- Ну… - Алла переменила позу, чуть отодвинулась, но не сняла руки с его плеча. - Понимаешь, ты всегда пользовался успехом, тебе незачем было думать о людях. Это потерпевший поражение постоянно думает о них. По-моему, неудачники знают людей лучше, чем счастливцы. Потерпевший поражение вынужден изучать его причины. А ты, Игушка, принципиальный победитель. - Она сняла руку с его плеча, Игорь Владимирович боковым зрением увидел, как жена поправляет прическу. Он любил это изящное движение ее узкой руки.
Игорь Владимирович с ходу повернул на широкую улицу Гоголя, заметил впереди, на перекрестке Исаакиевской площади, красный сигнал светофора и пустил машину накатом.
- Может быть, ты права. Но тут есть противоречие. С одной стороны, я - принципиальный, как ты изволила выразиться, победитель, с другой - человек неуверенный. Как это может совмещаться? - сказал он, мельком взглянув на жену.
- Ну, не знаю, как это совмещается. Может, просто одно зависит от другого. Ты ведь боишься и не любишь проигрывать. А там, где боязнь, там и неуверенность.
- Теперь куда прикажешь? - спросил Игорь Владимирович, потому что выехали на площадь.
- Обогнем собор и поедем по набережной, - ответила она.
- Пожалуйста, желание любимой жены - закон. - Игорь Владимирович с подчеркнутой лихостью свернул за собором направо и добавил: - А все-таки что-то не сходится в твоих выкладках. Хотя во многом ты права. Я действительно не люблю проигрывать и стараюсь этого не делать, особенно в последние годы. Понимаешь, у меня уже не остается времени на исправление ошибок, поэтому я не хочу их делать.
На набережной было светлее. Медный всадник простер свою длань под алюминиево-серым небом; белесой казалась Нева; бледно желтели стены Адмиралтейства, а впереди, словно висящий в этом воздухе, призрачно возникал зеленовато-белый Зимний дворец.
- Господи, как мы глупо живем. Подумать только, я не была здесь вечность, - грустно сказала жена. - Кино, телевизор… посредственные спектакли… Приходи и гуляй здесь по часу каждый день… A-а! Какая-то мелочная суета; ничтожные обиды - это же все чушь по сравнению с такими местами. - Алла утомленно откинулась на спинку, упавшим голосом сказала: - Знаешь, сегодня проревела почти до обеда.
- Да что ты! - Игорь Владимирович на секунду повернулся к жене. За всю их совместную жизнь не случалось, кажется, ни разу, чтобы Алла плакала. И сейчас он был обеспокоен. - Что произошло? - Он затормозил так, что Алла качнулась вперед, потому что не уследил, как на светофоре у Дворцового моста зажегся желтый сигнал.
- Ты смотри лучше вперед, - Алла слабо улыбнулась. - Ничего не произошло, просто с утра дурацкое настроение было. Я уже тебе говорила. Так, все сошлось вместе. Сулин отпросился пораньше, Гриша целый день набыченный; знаешь же, когда он зол, это не очень приятно. Сам гонял четырнадцатый - на поворотах баллоны просто дымились. Мне кажется, он на пределе. Твоя дипломатия до него не доходит. Он может сорваться.
Машину плавно подбросило на мостике через Зимнюю канавку.
- Еще сегодня утром мне ничего, кроме дипломатии, не оставалось. Потому что выходить на совет бессмысленно. И он это должен понимать не хуже меня.
- Ничего он не понимает, не хочет, не способен. - В голосе Аллы задребезжала жесть.
- Да, действительно, - Игорь Владимирович чувствовал досаду. - Но через три-четыре дня, максимум через неделю, я смогу сказать ему кое-что конкретное. Появились такие возможности.
- Боюсь, что будет поздно. Он может что-нибудь выкинуть, - глухо сказала Алла.
Игоря Владимировича еще больше раздосадовало то, что она не проявила интереса к его словам, ничего не спросила.
