот, скользкая и расплывчатая, и ее линиям нельзя доверять.
Я помню, как стою в комнате. Капельки сбегают с мокрых волос по груди и по спине между лопаток. Моя одежда чайного мастера лежит на кровати, в нее я буду облачаться для церемоний, пока она не износится. Одежда похожа на ни разу не надеванную или уже сброшенную кожу, она ждет, чтобы ее наполнили движением, дыханием и смыслом или же опустили в могилу. Самое острое воспоминание - это свет за окном: полыхающие пожаром небеса и раскаленный добела день, но и тот вскоре погрузится в холод ночи, и мой мир станет другим. Может, такое и невозможно, ведь я видела слепящее солнце и раньше, и после, но тот день моей жизни все равно теперь просто воспоминание, и только так я могу его наблюдать. Его неизменность более недостижима для меня.
Помню, как оделась. Одежда показалась мне немного жесткой.
Помню, как убрала назад тяжелые мокрые волосы и закрепила их.
Не помню, как шла до чайного домика, но я должна была это проделать, ведь идти я могла только туда.
Отца что-то тревожило. Я почувствовала это сразу, как только он вполз в домик через вход для гостей и начал осматриваться. Возможно, что-то было не так, может, я по неведению совершила ошибку, но церемония уже началась, и ее невозможно прервать. В домике на подушках у задней стены сидел приглашенный из Куусамо мастер Нийрамо. Мне полагалось подождать, пока отец не усядется рядом с ним, и затем продолжить церемонию. На церемонии посвящения следовало присутствовать двум старшим мастерам - учителю посвящаемого и еще одному стороннему мастеру. Мастер Нийрамо проводил чайные церемонии в Куусамо, а еще он был в хороших отношениях с местной военной администрацией. Хотя отец и не слишком ценил его мастерство, но в праздник лунного года найти незанятого мастера всегда сложно - они предпочитают в это время оставаться в городах, а Нийрамо согласился приехать по просьбе майора Болина.
Из окна в крыше над очагом падал косой свет, отбрасывая резкую тень на лицо отца. В домике витал легкий аромат чая, воды и дерева. На полу рядом с потемневшими и отполированными временем сосновыми досками виднелись совсем свежие, на поверхности которых время еще не успело начертить своих посланий. Оба старших мастера смотрели на меня: они здесь не как гости, но как судьи; они должны принять меня в круг посвященных. Мастер Нийрамо никогда меня раньше не видел, поэтому выглядел несколько удивленным, в его глазах читалось плохо скрытое неодобрение.
Словно тяжелые камни повисли у меня на руках, когда я начала приготавливать первый чай.
Я смотрела на отобранную мною для этой церемонии утварь. Это были простые чашки и тарелочки - совсем без украшений и немного потрескавшиеся, - самая старая посуда в нашем чайном домике, та редкость, что досталась нам от мастеров эпохи архемира. Думаю, ею пользовались еще до того, когда море начало поглощать острова и берега. Они были цвета лежалых мокрых листьев, который успокаивал меня, обволакивал сетью древней всесильной традиции. Я стояла на дорожке, проложенной сквозь столетия и сохранившейся в неизменном виде, как дыхание или удары сердца, но при этом готовой принять все новое, что давала ей жизнь.