Порывами задувал ветер, солнце так и не пробило сизой пелены облаков. Шуршали легковые машины по влажному асфальту, торопились редкие прохожие, вспархивала под ветром листва с деревьев Александровского сада, и пахло горьковатым осенним настоем, холодом речной воды. И снова почувствовал Григорий стеснение в груди, вновь всплыла лихорадочная мысль: "Тогда Игорь Владимирович, теперь Гарик", - и наполнила всего предощущением потери.
Молчали под звук шагов по гранитным плитам.
Не доходя до моста, Соня остановилась, заступила дорогу Григорию и, глядя ему в глаза, виновато попросила:
- Не провожайте меня сегодня, ладно?
- Да? - сдавленно выдохнул Григорий. Этого он ожидал и боялся.
- Да! - она беспомощно улыбнулась. - Боюсь…
Григорий уже справился с собой.
- Ну, я вовсе не хочу подвести вас под неприятности, - ответил он почти спокойно.
- Господи, - плачущим голосом протянула она. - Чего вы там себе напридумали? Я свободна, совеем свободна, поймите! - Она отобрала у него сумку, торопливо достала блокнот и ручку. - Вот домашний, вот рабочий. - Она резким движением вырвала листок и протянула Григорию. - Звоните, жду всегда… А сегодня… ну, просто боюсь. Все и так слишком хорошо.
Она кивнула и, повернувшись, зашагала прочь. Григорий смотрел вслед, вслушивался в стук ее каблуков, пока она не свернула на площадь Труда. Соня не оглянулась. И только теперь он почувствовал, что легкий радостный хмель ударил в голову. Заметив такси с зеленым огоньком, Григорий машинально поднял руку. "Волга" затормозила, он сел рядом с шофером и назвал адрес института. Григорий и сам не знал, зачем он едет к концу рабочего дня; он не рассчитывал что-либо сделать за те полчаса, которые останутся после дороги, но почему-то тянуло на радостях в привычные стены и, может быть, хотелось еще раз взглянуть на модели.
В институте он почти бегом через стеклянную галерею направился в испытательный отдел, радостно думая: "Валька ведь еще не видел, да и Алла!"
В коридоре испытательного отдела стояла непривычная тишина, уже выключили стенды и двигатели. Распахнув дверь, Григорий стремительно вошел в лабораторию. Алла разговаривала с механиком. На ней был светло-синий, туго подпоясанный халат, подчеркивающий стройную фигуру. Когда Григорий приблизился, она, почувствовав его взгляд, обернулась.
- Здравствуй. - Ока кивнула, светлые глаза потеплели. - Что, совсем загордился - и не заходишь!
- Здравствуй. - Григорий не мог сдержать радостной улыбки. - Модели готовы. Жopec только сегодня закончил. Валька здесь?
- Ну да, - Алла усмехнулась, скривив губы. - Ты помнишь хоть один день, чтобы он доработал до конца?
- А, ладно. Пойдем посмотрим.
- Пойдем, интересно, что там получилось. - Алла пошла к лестнице наверх, на ходу расстегивая халат. Поставив ногу на ступеньку, обернулась, крикнула механику: - Кареев, кончайте. Еще завтра день будет.
Через несколько минут она уже спускалась вниз в своем обычном повседневном наряде - узкая замшевая юбка, тонкий зеленый джемпер, побрякушка черненого серебра на тонкой цепочке, пересекающей овальную коричневую родинку на шее. Григорий впервые подумал, что этот простой наряд тщательно продуман и не так прост - во всяком случае, такую юбку не купишь в первом попавшемся магазине. Он вспомнил Сонину блузу, похожую на мужскую рубашку, и подумал, что ей тоже пошла бы узкая замшевая юбка.
- Пойдем быстрей, - попросил Григорий, когда Алла хотела задержаться в стеклянном переходе у аквариума с рыбами. Она коротко, с доброй усмешкой взглянула на него и сказала на ходу:
- Вижу, тебе модель нравится. У тебя вид, как у жениха. - Она рассмеялась коротким горловым смешком.
- Возможно, а почему бы и нет? - стараясь скрыть радостное возбуждение, шутливым тоном откликнулся Григорий.