- Ну, я тоже не бог, - сказал он. - Что, я раздаю задания на проектирование? Вот, подвернулся небольшой заказ - это даже не хоздоговорная тема, но можно развернуть работу, если подойти с умом. - И он стал рассказывать жене о детских микроавтомобильчиках, от которых чуть было не отказался Никандров. Игорь Владимирович рассказывал о своем замысле - расширить эту работу, придать ей государственную значимость, а потом войти в министерство с предложением об открытии плановой темы и - чем черт не шутит, - может быть, записи в "Перспективный типаж". Говорил он убежденно, с увлечением, несколько раз даже ловя себя на самолюбовании своей дальновидностью и предусмотрительностью, и заключил уверенно: - Так что надо выждать совсем немного. - Потом, выдержав паузу, доверительно попросил жену: - Ты повлияй на Григория, чтоб не порол горячку. Он ведь только тебя и послушает. А то все дело погубит.
Машина спускалась с Кировского моста к площади Революции; над темной крепостной стеной золото соборного шпиля на фоне бледно-серого неба выглядело особенно изысканно. Игорь Владимирович с привычным удовольствием любовался всем вокруг и чувствовал удовлетворение от своих слов и молчания жены.
- Выждать-выждать, - вдруг с дрожью в голосе сказала Алла. - Ты всю жизнь этим и занимаешься, это стало профессией.
Игорь Владимирович по голосу понял, что жена злится, и сказал примирительно:
- Ну хорошо. Чего-то я уже не дождусь, но его-то ты можешь уговорить подождать неделю?
- Почему все - я? Почему всегда, с первых дней, ты подсылал меня к нему? - Алла почти кричала.
Игорь Владимирович плавно повернул на Петровскую набережную, глубоко, неслышно вздохнул. Долгий опыт работы среди людей научил его никогда не терять спокойствия, но сейчас это давалось нелегко.
- Не всегда. Но иногда случалось. Потому что он трудный, замкнутый… Мне было не пробиться к его душе. - Он сказал это очень спокойно, даже сухо. Приближаясь к дому, машинально взглянул в окна квартиры и свернул во двор.
- А ты не слишком рисковал, ловец душ? - спросила Алла, когда машина остановилась у парадного. - Ведь все могло случиться иначе.
- Цель оправдывала риск. - Игорь Владимирович заглушил двигатель; только сейчас он почувствовал, что очень устал, снова глухо заныл желудок. Усилием воли он заставил себя улыбнуться, вышел из машины и подождал, пока выйдет Алла, чтобы замкнуть дверцу. По лестнице он шел позади жены, рассеянно глядел, как легко она шагает, не касаясь каблуками серых ступенек, смотрел на стройные сильные ноги; раньше это доставляло удовольствие. Ныл желудок, с каким-то странным, испугавшим его безразличием Игорь Владимирович подумал: "Может быть, именно этого и хотелось: чтобы все - иначе. Может быть, тогда эти годы прожил бы по-другому? Был бы, то есть не был бы самим собой, а стал бы тем, кем втайне от себя хотел быть". Он поморщился: мысли эти сильно отдавали нелепой школьной мечтательностью. "Маразм все-таки", - холодно отметил он.
Жена, не открывая дверей, дожидалась его на площадке. Серый свет из плохо вымытого лестничного окна (электричество еще не включали, хотя белые ночи кончились) неясно обволакивал ее лицо, лишая его привычной яркости, старил. Но Игорю Владимировичу показалось, что Алла смотрит напряженно и виновато, и опять он испугался того, что это ему безразлично.
