Утром, почти избежав скандала по поводу того, во сколько она пришла домой, она отправилась как бы в школу. Потом, рассчитав, что мама ушла на работу, вернулась и легла в кровать.
Она заснула – и проснулась с мыслью: как можно пусть даже самое клевое – Фредди Крюгера – променять на живого Лесника? Она лежала и думала про Лесника, и ей хотелось плакать.
Елки, ну почему то ничего, то все сразу? Хотя на самом деле целоваться – это еще ничего не значит. Какой идиот не станет целоваться с девушкой на крыше? И потом – что вообще дальше? Он же не сказал ей, что она ему нужна. Ничего вообще не сказал.
Она снова заснула. Проснулась как пьяная. Что, непременно надо выбирать? Лесник – ее друг. Просто друг. Может же так быть? Можно даже больше не целоваться, если надо…
Это было какое-то помешательство.
Потом позвонил Федя. Сказал, что они ждут ее вечером. После его звонка Лита вышла на балкон, босиком и в ночнушке, хотя сегодня был маленький мороз. Она стояла, глядя в небо, и улыбалась, как дура.
Потом снова легла и опять провалилась в нервный сон.
Проснулась с ощущением душевного похмелья. Чтобы опохмелиться, ей нужно было увидеть Лесника.
Она собралась, вышла из дома и поехала к его работе. День был удивительный, с каким-то золотым воздухом. Такой воздух бывает иногда поздней осенью перед закатом. По дороге от метро к его работе была небольшая лесенка, Лита прыгала по ней и говорила на каждой ступеньке вслух:
– Лесник, Лесник, Лесник.
И почему-то восторга это вызывало больше, чем битловское "Let It Be", которое они пели вчера ночью. Хотя, надо признаться, и та степень восторга зашкаливала. А эта была просто запредельной.
***
Лита допрыгала в этом золотом воздухе до Сашиной работы. Она не знала еще, что ему скажет. Главное – его увидеть. И когда ей оставалось только перейти улицу, вдруг дверь здания, где он работал, открылась – и вышел он. Вышел не один, а с девушкой.
И они пошли по той стороне улицы. Они шли и о чем-то разговаривали. Лита двинулась параллельно с ними с этой стороны. Шла, как привязанная за веревочку, и смотрела на них. Девушка была прекрасная – в белой курточке и белой шапочке. И с длинной косой. Это была какая-то настоящая Снегурочка. В какой-то момент Лесник взял у нее сумку. Потом они перешли на эту сторону, на троллейбусную остановку. Лита спряталась за остановкой и не сводила с них глаз.
И было очевидно сейчас, когда она смотрела на них двоих, что именно такая девушка ему и нужна. Такая вот девушка с косой. Она наверняка теплая и заботливая. Ведь ему очень нужно, чтобы о нем кто-то заботился.
"Получалось только у тех, кто все отдавал". Ей даже и отдавать ничего не надо. Просто не надо брать, вот и все.
И дело было не в девушке. Но что-то перещелкнуло у Литы в голове, и она вдруг поняла, что гусь свинье не товарищ. Гусь свинье не товарищ. И он не примет того, что для нее слишком ценно. Вот странно, почему она не видела этого раньше?
Пришел троллейбус, Лесник с девушкой сели в него, Лита села в тот же троллейбус через другую дверь.
Через пару остановок они вышли и куда-то пошли по улице. Лита тоже вышла, остановилась и стала смотреть им вслед. Она стояла и смотрела, как они удалялись. В детстве она прочитала в какой-то книжке и почему-то запомнила фразу: "Прощай, мой единственный друг".
Был закат. Свет из желтого превращался в оранжевый. Они шли в этом апельсиновом свете. Прощай, мой единственный друг… Наверное, навсегда.
"Получалось только у тех, кто все отдавал".
***
Когда они скрылись за поворотом, Лита медленно-медленно дошла до стены ближайшего дома и прислонилась к ней. Вдруг она увидела себя какой-то жалкой и нелепой, какой-то курицей с отрубленной головой.