- Ну, поглядим. - Алла слегка толкнула его плечом, подзадоривая. Она всегда очень точно чувствовала настроение.
В зале художников уже стоял нерабочий гул голосов, глухо шелестели листы ватмана, свертываемые в трубку. Жорес сидел на столе, болтая ногами, не достававшими до полу, чистил ершиком мундштук трубки, прищурив глаз, поглядывая сквозь его маленькое отверстие на свет.
- Жора, давай Алле покажем, - подойдя, сказал Григорий и взял его за локоть.
Жорес соскочил со стола, тряхнул головой.
- Здравствуйте, Алла Кирилловна. Трепещу в ожидании вашего суда. - Он шутовски втянул голову в плечи.
- Правильно делаете, - с улыбкой ответила Алла.
- Во-во, женщины по природе своей беспощадны, как дети: с милой непосредственностью никак не могут увидеть платье голого короля.
- Смотря какого. Если король красив и хорошо сложен, то и невидимое платье ему к лицу. - Язвительная улыбка, колючий взгляд подкрепили ее ответ.
В скульптурной уже никого не было. В слабом сумеречном свете призрачным сгустком белесого тумана казалась большая, в натуральную величину гипсовая модель широкого приземистого "седана"; узкими канавками на еще не отшлифованном пористом гипсе были намечены контуры дверей и оконные проемы, колес не было, и от этого модель напоминала гигантскую белую черепаху. Жорес включил верхние плафоны; трубки, мигнув несколько раз, наполнили зал холодноватым светом с лунным оттенком.
- Вот эта? - лукаво спросила Алла, кивнув в сторону гипсовой модели.
- Что вы, Алла Кирилловна, вы мне льстите. На такое я не способен. - Жорес суетливо возился в дальнем углу зала, разбирая штабель картонных ящиков, в которых с химкомбината привозили для лепщиков пластилин.
- Тебе помочь? - волнуясь и от этого громче, чем нужно, спросил Григорий.
- Нет, уже все. - Жорес, повернувшись к ним спиной, что-то ставил на низкий поворотный круг. От дверей круг не был виден, его закрывали макеты и верстаки лепщиков.
Григорий пошел вперед, обернулся, взглядом пригласил за собой Аллу.
- Прошу! - повернувшись, Жорес широким жестом пригласил их подойти.
Круг медленно вращался, а по его краю словно ехали друг за другом три маленьких сверкающих автомобиля: впереди - желтый грузовичок, деловито-скромный, но несущий в своем облике лукаво-простодушную улыбку художника, за грузовичком, расстелившись, как породистая борзая в аллюре, чуть нескромно сверкало красным лаком двухместное спортивное купе и следом, будто сознавая свою солидность и первородство, респектабельно голубел щедро остекленный простой и просторный полувагончик.
Григорий при общем безмолвии некоторое время смотрел на медленно плывущие с поворотным кругом модели, потом взглянул на стоящих почти рядом Аллу и Жореса. Художник был раздумчив, но спокоен. У Аллы лицо выражало грустное удивление, и Григорий впервые заметил на нем признаки увядания: уже размывающийся, теряющий четкость контур подбородка, тени в уголках рта - предвестники морщинок, которые скобками заключат нижнюю губу, оттенив ее будущую усохлость; сиреневую припухлость усталых век, грозящую перейти в воспаленность. Нет, красиво было ее лицо, еще очень красиво, но красота эта была уже несколько напряженной и резкой, как подчеркнутая точность па балерины, закатно блистающей в свой последний сезон.
Григорий почувствовал неловкость и больше не отрывался от плывущих по кругу моделей, радуясь их детски задорному сверканью. Он зачарованно поворачивал голову вслед за движением машинок и вместе с радостью все яснее ощущал удовлетворение, не лишенное доли гордости, - тот автомобиль, о котором он угрюмо мечтал несколько лет, ради которого работал вечерами до рези в глазах, медленно плыл перед ним по кругу в трех своих видах. Сбылось наконец то, к чему он стремился. Но не было у Григория пока еще ощущения завершенности. Перед ним вращались только модели в одну пятую натуральной величины. "Сбылось только на одну пятую", - думал он и все-таки был сейчас счастлив.