Сумрак и тишина нежилая, какая-то выморочная (теща еще весной переехала к овдовевшей сестре) стояли в квартире, пока не раздался привычный стук сброшенных женой туфель и не зажегся свет в просторной прихожей. Игорь Владимирович, осторожно наклонившись, развязал шнурки, снял узкие башмаки. Пока он переодевался в домашнее, в ванне уже весело заплескалась вода; когда Алла умывалась, плеск был какой-то особый, уютный. Игорь Владимирович налил себе капель, выпил, поставил чайник на газ. Заученная обыденность всех этих действий сегодня удивляла своей непривычностью. Плеск в ванной был сегодня отчужденным, пластиковая кухонная мебель холодно блестела, даже свои руки, пальцы с узкими бледными ногтями казались Игорю Владимировичу чужими. "День такой бестолковый, вот и устал", - успокаивая себя, подумал он. Ни о чем другом думать не хотелось.
5
Огромный двусветный зал, в котором помещался отдел художественного конструирования, после наполненного солнцем стеклянного перехода показался Яковлеву неуютным. Высокие окна были завешены белой тканью, и свет в сале стоял молочный, парной, не дающий теней. На глухих торцовых стенах под высоким потолком устроились балконы, огороженные перилами на белых балясинах. К ним вели изящные белые лесенки. Балконы служили для осмотра макетов и моделей сверху.
Яковлев замялся у входа, оглядывая стоящие друг за другом большие столы художников, модели легковых машин на поворотных кругах, желтый посадочный макет низкого "седана" с прорезанными в скорлупе кузова большими квадратными отверстиями для обозрения: вертикальные, похожие на широкоформатные киноэкраны плазы, висящие на торцовых стенах под балконами, светло-зеленый пластиковый пол, успокаивающий глаза. В зале было много людей, но все равно он казался безлюдным, таяли в огромном, наполненном парным молочным светом пространстве голоса, превращаясь в глухой слабеющий шелест.
Склоненные спины художников в цветных рубашках выглядели одинаково, и, не понимая, которая из них принадлежит Синичкину, Яковлев пошел вдоль колонны столов, испытывая досадливую неловкость и стараясь приглушить шаги. Никто не обращал на него внимания, и он скользил рассеянным взглядом по эскизам на столах. В незавершенных линиях угадывались контуры дверных проемов и лобовых стекол, спинки сидений, приборные панели, облицовки радиаторов, - все эти эскизы были намечены слабыми карандашными штрихами и не вызывали интереса. Да и не надеялся он видеть здесь что-нибудь интересное, потому что знал, из чего состоит текущая повседневная работа дизайнеров: незначительные усовершенствования узлов уже стоящих на конвейере автомобилей, разработка более технологичных форм крыльев, капотов и дверей легковых и грузовых автомобилей. Художественное конструирование целого кузова нового легкового автомобиля случалось не часто, как не часто менялись модели выпускаемых на заводах машин.
Яковлев тихо шел вдоль колонны больших столов, досадуя на свое чувство неловкости и стеснения, и вдруг застыл.
У края стола, под стеклом, покрывавшим столешницу, лежал небольшой лист ватмана, и с его матовой белизны прямо на Яковлева летел маленький красный автомобиль. Казалось, что двухдверное купе с изящными и простыми формами не изображено на плоском листе, а обладает трехмерностью модели. И глаз конструктора уже отмечал и поместительность салона, и выгодную аэродинамику, и изысканную скромность передней облицовки; эскиз читался превосходно, машина, изображенная сбоку и спереди, тотчас привлекала глаз плавностью очертаний, и сразу было видно, что это - маленький автомобиль, легкий, стремительный и оригинальный.
Не так уж просто изобразить автомобиль на бумаге, еще труднее нарисовать несуществующий автомобиль, потому что форма машины образована сложно изогнутыми поверхностями, которые не передать мазками кисти и не вычертить по линейке. Художник-живописец знает эту трудность и никогда не стремится точно зафиксировать сложную форму, он лишь передает цветовое соотношение предмета и света, контраст фона. Художник-конструктор ставит себе противоположную задачу, он должен как можно точнее изобразить форму будущего автомобиля, не используя при этом никаких живописных средств.