– Дура, – сказала она вслух. Проходившая мимо женщина обернулась с недоумением. – Дура, – повторила Лита с такой горькой усмешкой, что женщина посмотрела на нее еще раз с сочувствием, но прибавила шагу.
"Ты читала "Алые паруса?"" – как-то спросил ее Кремп.
"Да, конечно".
"Жаль. Советую сегодня же выкинуть эту книжку в помойку. Такие книжки ломают девушкам жизнь".
Кремп, несмотря на свои убитые мозги, иногда был по-настоящему прав.
***
Лита шла в гаснущем оранжевом воздухе, глядя под ноги, и видела только грязный асфальт. Вернувшись домой, она села прямо в прихожей, не раздеваясь, на стульчик, и просидела так часа два. До телефонного звонка.
Когда телефон затрезвонил, она медленно поднялась и сняла трубку.
– Привет, – это был Лесник.
Лита молчала.
– Алло, Лита, ты меня слышишь?
– Да…
– Я говорю – привет.
– Да.
– Как дела?
– Хорошо…
– Ну как, ты ходила к этим ребятам, музыкантам, как их там?
Лита молчала, слушая его голос.
– Лита! Ну как? Как там этот твой Федя?
– Хорошо, – наконец сказала Лита. – И я хочу тебе сказать… я хочу тебе сказать, что я тебя больше не знаю. Хорошо? Ты понял? И чтобы ты больше никогда мне не звонил. И никогда со мной не общался… Никогда. Ты понял? Ты понимаешь меня? Не вздумай мне позвонить! – последнюю фразу она зачем-то крикнула и хряснула трубкой по аппарату. Потом постояла несколько секунд, взяла в руки телефон и со всей силы кинула его об пол так, что бедный новенький импортный аппаратик, который мама где-то достала по блату, треснул, как яйцо.
Лита вернулась обратно на стульчик в прихожей.
В конце концов, у нее всего одно сердце, и что ей делать, если в него не вместится два мира? И потом – сколько можно будет терпеть этот беспризорный взгляд сына дворничихи каждый раз, когда она говорит о музыке?
Эти качели должны уже наконец остановиться.
***
Саша однажды нашел фотографию своего папы. Он был уверен, что это и есть его отец.
В школе зачем-то нужно было свидетельство о рождении, он полез туда, где у мамы хранились документы. Он хорошо знал свое свидетельство о рождении, изучал его не раз – там, где должны были быть имя-фамилия-отчество его отца, у него была нарисована красивая буква Z. Когда им позже рассказывали про английский алфавит, он уже знал, что вот эта буква – его папа.
Среди бумаг он нашел маленькую фотку на документы. На фотке был какой-то мужчина. Рядом хранился на листке бумаги рисунок, сделанный шариковой ручкой. На рисунке был явно портрет его мамы. Сопоставив это, он понял, что вот это и есть фото отца.
Мама никогда о нем ничего не рассказывала. Да он и не спрашивал. Зато с тех пор стал иногда лазить в документы и смотреть на папу. Он запомнил его лицо наизусть. Это было очень важно. Если в поселке появлялись геологи, Саша всегда крутился возле них и смотрел им в лица. Однажды он вдруг увидел кого-то очень похожего на человека с фотки. Он стал охотиться за ним, подкарауливал его возле городской столовой, возле комбината – и все смотрел на него. Наконец этот человек не выдержал тотальной слежки, подошел и прямо спросил:
– Пацан, тебе чего?
Саша уставился на него. Нет, кажется, это был не папа с фотографии.
А человек вдруг приблизил к нему лицо и зло сказал:
– Не ходи за мной больше. Понял?!
После этого папа несколько раз ему снился. Сны были примерно одинаковые – Саша видел его на каком-то холме. Бежал к нему, задыхаясь, – и каждый раз отец оборачивался, смотрел отчужденно и зло говорил: "Не ходи за мной больше. Понял?" Потом поворачивался спиной и сбегал с горы. А Саша стоял на вершине и плакал, хотел и не мог догнать отца – ноги врастали в землю.
