Лита взяла чашку в здоровую руку, градусник – в перебинтованную, и сидела так, не соображая, как одновременно что-то сделать с этими двумя предметами. Наконец она сказала:
– Я поеду домой.
Он взял у нее из рук чашку.
– Ты как царь со скипетром и державой. Градусник ставь.
Лита послушно поставила градусник.
Он вручил ей чашку и сел за стол. Смотрел в свои учебники, периодически глядя на нее. Она молча пила чай. Вдруг он сказал:
– И выкинь из головы все, что я тебе говорил. Ну, что ты там рабыня Изаура… И всякую другую чушь.
– Нет, ты был прав. Ты попал в точку. Я не свободная совсем. Ты попал в точку… Ты презираешь меня?
– Что?
– Я поеду домой. Скажи, пожалуйста, честно только – ты презираешь меня?
– Думаешь, мне больше нечего делать?
– Презираешь, да?
– Господи, нет, конечно! Ты бредишь? Лита, ложись, пожалуйста.
Она осталась сидеть, тихонько раскачиваясь. Через минуту спросила:
– А Леночка – это кто? Это та девушка у тебя на работе?
– Какая та девушка?
– Лесник, у тебя есть девушка?
– Нет. Давай я налью тебе еще чаю.
– А почему? Почему у тебя нет девушки? У тебя непременно должна быть девушка.
– Хорошо, заведу девушку. Лита, тебе нужно лечь.
Лита легла, накрывшись одеялом.
– Ты посидишь здесь?
– Конечно.
Он сидел с ее чашкой. Настольная лампа чуть-чуть освещала его. Лита смотрела на свет.
– А когда я болею, мама на меня всегда ругается, – вдруг сказала она. – Говорит: я тебе говорила не ходить без шапки! Лесник… а я сегодня хотела спрыгнуть с поезда. А какой-то мужик меня спас. Не говори мне только ничего… – она снова села. – Зато я поняла, что умирать не хочу. И жить тоже не хочу. Я хочу стать своей бабушкой…
– Дай-ка термометр. – Он поднес его к свету. – Господи, у тебя тридцать девять и девять.
– Да? И что это значит?
Он с тревогой стал на нее смотреть. Лита продолжала:
– Бабушка ничего не хочет и ничего не может. Это лучше всего.
– Лита, так, все-таки выпей аспирин. И… Ладно, он сейчас подействует, там посмотрим… У тебя болит что-нибудь?
– Да, кирпичи. Лесник, не уходи, – она снова легла.
– Я не ухожу, я здесь. Может быть, лучше вызвать скорую?
– Нет, нет, нет. Если ты вызовешь скорую, я убегу через окно. Утеку… А знаешь, что бездомную собаку если погладишь, нужно потом обязательно мыть руки.
– Так…
Потом она снова села и вдруг, глядя на него сухими глазами, без перерыва с жутким отчаянием стала говорить:
– Я не хочу жить. Я не могу так жить. И по-другому не могу. Я не хочу кончать с собой. Но и жить не хочу. Не хочу. Не хочу жить, понимаешь? Не хочу жить.
Она как будто не находила себе места, стала вставать куда-то с кровати. Он быстро сел рядом, обнял ее и держал так, а она все повторяла и повторяла эту фразу про "не хочу жить", потом наконец замолчала, но он не отпускал ее, пока, наверное, аспирин не подействовал и она не заснула у него в руках. Он уложил ее, укрыл одеялом – и сидел рядом, не сводя с нее глаз. Если бы она видела, с какой нежностью и печалью он смотрел на ее лицо.
Потом, как будто очнувшись и взяв себя в руки, он решительно встал, сел за свой стол, раскрыл учебник физики – и так сидел, глядя на одну и ту же страницу. Ни к какому коллоквиуму он так и не подготовился.
***
Тетя вставала в семь. Саша к этому времени перенес все Литины вещи в свою комнату. Когда Екатерина Георгиевна стала копошиться в кухне, он, как настоящий конспиратор, разделся, вышел, изобразив из себя вылезшего из кровати человека, поздоровался и сказал тете, что пошел спать дальше. В комнату тете больше незачем было заглядывать. Он вернулся, оделся и снова сел за стол, пытаясь читать учебник.