- Жорес Сергеевич. - Негромкий, но резкий голос Аллы неожиданно рассек тишину пустого зала скульптурной мастерской. Григорий услышал в нем дребезжащие жестяные нотки, понял что Алла нервничает, и с недоумением поднял на нее глаза: "Неужели не понравилось?". - Жорес Сергеевич, - виновато повторила Алла, - я должна извиниться перед вами.
Жорес, маленький, ростом меньше нее, смотрел снизу вверх, смущенно потирая подбородок, словно пробуя, чисто ли выбрит.
- Можете говорить прямо, если не понравилось, - своим хрипловатым голосом ответил он, отняв руку от лица, виновато и в то же время насмешливо усмехнувшись.
- Нет, нет, очень нравится все, просто до обморока нравится. - Алла перевела дух, лицо ее загорелось, и Григорий понял, что она сильно волнуется. - Просто, я плохо думала о вас раньше, считала, что вы неспособны… Даже Грише говорила… Словом, простите меня, это… идиотски несправедливо было, без всяких оснований… - Она опустила голову.
Жорес негромко расхохотался.
- Ну, Алла Кирилловна, бросьте. Мало ли чего мы не думаем друг о друге без всяких к тому причин. Важно не то, что вы думали тогда, а что думаете сейчас. И за откровенность спасибо. Вы, оказывается, совестливая и добрая. - Жорес взял ее руку, низко склонив голову, поцеловал.
Что-то сентиментальное и теплое разлилось внутри у Григория, и чувство благодарности и любви к Алле и к Жоресу переполнило его так, что защипало в носу. Только по обычной своей сдержанности он промолчал, но гордое, счастливое ощущение, пронизавшее все его существо, от этих моделей, впервые зримо воплотивших его труд, - это звенящее, как струна, ощущение стало еще отчетливее и сильней.
- Еще раз спасибо вам, Жорес Сергеевич. Пора собираться домой, - уже спокойно сказала Алла.
- Чего уж, - Жорес снова смущенно потер подбородок, - работа общая.
Алла пошла к выходу, и Григорий, подмигнув Жоресу, направился вслед. В коридоре он догнал ее, зашагал рядом.
- Ты знаешь, о-очень здорово. Я просто поражена, - сказала она необычно напевным голосом и добавила удивленно: - И Жорес ведь приличнейший человек, и умный. Стыдно было ему в глаза смотреть. Дурацкая манера - так с ходу записать человека в кретины.
Григорий вместо ответа вдруг неожиданно для себя наклонился и поцеловал ее в щеку, даже за плечи приобнял. Хорошо, что в коридоре уже никого не было.
Алла чуть приостановилась, удивленно и пристально взглянула в глаза.
- Гриш, ты сияешь - с чего бы? - Она лукаво улыбнулась.
- Да ни с чего, надоело кукситься. И ты молодец, Алка! (Как давно, сто лет, он не звал ее так!) Я не ожидал, что скажешь это Жоресу, - склоняя к ней лицо, ответил он.
- Гриш, - удивленно и почему-то обрадованно воскликнула она, - да ты же выпил! Где это ты успел?
- Ну, успел. А что, нельзя - раз в жизни на службе выпить? У меня сегодня праздник: модели и вообще. - Григорий осекся, смущенно улыбаясь. Это "вообще" было не для Аллы, и даже легкое сожаление появилось оттого, что ей не расскажешь о сегодняшнем, и тут же скользнула в уме опасливая вкрадчивая мысль: "А может, не о чем рассказывать, может, ничего и не было, только обманная любезность?" В памяти блеснуло смуглое улыбающееся лицо Сони, улыбка была испуганной и беззащитной. Григорий вздохнул облегченно, сказал:
- Просто сегодня увидел хоть какой-то вещественный результат этой нашей работы, - и смущенно потупился под испытующим взглядом Аллы.
- Ну, я побегу. А то Владимиров там уже мечет громы, не любит ждать, - сказала она.
- До завтра. Я еще зайду в КБ.
Они пошли по коридору в разные стороны.