Потом сон сниться перестал, но ощущение уходящего человека, которого ты не имеешь права догонять, осталось. И еще он запомнил острый ветер в спину, когда шел после маминых похорон в лес. Этот ветер как будто выгонял его. Ему как будто больше не было нигде места.
Поэтому, если от него уходили, он не мог, не мог догонять – даже если очень хотел.
***
Лита так и сидела в прихожей. Внутри была какая-то черная кислота. Самое страшное – это выбор. Особенно если ты его уже сделал.
Вдруг она вспомнила: в ящике, завернутые в бумажку, у нее лежали таблетки, которые давно дал ей на хранение Кремп. Она медленно, чтоб не плескать кислоту, подошла к своему письменному столу, вынула верхний ящик, вывалила все из него на кровать и стала шарить в куче вещей. Наконец нашла – в бумажку было завернуто штук десять маленьких таблеточек. Она пошла на кухню и методично запила каждую глотком воды, считая про себя "раз, два, три…", пока все они не кончились. И снова села в прихожей на стульчик.
Из оцепенения она вышла, когда у нее начало двоиться в глазах и стало сильно тошнить. Тут она испугалась. Почти на ощупь дошла до телефона, подняла его – он был разбит, он не работал. Какими-то остатками сознания она сообразила взять в прихожей баночку, в которую мама складывала двушки – Сергей Иванович завел такой порядок, все-таки какая-то польза от него была, – вывалила двушки и копейки на полку в прихожей, взяла несколько и вышла из квартиры, не закрывая дверь. Держась двумя руками за перила, она стала спускаться и так доковыляла до улицы. Там прямо напротив подъезда был телефон-автомат. Чудом она дошла до будки и набрала без ошибки Манькин номер. И когда Манька ответила, Лита из последних сил завопила в трубку:
– Манька, приедь ко мне. Можешь? Приедь ко мне. Пожалуйста…
– Где ты?
– Пожалуйста, – говорила Лита как заведенная. – Пожалуйста…
– Где ты? Дома?
– Рядом… В телефоне.
Манька была беременная на третьем месяце. У нее был ужасный токсикоз и куча проблем. Но когда она услышала, каким странным голосом Лита разговаривала в трубке, она, забыв про токсикоз, вылетела из дома, поймала машину и приехала к Литиному подъезду. Напротив Литиного дома была только одна телефонная будка. Манька побежала сразу к ней и обнаружила там Литу – та сидела на полу, завалившись на один бок и глядя перед собой открытыми глазами. Манька все поняла, выволокла несчастную за будку и сунула ей пальцы в рот поглубже. Видимо, в конечном счете именно эта процедура Литу спасла.
Когда приехала скорая, умная Манька не говорила ни про какие "колеса", которых, как она предполагала, нажралась Лита. Она рассказала какую-то придуманную на ходу историю про дядю с Дальнего Востока, который привез рыбу, она, Манька, есть не стала, а подружка поела, и вот ей стало плохо. Говорила она так убедительно, а врач на скорой был такой молодой, что они без всяких разговоров Литу увезли. Это потом уже разобрались, что к чему.
Лита слышала, как Манька разговаривала с врачом и плакала в скорой, но у нее не получалось пошевелиться. И в голове колотились всякие мысли: "Манька ждет ребенка, ей нельзя волноваться…Если я умру, я не специально... Пожалуйста, сделайте что-нибудь, чтобы я не умерла... Пожалуйста… Господи, я не хотела. Господи, я не хочу умирать, пожалуйста, пожалуйста…" Но сказать она тоже ничего не могла.
Запивая таблетки водой, она не думала о смерти. Ей просто надо было как-то быстрее забыть Лесника. Ну дура, дура, ну что с нее взять.