Лита больше не разговаривала, только все время крутилась и стонала во сне.
Несколько раз она просыпалась, смотрела на него безумными глазами, пила воду и снова засыпала. Утром она начала сильно кашлять, но тетя к этому моменту уже ушла на работу.
***
К десяти утра Лита проснулась окончательно. Вышла, завернувшись в одеяло, на кухню, где Лесник с видом человека, который прекрасно спал всю ночь, жарил хлеб.
– Доброе утро, – сказал он весело, как будто это не Лита несколько дней назад его послала, а вчера хотела убить банкой.
Он ее простил? Лита села на стул.
– И что вчера было? – наконец спросила она.
– Тебе с какого момента рассказывать?
– Нет, лучше не надо ничего рассказывать. Господи, ужас, ужас. Надо ехать домой.
– Сначала едем в травмпункт.
– Нет, я не поеду.
Он взял стул, сел напротив:
– Тебе нужно обязательно показать руку врачу.
И стал на нее молча смотреть. Лита тоже молчала, рассматривая стены, полки, стол, подоконник – только чтобы не столкнуться с ним взглядом. Наконец не выдержала:
– Это гипноз? – и тоже уставилась на него.
– Конечно, – ответил он и рассмеялся.
Лита сдалась первая.
– Хорошо, – сказала она, отрываясь от его взгляда. Иначе можно было туда провалиться. – Если мне там отрежут руку, ты будешь виноват. Ты поедешь со мной?
– Конечно… Вот чай.
Она стала медленно жевать хлеб, глядя в стол. Потом наконец спросила:
– И много чуши я вчера наговорила?
– Нет, не очень.
Лита снова взглянула на него. Как-то он умел смотреть сквозь нее. В какую-то бесконечность.
***
Температура у Литы оказалась не очень высокая по сравнению со вчерашней, всего тридцать восемь и семь. Перед травмпунктом они еще ее сбили.
Руку все-таки пришлось зашивать. Литу, правда, больше всего волновал вопрос, сможет ли она играть на гитаре.
– И на гитаре, и на мандолине, – весело сказал врач.
Ее уложили на операционный стол, вкололи промедол и несколько уколов новокаина. Леснику разрешили посидеть с ней во время экзекуции. Зашивал молодой совсем хирург, практикант какой-то, который беспрерывно болтал. В общем, была не операция, а дружеская посиделка. Лите было ужасно весело.
Потом они ехали в метро в переполненном вагоне.
– Я сейчас попрошу кого-нибудь уступить место, – сказал Лесник.
– Нет, я не сяду, – ответила Лита тоном, с которым спорить бесполезно. Так они стояли в толпе, совсем близко, он держал Литу за здоровую руку, она прислонилась к нему, потому что держаться ей было нечем – одна рука зашитая, другой она не могла дотянуться до поручня. Кто-то проходил мимо, их толкали. Лита не чувствовала ничего, кроме него. Она готова была так стоять три часа – с температурой, зашитой рукой, которая начала ныть и болеть, уколом промедола, после которого голова так и не перестала кружиться. И даже, может быть, пять часов. Или восемь. Дальше она бы, наверное, умерла, но это было бы уже неважно.
Но все кончилось очень быстро, потому что они доехали до ее станции, дошли до дома, поднялись до квартиры, и Лита должна была попасть в руки правосудия, потому что мама была дома. А Лесник должен был поехать домой.
К счастью, температура у Литы зашкаливала, и правосудие на нее не действовало.
Глава 8
***
Дальше были сутки высокотемпературной эйфории. Но она тоже быстро закончилась – мама давала ей антибиотики, температура спала, реальность вернулась. Ничего хорошего в этой реальности не оказалось.
Во-первых, на третий день явился Кремп и разбил Литину гитару у нее на глазах. Сначала он был вполне нормальный, нес какую-то чушь, потом вдруг сказал:
– Фредди Крюгер твой тебя искал и спрашивал про тебя. Не может тебя забыть.