Яковлев стоял и молча рассматривал этот автомобиль с острым и беспокойным интересом, влюблялся в него, восхищался искусством дизайнера. И слабеющий глухой шелест голосов, огромное, наполненное парным молочным светом пространство зала уже не вызывали неловкости. Он машинально сделал шаг поближе к столу, даже наклонился над эскизом красного автомобиля.
- Привет испытателям, - хрипловатый, прокуренный голос раздался неожиданно близко, заставил оторвать взгляд от эскиза.
Жорес Синичкин сидел за столом и смотрел на Яковлева с легкой, какой-то вроде обиженной улыбкой. Пожатие широкой руки было неожиданно сильным для человека такого небольшого роста, от этого Яковлев снова почувствовал стесненность. Он растерянно улыбнулся художнику и опять стал рассматривать эскиз автомобиля.
- Глядится? - коротко спросил Жорес.
- Да, - кивнув, тихо ответил Яковлев, потом добавил осторожно: - Стекла, наверное, немного перегнутые. - И опасливо взглянул на художника: не обиделся бы.
- Так и называется: "Колобок", - все с той же улыбкой ответил Синичкин.
- При такой выпуклости уже могут возникать искажения.
- А-а, - Жорес тряхнул лохматой головой, - никаких искажений не возникнет, потому что не будет такого автомобиля живьем. Это так, чтоб руку не свело от всего этого, - он кивнул на исчерченный ватман перед собой. Яковлев ничего не разобрал в путанице жирных и слабых линий. Прямо на листе лежала крупная прямая трубка, часть пепла высыпалась на бумагу, тут же, среди остро очиненных толстых карандашей, валялся небольшой кожаный кисет.
- У меня к тебе разговор, - сказал Григорий, погладив стекло, прикрывавшее эскиз.
- Разговор? - настороженно переспросил Синичкин.
- Да, - твердо сказал Яковлев; он уже не сомневался, что Жорес именно тот дизайнер, который нужен ему.
- Ну пойдем, покурим, - Синичкин взял трубку, кисет и поднялся.
Они прошли по коридору и свернули в небольшой вестибюль, в котором начинались шахты двух грузовых лифтов и были ворота, выходящие во двор мастерских. Здесь тускло светила слабая лампа в мутно-грязном колпаке толстого стекла, на цементном полу стояли два жестких деревянных дивана и тяжелая фаянсовая урна. Место это в институте издавна звалось "Гайд-парком", здесь, под сигарету, обсуждались новинки специальной литературы, статьи "Литературной газеты", выносились суждения о диссертациях, хоть и неофициальные, но подчас более близкие к истине.
Жорес сел на диванчик, выколотил о край зазвеневшей урны трубку, стал набивать ее из кисета: лицо его в тусклом свете было серьезным, сосредоточенным. Яковлев достал сигарету.
- Да вот. - Яковлев чиркнул спичкой, затянулся. - Автомобиль нужно сделать. - Он чуть помедлил. - Вроде твоего "Колобка".
Жорес не ответил, только посмотрел снизу вверх прищуренными глазами; с трубкой в зубах лицо его казалось насмешливым. И Яковлев, теряя уверенность и понимая, что допускает оплошность, что не так надо начинать этот разговор, заторопился:
- Понимаешь, мы давно работаем. Сначала изучали историю, попытались прогнозировать развитие. Требования составили. Теперь уже есть и техзадание, и главные компоновочные решения, даже - агрегаты и двигатель… В общем, теперь нужен художник - без него дальше нельзя. Но пока это…
- Самодеятельность? - прервал его Жорес, попыхивая трубкой. По голосу нельзя было понять, насмешлив он или серьезен.
- Да, самодеятельность, - чуть резковато ответил Яковлев, разозлившись на себя за торопливую неуверенность.
- Знаешь, сколько я занимался самодеятельностью? Почти всю жизнь. - Синичкин невесело усмехнулся.