***
Литу довольно быстро и бесцеремонно откачали, пропустив через всякие промывания желудка и капельницы. Мама приехала и все уладила, чтоб никуда не сообщали и на учет не ставили. Через несколько дней Литу выписали.
На самом деле вначале, не признаваясь себе, она ждала Лесника. Все-таки девушки устроены очень странно.
Но на третий день в больницу приехал Федя. Через Маньку, ее друга и приятеля ее друга узнал, где Лита и что с ней. Он был старше Литы на десять лет и много чего понимал. И хотя они просто поговорили – почти ни о чем, – после его приезда она Лесника ждать перестала.
Из больницы ее никто не встречал, она ехала домой одна, стоя в переполненном автобусе на задней площадке и думая про странный разговор с санитаркой прямо перед выпиской.
Они сидели под дверью завотделения, Лите нужно было подписать какую-то бумажку, санитарке этой тоже нужно было к заведующей. И вдруг санитарка сказала:
– Что ж ты, боговерующая, такой грех чуть не сделала – отравиться хотела?
– Я? Я не хотела отравляться… А с чего вы взяли, что я верующая?
– Так ты вслух все молилась, когда тебя привезли – я ж дежурила тогда. Все говорила: "Господи, прости меня, Господи, прости меня…"
– Я так говорила? – опешила Лита.
– Ну да. Я думаю – вот бедная, грех такой чуть не сделала, – и санитарка посмотрела на нее очень строго.
И сейчас, трясясь в битком набитом автобусе, Лита подумала, что не умерла, потому что просила об этом. Ее пожалели.
Она стояла в толпе и смотрела на потолок – больше было некуда, кругом были люди. И вдруг через чьи-то плечи мелькнуло окошко. И она увидела в окошке кусок неба. И этот голубой кусок вдруг вселил в нее что-то, похожее на надежду. Даже какое-то предвкушение счастья.
Мама боялась, что у нее опять начнется это оцепенение, как полгода назад весной. Но ничего подобного – Лита в тот же день, как ее отпустили из больницы, поехала к Фредди Крюгеру. И началась у нее потрясающая, удивительная и невозможная жизнь.
А Лесник больше не позвонил ни разу, как она его и просила.
Часть II
Глава 10
***
Прошло почти полгода. По московским улицам стала дуть ветром весна. Такая весна бывает один раз в жизни, Лита это чувствовала. Смесь из эйфории и тоски.
Меньше чем через месяц после первой встречи они выступили на квартирнике. Потом Лита уже не считала, сколько раз и где они играли. Они мотались между Питером и Москвой, на квартирники иногда набивалось по сто с лишним человек.
В школе из-за прогулов у Литы начались проблемы. Но это волновало ее меньше всего. Так же, как и мамины стенания по поводу Литиного будущего. Так же, как и само будущее.
Вообще ей было всего семнадцать лет. Чтобы быть на уровне той жизни, в которую она ввязалась, ей необходимо было что-то с собой делать. Расти, что ли… Это было трудно и больно, и временами она доводила себя просто до исступления. Ко всему прочему Фредди Крюгер был довольно авторитарный человек. Временами замороченный. Временами просто невозможный.
Но, похоже, один из признаков гения – вокруг него иногда бывает много счастья. В это время у Литы довольно часто случались приступы переживания полноты бытия.
***
В самом начале Крюгер дал ей несколько листочков со своими стихами. Это были черновики, но написаны стихи были практически без зачеркиваний. Сразу, с ходу. Он так писал. Ощущение от стихов было такое же, как от музыки из золотого пространства. И эта музыка Литиных снов смогла, наконец, найти выход. Мелодия иногда появлялась у нее за полчаса. Иногда было достаточно одной гитары – она только успевала записывать аккорды, просто подбирала аккорды к тому, что уже давно, оказывается, родилось, только ждало этих стихов Фредди.
Потом он нередко что-то переделывал и менял. Он знал, как должно было получиться в конце. В это время Лите хотелось его убить. Ей почему-то казалось, что от того, что получится, зависит, может быть, весь мир. Когда они репетировали, она ужасно мучилась.