– Федя?!
– Федя!.. – передразнил Кремп. – Ну что, кинешь все и побежишь к нему?
– И что, если да?
– А он тебя съест. От тебя ничего не останется.
– И что он говорил?
– Не знаю, я не слушал, – ответил Кремп и вдруг неожиданно спросил: – Почему ты уехала из Питера и кинула меня?
Лите вдруг стало Кремпа жалко. Он был сумасшедший. Несчастный талантливый наркоман. Она не знала, что ему ответить. Она молчала, молчала, потом неожиданно сказала:
– Мне надоела система.
– Надоела? Давно?
– Не знаю.
– А Фредди твой?
– А он не в системе.
– Это он-то не в системе?!
– Он сам по себе… Мне надоело, что нужно быть в каких-то правилах. Говорить сутками о всякой чуши и считать, что это и есть настоящая жизнь.
Лита посмотрела на свои руки. Одна была забинтована, и феньки на ней срезал ей в травмпункте Лесник по просьбе хирурга.
– Он сам по себе? Да он мажор просто.
– Мне плевать, кто как называется.
– Значит, – спросил Кремп, – все, что мы делали, дерьмо?
– Нет.
– Значит, я дерьмо?
– Нет.
Кремп не стал, к счастью, продолжать этот дебильный разговор. Он молча сидел на стуле, сидел, сидел, сидел, потом встал, взял ее гитару и со всего размаху треснул об пол. Бедная гитара вскрикнула по-человечески и разлетелась на несколько кусков.
Лита вскрикнула вместе с ней.
– Ты что?! Что ты делаешь? – закричала она.
– Это же я тебе подарил? Ну вот, я забираю это обратно.
И он ушел, хлопнув дверью. Перед тем, как переступить порог, обернулся и сказал:
– Он тебя съест.
Лита стояла посреди квартиры, глядя на убитую гитару. Ей казалось, что это убили человека.
***
Два дня она мучилась. Накрывалась одеялом с головой и лежала там, в темноте. Но мучилась она не из-за Кремпа и гитары. То есть из-за них тоже, но главное – Лесник ей не звонил! Не позвонил ни разу! Не спросил, как она себя чувствует. Вообще, жива ли она? Никто не звонил. Но никто – это ладно. Он не звонил. Значит, все, что он делал, он делал просто как порядочный человек, который, понятно, не бросит же больную идиотку посреди улицы. Но какое это отношение имеет к тому, о чем она, не переставая, думала все первые сутки, когда вернулась домой и плавала в растворе из болезни и счастья? Сейчас эти мысли становились невыносимыми. С чего она взяла, что нужна Леснику? Доказательств никаких не было. Зато было очевидно, что невозможно ходить ногами по небу. И лучше даже не надеяться на это, а то потом будет хуже.
И Лита думала и думала об этом. Наконец она сползла с кровати и потащилась к телефону – звонить ему сама. И вот тут она обнаружила, что телефон не гудит – просто он был сломан… Да, и Кремп ведь говорил, что не мог дозвониться до нее. Мама была чем-то там сильно занята в своей далекой от Литы жизни и даже не заметила, что дома у них уже несколько дней сломан телефон.
На следующее утро пришел мастер – оказалось, дело было в каком-то телефонном проводе. И когда все починили, телефон прямо минут через пятнадцать и затрезвонил. Лита кинулась к нему, как к родному.
– Здравствуйте, Лита, – сказали в трубке. – Я безумно счастлив вас слышать. Наконец я вас нашел.
Это был Фредди Крюгер.
***
После его звонка Лита сутки не спала. Он пригласил ее приехать к нему завтра.
Она с ужасом вспомнила, что завтра ей снимают швы.
– Послезавтра, – выдавила Лита.