Домой Григорий вернулся еще засветло. В квартире было тихо, ужинать не хотелось. И он, воспользовавшись отсутствием соседей, затеял в ванной небольшую стирку. Хозяйственные заботы никогда не тяготили его, с малолетства привык он сам обихаживать себя и справлялся со стряпней и стиркой не хуже любой женщины. Развесив белье на шнурах в небольшой кладовке рядом с кухней, Григорий, вернувшись в свою комнату, ощутил легкую неудовлетворенность и пустоту. Чувство было как у человека, ожидающего на вокзале свой поезд и томящегося, не зная, чем себя занять. Не докурив сигарету, Григорий вскочил с тахты, сходил на кухню за тряпкой и принялся стирать пыль с полок и книг. Намеренно медленно он снимал со стеллажа порядком пропыленные томики, обмахивал корешок и обрезы, протирал полку и расставлял книги в прежнем порядке. Иногда, стоя тут же у стеллажа, раскрыв книгу, прочитывал несколько абзацев. Так ему удалось убить еще полтора часа, но чувство томительного ожидания чего-то, чего он и сам не знал, не прошло. Тогда Григорий, торопливо сполоснув руки, поспешно надел плащ и выскользнул из квартиры, стараясь не топать, словно кто-то мог заметить и задержать его.
Холодный сырой воздух увлажнил лицо, шаги по асфальту звучали глухо, смягченные туманом, который плавал на уровне колен. Немногочисленные в этой части города витрины магазинов светились размыто и тускло. Под фонарем Григорий приостановился, поворошил на ладони мелочь, выбирая двухкопеечную монету, и устремился дальше. Возле булочной телефон-автомат не работал, в трубке настоялась шуршащая космическая тишина. Григорий почти бегом пересек улицу, свернул за угол - у гастронома в стеклянной будке укладисто расположилась полная еще молодая женщина. По ее безмятежно-дремотному лицу Григорий понял, что ждать придется долго. Он нерешительно затоптался на месте, словно согревая застывшие ноги, еще раз глянул на женщину; ее бедро упиралось в дверь будки, не давая затвориться до конца, из щели в два пальца доносился курлыкающий довольный смех. Григорий повернулся и пошел на проспект.
Свободный телефон-автомат отыскался в парикмахерской. Несколько человек сидели на жестких стульях, приставленных к пластиковой перегородке. Гардеробщик из-за барьера переговаривался с кассиршей, старик с сонным небритым лицом перебирал уже переставшие шуршать, тряпичной мягкости газеты. Резко до одури пахло лавандой, за перегородкой тонко позвякивали ножницы, гудели машинки. Появление Григория внесло некоторое разнообразие в скуку ожидающих, все взгляды обратились на него. Он прислонился к стенке у дверей, бросил согревшуюся в кулаке монетку в щель автомата, стараясь подавить нервную одышку, набрал номер. В телефонной трубке долго и томительно потрескивало, где-то далеко и невнятно пел что-то протяжное надтреснутый тенорок, потом раздался резкий длинный гудок, и сразу же низкий и чистый женский голос быстро ответил: "Слушаю".
- Соня? - вдруг оробев, сдавленно спросил Григорий.
- Ой! - с радостной досадой и облегчением воскликнула она. - Ну почему вы не звонили? Я же весь вечер жду… Это же… Вы бесчувственный какой-то, как автомобиль.
Она тихо рассыпчато засмеялась, и от этого смеха у Григория пересохло во рту. Он стоял в резком, одуряющем запахе лаванды, слыша и не слыша звяканье ножниц и электрическое гудение за перегородкой, видя и не видя лица ожидающих своей очереди, - стоял и улыбался широкой осоловелой улыбкой жизнерадостного идиота.
- Алё, алё! Гриша!
- Да, да, - спохватившись, ответил он.
- Ну что же вы молчите?
- Я не молчу, я слушаю.
- Господи, да где же вы?
- Здесь, в парикмахерской. - Только сейчас до Григория дошло, что его ответ не сделал бы чести и недоразвитому.
- Где?!
- В па-рик-ма-хер-ской, - по слогам повторил Григорий.
- Зачем?