Но то, что делал этот человек, было необъяснимо. В результате в песнях как будто начинали звучать Литины сны, ее детская тоска и вся Вселенная.
Когда получалось то, что должно было получиться, – она могла петь из своего домика.
***
Фредди Крюгер жил в коммуналке. Соседом был полуглухой дед. Это спасало ситуацию – нередко они репетировали у него дома, днем, пока остальные - не глухие, к сожалению, - соседи были на работе. Второе место репетиций – их пускал к себе Федин друг, художник. У него была мастерская, где их не трогали, – видимо, еще не добрались.
У Феди была какая-то своя логика и свои отношения с жизнью, часто совершенно непонятные Лите. Например, у него была очень странная личная жизнь. Не в смысле постели – тут у него все было как раз очень конкретно. У него были разные девушки, которые сменялись довольно часто. Хотя и здесь была странность – девушки как на подбор все были какие-то дуры. По крайней мере, Лите так казалось. Хотя сам Крюгер был очень умный и цитировал иностранных поэтов в оригинале. Оказалось, что он учился на филфаке, потом его оттуда выгнали.
Странной была его просто жизнь. Быт. С бытом у него были особые отношения. Официально он нигде не работал. Собирал бутылки, работал курьером, иногда даже разгружал вагоны. Иногда что-то кому-то переводил. Даже, очень редко, занимался репетиторством. При этом мало-мальское благополучие вообще как будто не имело для него значения. Лита с удивлением узнала, что у него были жена и ребенок. Жена, правда, ушла от него пару лет назад.
В том, что не касалось его песен, он был заурядный, даже неинтересный человек. С ним не очень получалось просто поговорить за жизнь.
Но однажды он вдруг сказал Лите:
– У меня постоянно ощущение, что я дорогой одеждой вытираю помои.
– Так ты скоро дойдешь до ручки, – ответила она.
– Я уже давно дошел. Но я рад, что мои песни поешь ты.
***
Он был маргиналом, изгоем общества. И хотя призрак перестройки уже бродил по СССР, Фредди был вынужден как-то справляться со своей маргинальностью. Вот Кремп, например, тоже был маргиналом, но существовал в этом органично. Фредди Крюгеру это было трудно. Похоже, отсюда были и бесконечные бабы – надо же как-то чувствовать, что ты вообще живой.
Лита интуитивно считывала эту его тоску изгоя. За нее Фредди Крюгер был ей даже ближе, чем за музыку. Сама она не успела еще вкусить плодов выбора пути "не как все". У нее был только опыт школьного изгнанничества. Да, еще психушка. Но это были мелочи. По счастью, она еще не выясняла отношений с обществом и историей. Ей хватало того, что она постоянно выясняла отношения с собой.
***
Время было уже не такое острое, как несколько лет назад, когда с концерта могли сразу увезти в кутузку. Хотя с милицией они иногда сталкивались. По счастью, для Литы это каждый раз проходило безболезненно. Однажды они играли на какой-то старой большой даче – почему-то нагрянули менты, Федю и еще пару человек увезли, отпустили лишь на следующий день. Лита хорошо запомнила, как Крюгер, когда только появились люди в сером, сказал Кларнетисту: "Ребенка только им не отдавайте".
Ребенком он называл Литу. Обижаться на него за это было бесполезно.
***
Иногда она ночевала в каких-то странных квартирах, или у Феди, или еще у кого-то из своих новых знакомых. Но жила она только с музыкой. По поводу нее было как будто негласное табу. После одного выступления в Питере, которое перетекло в чей-то день рождения с заливанием портвейном, Лита слышала, как хозяин квартиры, разговаривая с Фредом, спросил:
– И с кем спит ваша солистка?
На что тот ответил:
– Она – эльф. Спит одна. В кроватке из цветов.
Временами ей правда начинало казаться, что она эльф.
***