Она попросила Маньку дать ей ее гитару – заехал Манькин теперь уже почти муж и привез гитару и привет от Маньки, у которой был токсикоз. Лита стала снова слушать Федины записи и почти сутки играла на гитаре с зашитой правой рукой – благо пальцы не до конца были перебинтованы. К концу суток она поняла, что готова отдать все, что у нее есть, за возможность играть с этим человеком. Да!
***
И вот когда она это поняла, ей позвонил Лесник. Сказал, что болел все это время. (Заразился от нее – этого, конечно, он не сказал, но Лите эта мысль пришла в голову, и она почувствовала себя виноватой.) Еще сказал, что звонил ей, но не мог дозвониться. Спросил, как она себя чувствует. И в довершение очень трогательно пригласил ее в кино.
И когда Лита услышала его голос, она почти забыла про великую музыку и гения Фредди. Она бежала на встречу с Лесником после травмпункта, где ей, наконец, сняли швы, и когда они встретились, она вместо кино потащила его на крышу.
***
Почему-то он был очень бледным. Но Лита тогда не придала этому значения. Зато она сияла, как никогда. Он даже сказал ей, что у нее глаза - как фотовспышка. Крыша была Литина любимая, отсюда было видно пол-Москвы.
– Я на самом деле жутко боюсь высоты, – сказала Лита, когда они поднялись наверх.
– Это хорошо.
– Суицид с помощью крыши мне не грозит?
Он не ответил.
– Знаешь, – сказал он вдруг. – Мне почему-то в последнее время кажется, что мир картонный и развалится в любой момент, – и он посмотрел на нее как-то странно.
– Мне тоже все время так кажется, – радостно ответила Лита.
– Смотри, вон в той стороне твой дом.
– Где? Ха. Так вон же он. Вон он, мой домик…
Ветер был очень сильный. Лита надела капюшон.
– А Манька на этой крыше устроила один раз идиотскую проверку. Пошла сюда с человеком, который ее очень любил. Хороший человек. И подстроила так, что их тут как будто закрыли.
– Зачем?
– Хотела его проверить так. Представляешь – холодно, дождь, а они теперь должны на этой крыше провести остаток своей жизни. Ну вот закрыли их. Высоко, кричать почти бесполезно. Короче, у этого ее друга началась какая-то неприличная истерика. Он начал обвинять ее, что это она его сюда затащила, ну и всякая такая ерунда.
– И?..
– Ну и она его после этого бросила. Стала встречаться с другим человеком. Сейчас ждет от него ребенка. Этого, другого, на крышу уже решила не водить. А тот человек, Леша, ее любил. И сейчас, по-моему, любит. Манька сделала большую глупость… А твой дом в какой стороне? Там?
– Моего отсюда не видно… Почему глупость?
Лита молчала, глядя вдаль.
– Почему глупость? – снова спросил он.
– Потому что любой человек имеет право быть слабым. И испугаться. Любой имеет право быть слабым. – Она повернулась к нему. Он стоял и смотрел на нее. Стекла не было.
Она сделала шаг и подняла глаза. И еще сделала маленький шаг. И коснулась кончиками пальцев его лица. И сделала то, что давно уже хотела сделать, – утонула пальцами в его густых волосах. Лита еще не поверила, что это происходит, а они уже целовались, а был, между прочим, очень сильный ветер тут, на крыше, а они целовались очень долго, пока Лита наконец не уткнулась ему в грудь лицом, но куртка была холодная, и он расстегнул ее, и она уткнулась ему в теплый свитер, он обнял ее, и она стояла так, и не могла прервать этого, и поняла – никакая музыка, никакой кайф, когда получается сыграть то, что надо, не сравнится с тем, что с ней сейчас происходит. Музыку нельзя так обнять – у нее нет рук, глаз и губ.
– Это все неправда, – наконец сказала Лита.
– Ты лучше нечего не говори, – ответил он.
– Не могу.
– А выход наверняка уже закрыт, – тихо произнес он.
– Это было бы лучше всего.
– Мы спустимся по пожарной лестнице.
– Нет, только не это. Мне в кошмарных снах снится, как я лезу по пожарной лестнице.
– Я полезу первым. Если что – я поймаю тебя.