- Хочу остричься наголо. - Его вдруг понесло озорной веселой волной, набежавшей откуда-то изнутри. - Потому что я - бесчувственный, как автомобиль, а автомобиль с волосами - это еще и уродливо.
- Не надо, - жалобно попросила она.
- Нет, надо. У меня острый приступ одиночества, и необходимо совершить что-нибудь героическое, - нахально возразил Григорий.
- Тогда лучше приезжайте на Васильевский остров, Средний, сорок шесть, квартира двадцать семь. Ну, слышите? И не смейте ничего делать с волосами!
Григорий нежно прижимал трубку к уху и улыбался.
8
Вместо ответа Григорий вдруг неожиданно наклонился, поцеловал в щеку и приобнял за плечи, и только тогда Алла Кирилловна заметила, что у него необычно оживленное, радостное лицо и глаза совсем шалые, отчаянно-веселые, словно он только что вылез из-за руля после выигранной гонки… Алла Кириловна шла по коридору, прислушивалась к удаляющимся шагам Григория и недоверчиво улыбалась. Что-то давнее, почти позабытое сонно ворохнулось в душе. Оказывается, она помнила, еще могла вспомнить те отчаянно-веселые и влюбленные глаза, какими смотрел на нее, Аллочку Синцову, Гриша Яковлев прежде. Оказывается, сердце тайно хранило память о том волнении, которое испытывала тогда Аллочка Синцова…
Она шла по институтскому коридору - тонкая, стройная женщина, еще совсем молодая. Рассыпчатый стук каблуков сеялся в четком уверенном ритме, ноги стали легкими, будто не было позади целого рабочего дня. Давно, очень давно не смотрел на нее Григорий такими глазами, и только сейчас Алла Кирилловна поняла, что последние несколько месяцев он относился к ней плохо. Нет, "плохо" было не то слово. Она перестала существовать для Григория в каком-то качестве, она стала обыкновенным товарищем по работе, начальником - и только. Как же она все эти месяцы не догадывалась об этом, не могла понять? Наедине с Григорием она лишь ощущала какое-то неудобство, отсутствие внутреннего комфорта, легкости, но не знала почему. И только теперь, увидев отчаянно-веселые, прежние его глаза, Алла Кирилловна ощутила, какими несносными, лишенными интереса были последние месяцы, которые способны были - продлись они еще немного - зачеркнуть долгие годы. Оказывается, Григорий был необходим ей, необходимо было чувствовать его душевную зависимость от нее, Аллы Кирилловны Синцовой. Это создавало особую атмосферу, особый воздух, которым дышалось легко и опасливо, и было в этой пьянящей опасливости что-то от чувства дрессировщика: потому и волнует покорность большого опасного зверя, что он опасен. Григорий был для Аллы Кирилловны таинственным зеркалом, всегда по-новому, но всегда пристрастно отражавшим ее. И зеркало это было как озерная гладь под высоким обрывом: отразиться в нем можно было только с некоторым риском сорваться с кручи и утонуть, - это и было самым приятным. Хотя, возможно, риска и не было: ведь она никогда не страдала приступами внезапного головокружения; нет, она решительно не могла потерять равновесия, она просто допускала такую возможность чисто теоретически, и это допущение придавало жизни пикантный привкус новизны. Да, никакой опасности не существовало, - где-то в глубине души Алла Кирилловна это понимала - слишком надежны были у нее тылы, но все же, все же так упоительно еще и еще раз испытывать себя.
Не всякой женщине дается незаслуженное счастье много лет постоянно ощущать поклонение себе (ну, хоть неравнодушие-то - наверняка!). Только в двух случаях мужчина небезразличен женщине: когда поклоняется ей или когда подчиняет ее себе, - равнодушных женщины не замечают. Они мгновенно чувствуют равнодушие, даже если оно умело сокрыто тренированной галантностью, рискованным и оригинальным остроумием. В мгновение ока определяют женщины равнодушных по пустоте глаз и перестают их замечать. И только сейчас, когда Григорий посмотрел на нее прежними своими глазами, Алла Кирилловна призналась себе, что последние месяцы во взгляде его была пустота, именно та - пустота равнодушия.