- Есть надежда, что откроют тему. Директор знает о работе, обещал поддержку. - Яковлев снова почувствовал неловкость, на этот раз оттого, что сказал неправду, вернее, не совсем правду, ибо позицию Владимирова воспринимал иначе. И медленно добавил: - Но нужно самим поднажать на него.
Жорес по-прежнему дымил своей трубкой и, казалось, не был заинтересован разговором.
- Ну а кто в группе? - спросил он небрежно. Слова от зажатой в зубах трубки цедились медленно и нечетко.
- Валя Сулин, я и Алла Синцова.
- Это - жена директора?
- Да. - Яковлеву был неприятен этот вопрос.
- Она чем занимается?
- Подвеской.
- А ты - главный? - Жорес еще сильнее прищурился.
- Как будто.
- Ну и что это за автомобиль? Понимаешь, если "классик", то я - пас. Да и вообще, обрыдла мне самодеятельность… Так что ты не сердись, - Жорес, словно извиняясь, развел руками.
- Да, я понимаю. - Яковлев стряхнул пепел в урну, сел рядом с художником и, не глядя на него, монотонно произнес: - Мест - пять, полезная нагрузка - триста пятьдесят, сухая масса - пятьсот, двигатель - пятьсот кубов, пятьдесят сил, обода - десять дюймов. - Он сделал две короткие затяжки и, бросив окурок, добавил: - База - тысяча восемьсот, длина - две семьсот.
- Что-о? - Жорec вынул трубку изо рта - А компоновочная схема?
Яковлев посмотрел на него, увидел недоверчивое изумление на лице и почувствовал себя спокойнее.
- Двигатель оппозитивный, четырехцилиндровый, спереди, почти над осью; коробка и редуктор заднего моста в одном агрегате - сзади. - Он улыбнулся: почему-то появилась уверенность, что Жорес согласится.
- Да, - сказал Синичкин, задумчиво глядя в свою трубку, - это любопытно. Надо бы взглянуть, как это на бумаге.
- Хоть сегодня, после работы, - сказал Яковлев и встал.
- Годится. - Синичкин тоже поднялся.
К себе, в испытательный отдел, Яковлев вернулся с хорошим настроением, даже неприятный осадок в душе, оставшийся после утреннего разговора с Аллой, перестал ощущаться. Но, инстинктивно избегая встречи с ней, Яковлев шел не внутренними переходами, а дворами, хотя путь этот был длиннее.
Ворота лаборатории были открыты, механик и водители-испытатели уже выкатили автомобиль на подъездную дорогу полигона и теперь сидели на скамейке в тени под навесом. Их темно-синие комбинезоны с круглой желтой эмблемой института на нагрудном кармане резко выделялись на фоне светло-серой стены корпуса. Красные эмалевые шары защитных шлемов, лежащие в ряд на скамейке, казались горячими. Было тихо, приглушенный шум моторов с дальних трасс полигона лишь подчеркивал тишину безветренного, жаркого дня. Молодые, посаженные всего три года назад вдоль подъездной дороги тополя еще не успели разрастись, их прямые тонкие стволы с немногочисленными ветками отбрасывали четкие тени на белесое асфальтобетонное полотно.
- Ну что, начнем? - спросил Яковлев подходя, и сам отметил неискреннюю бодрость своего тона. Стало неудобно, что столько людей дожидаются его.
- Дорожники не дают "добро", - ответил пожилой техник и посмотрел вперед, приставив ладонь козырьком ко лбу.
Яковлев тоже взглянул в конец подъездной дороги, увидел красный сигнал светофора, запрещающий выезд на скоростную дорогу.
- У них сигнализация отказала, - сказал кто-то из водителей.
- Если это надолго, то, может, сначала - на площадку? - спросил Яковлев.
- Да нет, я звонил. Полчаса - не больше, - ответил пожилой техник. - Мы страховочные колеса даже не успеем поставить, Григорий Иванович.
- Ладно, подождем, - сказал Яковлев и тоже сел.