– Не поймаешь…
Она все-таки первая отпустила его и быстро пошла к выходу. Нет, он был не заперт.
***
И когда они ждали лифта, сидя на корточках друг напротив друга, Лита вдруг сказала:
– Мне вчера позвонил Фредди Крюгер.
Повисла пауза.
– Да? – наконец отозвался Лесник. – Видишь, он тебя нашел… – Лита посмотрела на
него – взгляд у него стал как у сына дворничихи. – И что же он сказал?
– Сказал, что хочет мне предложить с ними петь. Но я не верю. Это невозможно.
Он ничего не ответил.
– Скажи, мне идти завтра к ним?
Он поднялся. Лита осталась сидеть.
– Это я должен решить?
Лита промолчала. Он тоже молчал. Лифт все не ехал, громыхал где-то внизу своими дверями.
Вдруг он спросил:
– Чего ты хочешь больше всего?
– Я не знаю.
– Хочешь, я за тебя скажу?
– Да, – ответила Лита испуганно.
– Ты хочешь, чтобы эти люди, этот, как ты говоришь, гениальный чувак, взяли тебя к себе. Похоже, ты не можешь без этого жить.
Лифт ехал, было слышно. Лифт приближался.
– Да, – ответила Лита. – Это правда.
– Ну вот. Хочешь, значит будешь.
Лифт приехал. Они вошли в него. Он нажал на первый этаж и стал внимательно изучать кнопочки. Они спускались, стоя в разных углах лифта. Посредине кабины образовалась стеклянная стена, Лита ее видела.
На самом деле петь с Фредди Крюгером – это было второе, что она больше всего хотела. Больше этого она хотела, чтобы Лесник ей сказал, что она ему нужна. Но он не сказал.
И когда они спустились вниз, она повернулась к нему и, стараясь не столкнуться с его мучительным взглядом, вдруг сказала:
– А вообще я спешу. Пока.
И пошла быстро к трамвайной остановке.
Он ее не догонял.
Глава 9
***
На следующий день Лита пришла к ним. Там была какая-то тусовка, Лита никого почти не знала. Она пыталась изо всех сил держаться независимо и по-взрослому. Она понимала, что она тут – маленькая девочка, которая должна еще что-то доказать. Она, конечно, могла производить впечатление, если очень старалась, но на самом деле всегда боялась, что ее разоблачат.
Спасти ее могло только то, что просто Лита и Лита, которая пела, – это были два разных человека. Поэтому она сразу, не сильно всматриваясь в них, чтобы не впасть от страха в ступор, сказала Крюгеру:
– Давайте я что-нибудь спою, а вы сразу скажете, устраивает вас это или нет.
– Нет, – ответил он. – Сначала мы выпьем.
***
Пили они тогда кстати, мало. Зато играли почти всю ночь. И это было то, о чем Лита мечтала, играя в грязных переходах и под дождем на Арбате. То, что невозможно было сделать с Кремпом в его химчистке.
Этих людей она понимала даже не с полуслова, а с одного взгляда. Играть с ними, ловя бриллиантовые нитки вдохновения, какого-то потустороннего вдохновения, – это было лучшее в жизни. Лучшее за всю ее жизнь происходило сейчас.
Под утро Фредди проводил ее до метро. Лита уже почти перестала его бояться. Перестала думать, что он над ней смеется. Сейчас больше всего на свете она хотела бы двигаться дальше – с ним. Лесник был прав.
По дороге к метро Федя сказал ей, что вспомнил про нее неожиданно. Вспомнил про ее интонации.
И уже возле самого входа в метро он вдруг, не обращаясь к ней, скорее как будто сам себе, произнес: "Рок-н-ролл – жестокая вещь. Всегда приходится выбирать между ним и чем-то еще… Получалось только у тех, кто все отдавал".
После этого, трясясь в почти пустом вагоне первого поезда, она вспоминала, как вчера, уткнувшись в свитер Леснику, думала, что жизнь – это. А если это – только гормоны? Разве музыку можно променять на гормоны?
***